Библиотекарист - де Витт Патрик

– Итан хочет испортить нам день. Но мы ему этого не дадим, правда?

– Почему ты хочешь испортить нам день? – обратился Боб к Итану.

– Не знаю, – сказал тот.

– Заметь, он не спорит, что хочет испортить нам день, – встряла Конни.

– Я заметил, – сказал ей Боб и снова спросил Итана: – Так ты не будешь этого отрицать?

– Не буду, нет. Потому что я правда пытаюсь его испортить.

Он потянулся за термосом и, отвинтив крышку, полной мерой налил в нее кофе.

Конни поправила зеркало заднего вида.

– Что ж, – заявила она, – если он твердо намерен испортить нам день, то пусть тогда выметается из нашей машины и идет домой своим ходом, или пусть под встречную бросится, как угодно.

Боб, обернувшись к Итану, изобразил, что шокирован. Он хотел разрядить ситуацию, исправить то, что не так, но Итан, погруженный в свои горькие тайны, этого не заметил. Он глотнул кофе, обжегшись, поморщился, высунул язык, помахал перед ним рукой и закрыл рот.

– Знаешь что, Боб? Она права. Я прошу прощения. Я больше не буду. Все.

И действительно, к тому времени, как они добрались к началу тропы, он держался уже нормально, во всяком случае нормальней, чем раньше.

День выдался расчудесный: свежий, но не холодный, влажный, но без дождя, с ослепительно ярким солнцем, прорывавшимся сквозь просветы в ветвях, когда троица пешей тропой двинулась на обкатанный, ровный шум текучей воды. Итан шел впереди вприпрыжку, почти трусцой, Конни позади Итана, а Боб позади Конни. Время от времени Итан оглядывался на них, и физиономия его светилась восторженным, немудреным счастьем. Боб спрашивал себя, что за хворь донимала его раньше и как он смог так запросто ее отключить. Конни закатывала глаза, глядя на Итана, но хотелось улыбаться, на него глядя, и он снова начал ей нравиться.

Река была полноводной и бурной, и приходилось кричать, чтобы расслышать друг друга. Конни, сверившись с картой в туристическом справочнике, указала на север, вверх по течению. По ее словам, там был пешеходный мост, который выведет их на тропу на другом берегу реки. Но добравшись туда, где, как было обещано, располагался мост, они увидели, что он разрушен и почти полностью смыт, деревянного настила нет, а обрывки веревочных поручней волочатся хвостами, подскакивая над вздутой, стеклянистой стремниной. Поток тут было не пересечь, и они пошли дальше на север в надежде отыскать еще переправу.

Пройдя еще немного, они подошли к пихте, рухнувшей поперек реки так, что она всей длиной улеглась от берега к берегу. Ствол ее был довольно толст, чтобы выдержать вес любого из них, но лежал под крутым углом и порос слоем скользкого мха. Потолковав меж собою, они сочли, что, если действовать предприимчиво, пихта вполне сойдет за мост – но кому перейти его первым? Итан предложил эту честь Бобу; Боб возразил, что уступит право первопроходца Итану; Конни сказала, что пойдет она, и уж тут Итан и Боб оба рванули вперед, торопясь в победители. Боб, успев первым, вскарабкался на широкое корневище дерева и встал там, глядя вниз на жену и друга, а они смотрели вверх на него. Итан подбадривал Боба, дескать, дерзай дальше, а Конни схватилась за голову в страхе, что из этого выйдет.

Боб собрался с силами, огляделся. Наметил себе маршрут, побыстрее и безопасней; перевел дух, переборол волнение и двинул вперед, шаг за шагом, раскинув руки, подобно канатоходцу. Было еще ничего, пока по обе стороны пихты лежала земля, но когда берег кончился и Боб пошел над рекой, уверенности в нем поубавилось, глаз отвлекался на стремительно текущую воду. Согнувшись в полуприсед на скользком участке мха, Боб утратил опору, ступни его вырвались из-под него, он шлепнулся на спину и засвистел вниз по стволу с такой тошнотворной прытью, что не было даже мига мысленно выругаться и вскрикнуть.

К счастью, наполовину чудом, он не свалился в воду, а вылетел на дальний берег, дважды на лету кувыркнувшись, прежде чем застрять в плетении пихтовых лап. Конни и Итан, когда он встал на ноги и к ним повернулся, подпрыгивали, кричали и хлопали в ладоши, но он их совсем не слышал. Он помахал им, заметив, что ладонь кровит, сбита; кроме того, болела ушибленная спина. Но сломано ничего не было, он не был серьезно ранен. По следам несостоявшейся катастрофы его окатило радостным возбуждением, эйфорией.

Было очевидно, однако, особенно в свете того, в какой манере переправился Боб, что ни Конни, ни Итану идти по пихте не стоит, слишком опасно; Боб также не мог вернуться этим путем. Что же дальше? На другом берегу реки Конни и Итан обсуждали ту же проблему. В итоге Итан жестами объяснил Бобу, что им всем следует топать дальше на север, пока не отыщется другой, более безопасный проход над водой.

Этот план Бобу не нравился, но альтернативы он придумать не мог, потому что ее не было, и, таким образом, разделенная надвое группа двинулась вверх по реке.

Тем временем возбуждение отступило, боль сделалась ощутимей. Спину ломило, а ладонь дергало, хотя кровь больше не шла. Боб брел, поглядывая на Конни и Итана, которые оживленно трепались. Конни шла впереди; всякий раз, когда она звала Итана, тот подбегал поближе, чтобы услышать, затем выкрикивал свой ответ, и она кивала, и он кивал, и так они счастливо курсировали взад и вперед, не ведая забот и тревог, и уж точно тревоги за Боба, насколько он мог судить. Он заметил, что тропинка уводит их от воды в лес. По-прежнему беспечно болтая, они скрылись за деревьями, ничуть не задумываясь о том, что их не видно. Боб теперь шел быстрей, торопясь с ними соединиться; но тянулись минуты, в течение которых он не видел Конни и Итана, и, хотя ничьей вины в этом не было, он страдал от того, что с ним обошлись жестоко, что судьба жестока к нему.

Через милю река резко сворачивала на восток; миновав это место, Боб сразу увидел вдалеке пешеходный мостик, рядом с которым Конни и Итан на своем берегу ждали его, не отрываясь от разговора. Он пересек реку и подошел к ним; как ни в чем ни бывало, они смотрели на Боба, приветствуя его как исследователя, вернувшегося с края света, поддразнивая, но совсем не обидно, и Боб сам не понимал, что именно его так сильно задело, – но задет он был так глубоко, что понятия не имел, как ему вообще с ними держаться. Конни стала осматривать его ладонь, но он отдернул ее и сказал, что все в порядке; она спросила, не натер ли он ногу, и он ответил, что нет. Именно в этот момент он начал осознавать, что по направлению к нему движется что-то опасное и что избежать этого ему не позволят, какой бы обходной хитроумный маневр он ни изобрел или применил.

Конни и Итан известили Боба, что довольно с них пеших прогулок, они хотят вернуться к машине. Боб сказал, что не против, и так оно и было, но, когда они собрались уходить, Конни взяла Боба за плечи и поставила его идти первым. Почему она это сделала? Он шел и шел, волоча за собой тревоги, и уговаривал себя, что нипочем не станет оглядываться, но потом, все-таки оглянувшись, увидел, что Конни сама оглядывается на Итана. Они не разговаривали; она просто смотрела на Итана, а Итан на нее, и Итан улыбался одними глазами, так что Боб понял, что Конни, должно быть, улыбается тоже. И тогда Боб отвернулся от них и пошел дальше.

– А ведь ты хромаешь, Боб, – сказала Конни.

Они удалялись от реки, шум воды сделался тише, тогда как шум шоссе – громче. Дойдя до машины, они расселись по своим местам; между ними установилось молчание, на взгляд Боба, имевшее текстуру кошмара. В какой-то жуткий миг ему показалось, что он сейчас закричит или расползется по швам, но затем он повернул ключ в замке зажигания, по радио зазвучали новости, и это его спасло: на скоростях, доступных ущербным, мягкий мужской голос излагал здравые сведения о человеческом мире.

Некоторое время после похода Боб, зайдя в комнату, видел, что Конни стоит у окна в каких-то глубоких мечтаньях. Когда он спрашивал, что с ней, она чмокала его в щеку и ускользала, чтобы встать у другого окна. Эта фаза длилась с неделю. Затем наступила другая, тоже с неделю, фаза сердитости, но Боб чувствовал, что злится Конни не на него, а на весь мир. Боба в те дни, напротив, она всячески баловала: стряпала то, что он любит, и покоя не давала в постели, выпытывая, как ему нравится больше – вот так, сяк или эдак? Боб терялся в догадках, что деется, не натолкнулся ли он на сюжет супружеской жизни, публично покуда не обсужденный.