Сергей Кузнецов - Шкурка бабочки
– А ты сама, скажи-ка мне, тащишься от этих дел?
– Я?
– Да, ты, ты. Кончай тормозить. Кто у нас субмиссивная мазохистка с пристрастием к пыткам и самоповреждениям?
Ксения опускается на стул.
– Ну, уж во всяком случае из тюрьмы я бы никого спасать не стала, – говорит она, – а когда читаю, по-разному бывает. Иногда возбуждаюсь, но чаще все-таки противно. Честно говоря, меня даже пугает, сколько извращенцев слетаются на наш сайт. Причем это не садомазохисты, которые тихо тусят себе на SMLife и в других тематических местах, а именно уроды, которым нравится обсуждать пытки и убийства.
– Значит, мы делаем хороший сайт, – говорит Марина и наливает остывшую воду в детскую бутылочку, – потому что людям нужно читать про все это.
– Зачем? – спрашивает Ксения. – Я понимаю – мне. Я хотя бы возбуждаюсь иногда. Но тебе-то, например, зачем?
– Мне, может быть, и незачем. – отвечает Марина, ложечкой отмеряя детскую смесь из жестяной банки. – Но мне кто-то из моих любовников рассказывал, что есть такая теория. Прикинь, все наши глубинные проблемы – от того, как мы рожались. Есть типа четыре этапа: пока он лежит внутри и не парится; когда ему становится тесно и его колбасит; когда он ползет вниз и его колбасит совсем уже не по-детски и, наконец, когда рождается. Так вот, если на каком-то этапе начинает тормозить – ну, слишком долго по родовому каналу полз или, наоборот, в матке задержался, – то этот этап и надо пройти, так сказать, на символическом уровне. И якобы выяснилось, что все садисты или там эссэсовцы из концлагерей – они на третьем этапе застряли. Прикинь: кругом кровь, говно, изо всех сил трепыхаешься, ползешь к чистому свету. Так вот, чтобы все было как у людей, надо не тормозить и этот этап пройти до конца.
– В смысле – убить кого-нибудь?
– Нет, убить как раз не помогает. Потому что надо решать проблему на символическом уровне. Прикинь, книжку почитать, фотографии посмотреть, в кино сходить – или там на сайт. Так что мы, можно сказать, помогаем этим людям.
– А мазохистки? – спрашивает Ксения.
– Не помню, – отвечает Марина, – не то второй, не то третий этап. Да ты не парься, тут, собственно, без разницы. Главное знать, что с тобой все нормально.
– Это я знаю, – говорит Ксения, – со мной все нормально, да. Жалко только, я не знаю, как я родилась, а маму спрашивать неудобно.
– Я бы свою спросила, – говорит Марина, – если бы мне было интересно.
– Это, наверное, потому, что у тебя уже есть ребенок, – отвечает Ксения, и Марина смеется так, что Ксения спрашивает: – Сознайся, ты это прямо сейчас сочинила?
– Да нет, – отвечает Марина, завинчивая соску на бутылочке, – я об этом сразу подумала. А ты что, считаешь, я бы стала помогать тебе с сайтом, который считала бы вредным?
– Не знаю, – смеется Ксения, – а по дружбе?
– Даже по дружбе. У меня ребенок растет, я должна все-таки понимать, что хорошо, а что плохо.
24
Трудно объяснить, как это происходит
Просто в какой-то момент я понимаю
Вот она, девушка, которой я могу рассказать о своей жизни
Ричард Трентон Чейз, вампир из Сакраменто
Объяснял Роберту Ресслеру, агенту ФБР:
«Я никогда никого не выбирал
Я шел по улице и трогал двери
Если дверь была заперта
It means you're not welcome».
Вот так и я
Иногда дверь открыта, иногда – нет
Надо подойти и потрогать ручку.
Она сидела напротив в метро
На ней было простое платье,
Бретельки на плечах и рядом с ними
Еще одни бретельки – от лифчика
Теперь все так носят в Москве
Это немного вульгарно
И совсем меня не возбуждает
Но у нее были очень красивые руки,
Плечи, предплечья и особенно кисти
С длинными, проворными пальцами
Ухоженными ногтями.
Наверное, раза два в неделю
Маникюрша лиза, галя или маша
Делают ей ванночки, обрезают кожицу по краям лунки
Полируют, покрывают лаком,
Понемногу превращают ногти
В створки маленьких перламутровых раковин
Когда я посмотрел на эти руки,
Поезд словно остановился,
Я встал и подошел к ней,
Хотя мое тело осталось
неподвижно сидеть
Я подошел к ней и заглянул ей в глаза
Глаза – это самое важное в каждой женщине
Даже когда они лежат на ладони
Они еще хранят частицу ее души
Катаясь между холмов грудей
Проваливаясь в глубокие лощины
Они словно прощаются
Словно душа, перед тем как отделиться,
Делает последний смотр уже оставленному телу
У нее были удивительные глаза
Темные-темные, как мрак подвала
Где погасили свет
И заперли дверь.
В детстве я боялся темноты
Родители смеялись надо мной
Спрашивали, что я там могу увидеть
Тогда я не мог ответить,
Но теперь я знаю ответ:
Я видел там эту тьму,
Тьму, которая неожиданно сгущается самым ясным днем
Коконом обволакивая меня
Словно огромный карандаш
Зачеркивает весь мир
Черными спиралями
Вот такие у нее были глаза
И я сразу понял, что это моя женщина
Что я смогу говорить с ней
И она сможет мне ответить.
Говорить – это все, что я хочу
Когда я читаю в газете,
Что я ненавижу женщин,
Ненавижу людей, я знаю, что это неправда
Я люблю людей
Я бы хотел заниматься любовью со всем миром
Но я не принадлежу Земле
Глубокая тьма говорит мной
И я должен быть услышан.
И когда они кричат – это я взываю о помощи.
Один в пустыне большого города,
Господи, я взываю к тебе,
Услышь меня
Но крик обрывается, никакого ответа,
Я сел на место и поезд снова тронулся
Никто ничего не заметил
Никто не замечает, что какие-то мгновения
Выпадают из времени и принадлежат вечности
Девушка в летнем сарафане
С двумя парами бретелек на плечах
Повернулась к подруге, подняла
Красивую руку и длинными, ухоженными пальцами
Стала делать какие-то движения –
И подруга ответила ей тем же.
Она была глухонемая.
Я вышел на следующей станции и отправился домой один
С этой девушкой, с ней нельзя было говорить
Даже если она читает по губам
Она бы зажмурила глаза
Даже если бы я отрезал ей веки
Она могла бы не смотреть на меня
Она не сможет поговорить со мной.
Никто не сможет.
