Джеймс Клавелл - Благородный дом. Роман о Гонконге.
О, как я старалась подражать остальным! Они мне помогали, а одна учительница относилась ко мне просто чудесно. Я с головой ушла в новую жизнь, их жизнь, и поклялась совершенствовать себя, чтобы никогда не возвращаться к прошлому, никогда, никогда, никогда... И не вернулась. Но за тебя, мой дорогой, я выйти не могу. Давай останемся любовниками. Мне никогда не стать ровней тебе».
Но прошло время — необходимое для неё время, — и они поженились. Её убедила бабка Данросс. Пенелопа согласилась, но лишь после того, как сходила к Душеотводному Дереву, одна. Он так никогда и не узнал, что она там говорила.
«Повезло мне, — думал Данросс. — Лучшей жены не найти никому».
Вернувшись с ипподрома на рассвете, он работал не поднимая головы. Полсотни телеграмм. Десятки звонков из разных стран. Бесчисленные местные звонки. В половине десятого он позвонил губернатору, чтобы сообщить о предложении Типтопа.
— Мне нужно проконсультироваться с министром, — сказал сэр Джеффри. — Самое раннее, когда я смогу это сделать, — четыре часа пополудни. Нужно сохранить все в абсолютной тайне, Иэн. Господи, надо думать, Брайан Квок для них очень важен!
— А возможно, это удобный предлог выторговать лишнюю уступку.
— Иэн, я не думаю, что министр согласится на торг.
— Почему?
— Правительство Её Величества может счесть это прецедентом, причем очень скверным. Я бы так и сделал.
— Деньги жизненно необходимы колонии.
— Деньги — проблема временная. А прецеденты, к несчастью, создаются навсегда. Вы были на ипподроме?
— Да, сэр.
— Как лошади?
— Все, похоже, в прекрасной форме. По словам Алексея Травкина, наш главный противник — Пайлот Фиш, и ход будет очень размягченный. Ноубл Стар смотрится великолепно, хотя никогда не бежала по мокрому грунту.
— Пойдет дождь?
— Да. Но может, нам повезет, сэр.
— Будем надеяться. Ужасные времена, Иэн. И все же испытания посылаются нам свыше, чтобы проверить нас, верно? Вы будете на похоронах Джона?
— Да, сэр.
— Я тоже. Бедняга...
Утром на похоронах, ради поддержания репутации дома Чэнь и в память о прошлых поколениях семьи, что так ревностно служили Благородному Дому, Данросс сказал теплые слова о Джоне Чэне.
— Спасибо, тайбань, — поблагодарил его Филлип Чэнь. — И опять же, прости.
Оставшись с Филлипом наедине, Данросс объявил ему:
— Извинения извинениями, но они не помогут нам выбраться из ловушки, в которую мы попали по милости твоего сына и тебя. Или разобраться с проклятым Четырехпалым и третьей монетой.
— Знаю, знаю! — ломал пальцы Филлип Чэнь. — Я знаю... И если нам не удастся вернуть акции, мы разорены, мы все разорены! О-хо, после того как ты сказал про бум, я покупал и покупал, и теперь мы разорены.
— У нас ещё есть выходные, Филлип, — отрезал Данросс. — А теперь слушай меня, черт побери! Требуй вернуть все, что тебе должны, за каждую услугу. К полуночи в воскресенье мне нужна поддержка Ландо Маты и Прижимистого Дуна. По меньшей мере двадцать миллионов.
— Но, тайбань, не...
— Если к полуночи в воскресенье ты этого не добьешься, чтоб к девяти утра у меня на столе лежало твое заявление об отставке. Ты больше не будешь компрадором и поставишь жирный крест на будущем твоего сына Кевина и всей твоей ветви. Я выберу нового компрадора из другой линии.
Теперь Данросс тяжело вздохнул, подавленный сознанием того, что Филлип и Джон Чэни, — а вероятно, и Жак де Вилль — не оправдали доверия. Он подошел к сервировочному столику и налил себе немного кофе. Сегодня даже привычный вкус не радовал. Телефоны звонили беспрерывно, извещая о надвигающемся крахе рынка, банковской системы. Хэвегилл, Джонджон, Ричард Кван. От Прижимистого, Маты и Мэртага — ни звука. Единственным светлым пятном стал звонок Дэвиду Мак-Струану в Торонто:
— Дэвид, я хочу, чтобы ты прилетел сюда в понедельник на совещание. Не мог бы...
Его голос был заглушен восторженным ревом:
— Тайбань, я уже лечу в аэропорт. По...
— Постой, Дэвид! — Он изложил план перевода Жака в Канаду.
— Ох, парень, если ты так сделаешь, я твой раб навсегда!
— Мне нужны больше чем рабы, Дэвид, — осторожно произнес он. Последовала долгая пауза, и голос на другом конце стал жестче:
— Ты получишь все, что хочешь, тайбань. Все, что хочешь. Данросс улыбнулся, согретый мыслью об этом родственнике. Взгляд скользнул за окно. Гавань покрыта дымкой, в небе низко повисли тёмные тучи, но дождя нет. «Вот бы он пошёл только после пятого заезда. Пусть начнется после четырех часов. Мне нужно обойти Горнта и Пайлот Фиша... И, о боже, пусть объявится Первый центральный с деньгами для меня! Или Ландо Мата, или Прижимистый, или „Пар-Кон"! Ты сделал свои ставки, — стоически напомнил он себе, — использовал все свои возможности. А Кейси? Тоже заманивает в ловушку, как Бартлетт? И как Горнт? А что, если...»
Включился интерком:
— Здесь человек, которому вы назначили на одиннадцать.
— Клаудиа, зайдите на минуту. — Он вытащил из ящика стола конверт с тысячей долларов и вручил ей. — Деньги на ставки, как обещал.
— О, спасибо, тайбань. — От переживаний на её живом лице легли морщины, а за улыбкой скрывалась тень.
— Вы будете в ложе Филлипа?
— О да. Да, Дядюшка Филлип пригласил меня. Он... похоже, он очень расстроен.
— Это из-за Джона. — Данросс не был уверен, знает ли она. «Наверное, знает, — подумал он, — или скоро узнает. Что можно утаить в Гонконге?» — Какие у вас соображения?
— В первом победит Дилайт, во втором Буканир.
— Два аутсайдера? — Он уставился на неё. — У вас свои люди на ипподроме?
— О нет, тайбань. — К ней отчасти вернулось обычное хорошее настроение. — Я исхожу лишь из их формы.
— А в пятом?
— Ничего не ставлю на пятый, но всей душой надеюсь на Ноубл Стар. — И она обеспокоенно добавила: — Могу ли я чем-нибудь помочь, тайбань? Хоть чем-то? Этот фондовый рынок и... мы должны прикончить Горнта — так или иначе!
— К Горнту я питаю некоторую слабость — он такой фан пи[314]. — Это неприличное кантонское выражение прозвучало столь колоритно, что она рассмеялась. — А теперь пригласите фрау Грессерхофф.
— Хорошо, хорошо, тайбань, — сказала Клаудиа. — И спасибо за сян ю!
Через минуту Данросс встал навстречу гостье в изумлении. Женщин такой красоты он ещё не встречал.
— Икага дэс ка? (Как поживаете?) — спросил он, на удивление легко выговаривая японские слова. Трудно было представить её женой Алана Медфорда Гранта, который, оказывается, был ещё и Ганс Грессерхофф, прости господи.
