Майкл Каннингем - Часы
Но разве можно иметь таких подруг, как Мэри Кралл?
— У меня все нормально, — отзывается Джулия.
— Выглядишь ты роскошно! — замечает Кларисса с бодрым отчаяньем в голосе. По крайней мере, она не скупится на комплименты. Она из тех мам, что хвалят своих детей, вселяют в них уверенность, а не талдычат без конца о собственных проблемах.
— Спасибо, — говорит Джулия. — Слушай, я случайно не оставляла у тебя рюкзак?
— Оставляла. Он висит на вешалке.
— Хорошо. Мы с Мэри хотим пробежаться по магазинам.
— Где вы встречаетесь?
— Она уже здесь. Ждет на улице.
— Вот как.
— Она курит.
— Да? Ну, может, когда докурит, все-таки зайдет поздороваться?
Джулия мрачнеет. На ее лице отображается раскаянье и что-то еще — уж не былая ли ярость, которую она вроде бы переросла? Или это просто чувство вины? В наступившей тишине почти физически ощущается присутствие в мире силы условности, такой же неумолимой, как сила тяжести. Даже если всю жизнь ты вела себя смело и независимо, даже если ты воспитывала дочь так достойно, как только могла в доме без мужчины (отец — всего лишь пронумерованная пробирка, извини, Джулия, нет никакой возможности его отыскать), все равно приходит момент, когда, недовольная и обиженная, ты стоишь на персидском ковре, глядя в глаза девочке, презирающей (да, да, все еще презирающей) тебя зато, что ты лишила ее отца. Может, когда докурит, все-таки зайдет поздороваться?
Но, в конце концов, есть определенные правила приличия, и на Мэри Кралл они тоже распространяются. Даже если ты пышешь праведным гневом, даже если ты самая что ни на есть гениальная, ты все равно не ждешь у подъезда, а входишь и здороваешься. Ты делаешь над собой это усилие.
— Я сейчас ее приведу, — говорит Джулия.
— Необязательно. Все нормально.
— Нет, серьезно. Она просто курит. Ты же ее знаешь. Покурить для нее — самое первое дело.
— Не затаскивай ее сюда, пожалуйста. Правда. Иди, я тебя отпускаю.
— Нет, я хочу, чтобы вы получше узнали друг друга.
— Мы и так достаточно хорошо знаем друг друга.
— Не бойся, мам. Мэри душка. Она совсем, ну совсем не страшная.
— С чего ты взяла, что я ее боюсь. Вот уж чего нет, того нет.
Джулия понимающе ухмыляется — приводя Клариссу в бешенство, — встряхивает головой и выходит. Кларисса наклоняется к журнальному столику и передвигает вазу на пару сантиметров влево. Ее подмывает спрятать розы! Что же это такое? Ну откуда взялась эта Мэри Кралл?!
Джулия возвращается. Мэри идет следом. Вот она — Мэри-праведная, Мэри-бесстрашная, Мэри-бескомпромиссная, с выбритой головой, на которой начинает проступать черная щетина; в крысиного цвета штанах; с болтающимися, обвислыми грудями (ей, должно быть, за сорок) под поношенным белым топиком. Вот ее тяжелая походка и пронзительно-подозрительный взгляд. Эта парочка — Джулия и Мэри — ассоциируется у Клариссы с образом маленькой девочки, притащившей домой уличного пса: сплошные ребра и желтые зубы — трагическое и неизбежно опасное существо, бесспорно нуждающееся в хорошем уходе, но настолько изголодавшееся, что его уже не могут тронуть никакие проявления любви и щедрости. Он будет есть и есть, без остановки. Он никогда не насытится и никогда не станет вполне домашним.
— Здравствуйте, Мэри, — говорит Кларисса.
— Здрасьте, Кларисса.
Она пересекает комнату и пожимает Клариссе руку. Рука у Мэри маленькая, сильная и — неожиданно — нежная.
— Как поживаете? — спрашивает Мэри.
— Хорошо, спасибо. А вы?
Мэри передергивает плечами. А как, по-вашему, я должна поживать, как вообще можно поживать в этом мире?! Такая простенькая ловушка, а Кларисса все-таки попалась. Она думает о розах. Интересно, кто их срезает? Может быть, заставляют детей?! Может быть, семьи приезжают на плантации еще до рассвета и не разгибаясь трудятся дни напролет — спины ноют, пальцы кровоточат?
— В магазин собрались? — спрашивает Кларисса не без злорадства в голосе.
— Нам нужны новые ботинки, — сообщает Джулия. — А то эти с Мэри уже просто сваливаются.
— Ненавижу ходить по магазинам, — говорит Мэри, и на ее лице мелькает тень виноватой ухмылки. — Это такая потеря времени.
— Короче, мы сегодня идем за ботинками, — обрывает ее Джулия. — Точка.
Клариссина дочь, эта удивительная, яркая девочка напоминает сейчас бодрую жену, помогающую мужу разделаться с бытовыми проблемами. Несколько мелких поправок, и она вполне бы могла сойти за девушку пятидесятых.
— В одиночку мне с этим просто не справиться, — сообщает Мэри Клариссе. — Полицейских со слезоточивым газом я не боюсь, а вот от продавцов предпочитаю держаться подальше.
Потрясенная Кларисса понимает, что Мэри на свой лад старается понравиться.
— Ну, не такие уж они и страшные, — говорит она.
— Когда я захожу в магазины и вижу все это дерьмо, всю эту, с позволения сказать, продукцию, все эти товары, всю эту рекламу, которая вопит со всех сторон: купи-купи-купи-купи, и ко мне подходит какая-нибудь размалеванная длинноволосая девка и спрашивает: «Вам помочь?» — единственное, чего мне хочется, так это крикнуть: «Сука, да ты самой себе помочь не можешь!»
— Мм, — отзывается Кларисса, — это серьезно.
— Пойдем, Мэри, — говорит Джулия.
— Береги ее, — обращается Кларисса к Джулии. Дура, думает Мэри Кралл. Самовлюбленная ведьма.
Нет, поправляет она сама себя. Кларисса Воган не враг. Она просто обманутая. Она искренне верит, что, соблюдая определенные правила, будешь жить не хуже мужчин. Она купила этот билет. Она не виновата. И все же Мэри хочется схватить Клариссу за грудки и крикнуть: «Ты что же, всерьез думаешь, что во время облавы на „отклонившихся“ тебя обойдут? Ты что, правда такая идиотка?»
— Пока, мам, — говорит Джулия.
— Рюкзак не забудь, — напоминает Кларисса.
— Да-да, — смеется Джулия и снимает с вешалки ярко-оранжевый рюкзак из синтетической ткани, одну из тех вещей, которые, казалось бы, совсем ей не подходят.
Интересно, чем же все-таки ее не устроило кольцо?
Джулия поворачивается, и на какое-то мгновение Кларисса и Мэри оказываются лицом к лицу. Дура, думает Мэри, из последних сил стараясь сохранить если не снисходительность, то самообладание. А впрочем, пошла эта Кларисса к чертовой матери. Все-таки нет ничего отвратительней педерастов и лесбиянок старой школы, одетых по последней моде, буржуазных до мозга костей, живущих как муж с женой. Лучше быть откровенным придурком, лучше быть Джоном, трахающим Уэйна, чем расфуфыренной мразью с респектабельной должностью.
Дешевка, думает Кларисса. Тебе удалось обмануть мою дочь, но я стреляный воробей, и меня на мякине не проведешь. Конечно, если долго шуметь, постепенно соберется толпа — просто посмотреть, что происходит. Так люди устроены. Но если тебе нечего им предложить, то вскоре они разойдутся. Ты ничуть не лучше ненавистных тебе мужиков, такая же агрессивная и тщеславная, и ничего у тебя не выйдет.