Жоржи Амаду - Мертвое море
Гума вернулся только через два дня. Эсмералда ждала его у окошка:
— Пропал совсем…
— Я уезжал. Табак возил.
— Твоя жена уж думала, что ты ее бросил…
Гума неловко засмеялся.
— А я думала, ты испугался…
— Испугался чего?
— Меня.
— Не пойму отчего.
— А ты уже забыл, как однажды меня обидел? — Мощные груди сильнее обнажились в вырезе платья.
— Там посмотрим…
— Что посмотрим-то?
Но Гума снова бежал. Еще мгновенье — и он вошел бы к ней и даже не дал бы открыть дверь в комнату, тут же, на пороге, все бы и произошло.
Ливия ждала его:
— Как ты задержался. Почти неделю ехал до Марагожипе и обратно.
— Ты думала, я сбежал?
— С ума сошел…
— Так мне сообщили.
— Кто ж это выдумал?
— Эсмералда сказала.
— А ты теперь раньше, чем идти домой, заводишь беседу с соседкой, а?
Хуже всего, что в голосе ее не было ни капли гнева. Только грусть. И вдруг он, сам не зная почему, принялся горячо защищать Эсмералду:
— Она шутила. Мы поздоровались, она так ласково о тебе говорила. Похоже, что она тебе настоящий друг. Это радует меня, потому что я очень люблю Руфино.
— Зато она его ни вот столечко не любит.
— Я заметил… — мрачно отозвался Гума. (Теперь он уже не помнил, что Эсмералда была почти что его любовницей. Он сердился на нее за то, что она не отвечает на чувство Руфино.) — Я заметил. Когда Руфино поймет это, случится что-нибудь страшное…
— Не надо говорить дурно о людях… — сказал старый Франсиско, входя в комнату. Он пришел пьяный, что случалось редко, и привел к обеду Филаделфио. Он встретил «доктора» в «Звездном маяке» без гроша в кармане и, пропив с ним вместе то немногое, что было у него самого, привел обедать.
— Найдется паек еще на одного? Едок-то что надо.
Филаделфио пожал руку Гуме:
— Что ни дашь, подойдет. Так что успокойся и воды в огонь, то бишь в бобы, не подливай. — И сам охотно засмеялся своей шутке. Другие тоже засмеялись.
Ливия подала обед. Вечная жареная рыба и бобы с сушеным мясом. За обедом Филаделфио рассказал историю с письмом, которое писал Ливии по поручению Гумы, и о ссоре из-за раковины и ларца. И спросил Ливию:
— Правда, ларец лучше?
Она приняла сторону Гумы:
— Раковина красивей, я нахожу…
Гума был смущен. Ливия не знала раньше, что письмо он писал в сотрудничестве с «доктором». Филаделфио настаивал:
— Но ведь ларец золотой. Ты видала когда-нибудь золотой ларец?
Когда старики ушли, Гума принялся объяснять Ливии историю с письмом.
Она бросилась ему на шею.
— Молчи, негодный. Ты никогда не любил меня…
Он схватил ее на руки и понес в комнату. Она запротестовала:
— После обеда нельзя.
Однако в полночь Ливии стало очень плохо. Что-то с ней вдруг сделалось, ее тошнило, казалось, она сейчас умрет. Попробовала вызвать рвоту, не удалось. Каталась по кровати, ей не хватало воздуху, живот весь болел.
— Неужто я рожу раньше времени?
Гума совсем потерял голову. Опрометью бросился вон, разбудил Эсмералду (Руфино был в отъезде) сильными ударами в дверь. Она спросила, кто стучится.
— Гума.
Она мигом отворила, схватила его за руку, стараясь затащить в дом.
— Ливия умирает, Эсмералда. С ней делается что-то ужасное. Она умирает.
— Что ты! — Эсмералда уже вошла в комнату. — Сейчас иду. Только переоденусь.
— Побудь с ней, я пойду за доктором Родриго.
— Иди спокойно, я побуду.
Заворачивая за угол, он еще видел, как Эсмералда быстро шлепала по грязи к его дому.
Доктор Родриго, одеваясь, попросил рассказать подробнее, что произошло. Потом утешил:
— Наверно, ничего серьезного… Во время беременности такие вещи бывают…
Гуме удалось разыскать старого Франсиско, бросившего якорь за столиком «Звездного маяка» и попивавшего винцо с Филаделфио, рассказывая свои истории оказавшимся рядом морякам. В углу слепой музыкант играл на гитаре. Гума разбудил Франсиско от сладкого опьянения.
— Ливия умирает.
Старый Франсиско вылупил глаза и хотел бежать немедля домой. Гума удержал его:
— Нет, доктор уже пошел туда. Вы отправьтесь в верхний город и позовите ее дядю с теткой. Скорей пойдите.
— Я хотел бы видеть ее. — Голос у старого Франсиско пресекся.
— Доктор говорит, что, может быть, обойдется.
Старый Франсиско вышел. Гума направился домой. Шел со страхом. То пускался бегом, то замедлял шаг, в ужасе думая, что, может, она уже умерла и сын с нею вместе. Вошел в дом крадучись, как вор. Дверь комнаты была приоткрыта, оттуда слышались голоса. При свете керосиновой лампы он видел, как Эсмералда быстро вышла и сразу же вернулась, неся таз с водой и полотенце. Он стоял, не решаясь войти. Потом в дверях показался доктор Родриго. Гума нагнал его в коридоре:
— Как она, доктор?
— Ничего опасного. Хорошо, что сразу позвали меня. У нее мог быть выкидыш. Теперь ей нужен покой. Завтра зайдите ко мне, я дам для нее лекарство.
Глаза у Гумы сияли, он улыбался:
— Значит, с ней ничего плохого не будет?
— Можете быть спокойны. Главное — ей сейчас нужен отдых.
Гума вошел в комнату. Эсмералда приложила палец к губам, требуя тишины. Она сидела на краю постели, гладя Ливию по волосам, Ливия подняла глаза, увидела Гуму, улыбнулась:
— Я думала, умру.
— Врач говорит, что все в порядке. Тебе теперь уснуть надо.
Эсмералда знаком показала ему, чтоб вышел. Он повиновался, чувствуя к Эсмералде иную какую-то нежность, без прежней страсти. Ему хотелось погладить ее по волосам, как она только что гладила Ливию, Эсмералда была добра к Ливии.
Гума вышел в темную переднюю. Там висела сетчатая койка, он лег и разжег трубку. Послышались мягкие шаги Эсмералды, выходящей из комнаты с лампой в руках. Она шла на цыпочках, он мог поклясться в этом и не видя ее. И бока ее покачивались на ходу, как корма корабля. Хороша мулатка, ничего не скажешь… Отнесла лампу в столовую. Сейчас подойдет к нему… Он чувствует ее приглушенный шаг. И страсть снова овладевает им, постепенно, трудно. Прерывистое дыхание Ливии слышно и здесь. Но шаги Эсмералды приближаются, заглушая своим мягким шумом шумное дыхание Ливии.
— Уснула, — говорит Эсмералда.
Вот она прислонилась к веревкам гамака.
— Напугались здорово, а?
— Вы устали… Я разбудил вас…
— Я от всего сердца…
Она уселась на край гамака. Теперь ее крепкие ноги касались ног Гумы. И вдруг она бросилась на него плашмя и укусила в губы. Они сплелись в одно тело в качающемся гамаке, и все произошло сразу же, он не успел подумать, не успел даже раздеть ее. Гамак заскрипел, и Ливия проснулась:
— Гума!
Он оттолкнул Эсмералду, крепко вцепившуюся в него. Побежал в комнату. Ливия спросила:
— Ты здесь?
— Конечно.
Он хотел погладить ее по волосам… Но ведь рука его еще хранит тепло тела Эсмералды… Он отдернул руку. Ливия попросила:
— Ляг со мной рядом…
Он стоял в растерянности, не зная, что сказать. В передней Эсмералда ждала… Тут он вспомнил о дяде с теткой.
— Спи. Я жду твоих родственников, за ними пошел Франсиско.
— Ты их напугал, верно.
— Я и сам испугался.
Снова он протягивает руку к ее волосам и снова отдергивает руку. Снова вспоминает об Эсмералде, и какой-то комок встает у него в горле. А Руфино? Ливия повернулась к стене и закрыла глаза. Он возвратился в переднюю. Эсмералда раскинулась в гамаке, расстегнула платье, груди так и выпрыгнули наружу. Он остановился, глядя на нее какими-то безумными глазами… Она протягивает руку, зовет его. Тащит его на себя, прижимается всем телом. Но он сейчас так далек от нее, что она спрашивает:
— Я такая невкусная?..
И все начинается вновь. Он теперь как сумасшедший, не знает более, что творит, не думает, не вспоминает ни о ком. Для него существует лишь одно: тело, которое он прижимает к своему телу в этой борьбе не на жизнь, а на смерть. И когда они падают друг на друга, Эсмералда говорит тихонько:
— Если б Руфино видел это…
От этих слов Гума приходит в себя. Да, это Эсмералда здесь с ним. Жена Руфино. А его собственная жена спит, больная, в соседней комнате. Эсмералда снова говорит о Руфино. Но Гума ничего не слышит более. Глаза его налиты кровью, губы сухи, руки ищут шею Эсмералды. Начинают сжимать. Она говорит:
— Брось эти глупости…
Это не глупости. Он убьет ее, а потом отправится на свидание к Жанаине в морскую глубину. Эсмералда уже готова закричать, когда вдруг Гума слышит голоса родственников Ливии, разговаривающих со старым Франсиско. Он выпрыгивает из гамака. Эсмералда поспешно оправляет платье, но тетка Ливии уже заглядывает в переднюю, и глаза ее полны ужаса. Гума опускает руки, теперь беспомощные.
— Ливии уже лучше.
Их было пятеро, пятеро мальчишек
Как только Ливии стало лучше, он уехал. Бежал от Эсмералды, которая теперь преследовала его, назначала свидания на пустынном пляже, угрожала скандалом. Но бежал он не так от Эсмералды, как от Руфино, который через несколько дней должен был вернуться с грузом для ярмарки, открывающейся в будущую субботу.
