Михаил Веллер - Легенды Невского проспекта (сборник рассказов)
— Это какой же идиот сказал, что он только колющий? — с презрением бывалого партизана вопросил Тарасюк.
Руководитель семинара, интеллигентная дама из университетской профессуры, была шокирована.
— Э-э… — прерывистым тенорком сказала она. — Если мы посмотрим на рисунок, то совершенно ясно видно…
— Что видно? Колоть можно и шашкой! Эдак вы и ложку, которой вас щелкнут по лбу, объявите тупым холодным оружием ударного действия, — прервал непочтительный слушатель.
— На археологических находках нет следов каких-либо режущих кромок, — защищалась дама.
— Две тысячи лет в земле? ржа, ржа съела!! Это ж какое качество стали, что за две тыщи лет в земле вообще порошком не рассыпалась! Она ведь и острие тоже съела… так может он вообще был безопасный?
— Есть труды специалистов…
— Ваши специалисты хоть барана когда-нибудь резали сами?
— А вы, простите?
— Я всех резал. Так скажите: какой дурак будет таскать полуметровый клинок в ладонь шириной, и не заточит лезвие, чтобы рубить и резать? Ленивый, или мозги отсохли? Так это не боец! А акинак не короче римского меча. А чтобы только колоть, придумали узкую легкую рапиру.
Из чего видно, что со всем пылом молодости и превосходством боевого опыта Тарасюк вгрызся в учебники. И результаты, так или иначе, но впечатлили окружающих.
— Если вы хотите посещать наш семинар…
— Да я для этого училище бросил!
— Возможно и зря. Так вот: когда вы сами станете профессором…
— А сколько для этого нужно лет? — перебил Тарасюк.
— Три года аспирантуры — если вы окончите университет, в чем я не уверена, и если поступите в аспирантуру, в чем я уверена еще менее…
— Не сомневайтесь, — заверил он. — А дальше?
— А дальше — докторская диссертация иногда отнимает и десять, и больше лет работы. И ее еще надо защитить!..
— От кого?
— От оппонентов.
— Не страшнее немцев. А это кто?
…Акинак стал его первой работой в Студенческом научном обществе. При этом «интеллектуалом» он не был, и никогда им не стал; правда, и не пытался себя за такового выдавать. Уровень его эстетических притязаний был примерно таков: когда в компании, скажем, обсуждался новый фильм, Тарасюк выносил оценку специалиста:
— Чушь свинячья. По нему садят с десятка стволов, он речку переплыл — а! о! спасен! — ха! да я его за четыреста метров из винта чиркну — только так!
Его любовь к оружию не удовлетворялась теорией — он стрелял. Стрелял в университетском тире из малокалиберной винтовки, малокалиберного пистолета и спортивного револьвера — больше, к сожалению, ничего не было. И когда вместо десятки клал девятку, у него портилось настроение.
Но посулы тренеров насчет соревнований отвергал: ученый не унизится до игр с безмозглыми спортсменами, на фиг ему надо.
6. Дипломант
Темой его диплома был двуручный меч с «пламенеющим» клинком.
У такого меча почти весь клинок — кроме конечных одного-полутора футов — зигзагообразный. Ученые доперли до очевидного: удар наносится только концом, где нормальное лезвие. Что ж касается метрового синусоидовидного отрезка — это, мол, в подражание картинам, изображающим архангелов с огненными мечами: волнистый язык пламени. И диссертации писали: «Влияние христианской религиозной живописи на вооружение рыцарей-крестоносцев».
Непочтительный Тарасюк не оставил от ученых мужей камня на камне. Оружие всегда предельно функционально! — ярился он. Оно украшается — да, но изменение формы в угоду идеологии — это бред! (Шел свободомысленный 57 год.) Парадное оружие, церемониальное — да, бывают просто побрякушки. Но боевой меч — тут не до жиру, быть бы живу, уцелеть и победить надо, какая живопись к черту.
Изобретатель этого меча был гений, восторгался Тарасюк. После Первого крестового похода он задумал совместить мощь большого меча с режущим эффектом гнутой арабской сабли: рубить с потягом лучше гнутым клинком, тянешь к себе — и изгиб сам режет, принцип пилы. Но сабля стальной доспех не возьмет, а гнутый двуручный меч требует трехметрового роста, каковым не обладали даже лучшие из рыцарей: поэтому изгибов-дуг несколько — это меч-сабля-пила! Парируемый клинок врага легче задерживается в углублении изгиба и не скользит до гарды — улучшаются защитные качества, легче перейти к собственному поражающему выпаду. Зигзагообразность придает мечу пружинность в продольной оси — чем смягчается при парировании удар по рукам, облегчается защита в фехтовании. Наконец, та же пружинность сообщает удару концом клинка дополнительную силу: так удар кистеня, сделанного из свинцового шара на гибкой рукояти из китового уса, сильнее удара молотка того же веса и той же длины жесткой деревянной рукояти.
Кафедра и оппоненты, улыбаясь темпераменту, пожимали плечами. И были неправы в недооценке дипломанта. Закончив теоретическую часть защиты, вспотевший Тарасюк перешел к демонстрационной: кивнул в аудиторию первокурснику у дверей:
— Костя — давай!
Костя исчез и через минуту дал, вернувшись с другим первокурсником. Торжественно, как королевские герольды сокровище двора, они несли полутораметровый двуручный меч с пламенеющим клинком.
Улыбки комиссии сделались неуверенными. У Тарасюка загорелись глаза. Он взял меч и сделал выпад. Дипломную комиссию снесло со стульев. Аудитория взвыла от счастья.
Подручные-первокурсники извлекли из портфеля железный прут и положили концами меж двух стульев. Тарасюк, крутнув из-за головы (дррень! — дверца книжного шкафа) взмахнул зловеще свистнувшим мечом и перерубил прут, вогнав острие клинка в пол.
— Браво… — сказал дипломная комиссия, осторожно возвращаясь на свои места.
— Бис! — добавили зрители, подпрыгивая в дверях.
— Теперь возьмем меч с обычным клинком, — сказал Тарасюк.
— Спасибо, — возразил председатель комиссии, легендарный декан Мавродин, — достаточно. Вы согласны со мной, коллеги? Трудно не признать, что глубокоуважаемый дипломант избрал весьма, э-э, убедительную форму защиты своих научных взглядов… да. Налицо владение предметом исследования.
Совещаясь об оценке, факультетские дамы трепыхались и пудрились, пылая местью. Мавродин с солдатской грубоватостью отрезал, что им, гагарам, недоступно наслажденье счастьем битвы, гром ударов их пугает! А за знания и любовь к науке студенту прощается все!
Тарасюка оставили на кафедре в аспирантуре.
7. Профессор
В тридцать он стал доктором, в тридцать два — профессором.
