Маша Трауб - Я никому ничего не должна
Сложно сказать, почему Аделаида не засела за учебники и не сдала историю повторно. Сыграла обида или зависть к подруге? К ее личной, пусть такой, но все же личной, жизни. Или то, что преподаватель обещал Жене практику в хорошем месте и помощь в трудоустройстве? Или Аделаида решила отомстить? Никто не знает. Не поняла этого и Женя.
Аделаида пошла в деканат и заверила у секретаря письмо на имя декана, в котором объясняла, что преподаватель истории КПСС никак не в состоянии принимать и оценивать ответы студентов, поскольку занят отношениями со своей студенткой. Далее – имя и фамилия. Копию письма Аделаида отдала в комсомольскую организацию института, еще одну копию – ректору.
Евгению вызвали на собрание комсомольской организации и потребовали публично признать факт отношений. Евгения молчала, как Зоя Космодемьянская. Комсорг требовал крови, покаяния и грозил исключением из института. Женя не выдержала и заплакала. Видимо, это сочли чистосердечным раскаянием и ограничились лекцией о морально-нравственном поведении студентки вуза.
А преподавателя вызвали на заседание парткома факультета, где тоже собирались пожурить и историю замять. Никто не ожидал, что у него, сорокалетнего мужчины, случится инфаркт прямо на заседании. Еле успели вызвать «Скорую».
Больше Аделаида ни преподавателя, ни подругу не видела. Первый уволился по состоянию здоровья и гулял по тропинкам подмосковного пансионата под ручку с женой, а Женя перевелась в другой институт.
Спустя много лет Аделаида Степановна и Евгения Павловна столкнулись в коридорах РОНО. Обе сделали карьеру, обзавелись мужьями и развелись с ними, обе боролись с морщинами. Ненависть вспыхнула с новой силой. Евгения Павловна не была по натуре мстительной или злопамятной, но вид Аделаиды пробудил в ней самые низменные черты характера. Она жаждала крови, головы своей бывшей подруги. Аделаиду тоже перекосило – Евгения ее обошла, поднявшись по карьерной лестнице даже не на несколько ступенек, а на несколько пролетов выше.
На людях они держались корректно. Ни одна не хотела давать повод и открывать боевые действия. Аделаида решила для себя, что у нее все равно жизнь лучше – есть молодой любовник, а у ЭТОЙ – никого, только облезлая кошка. После каждого собрания в РОНО Аделаида рассказывала Нелли Альбертовне, как у ЭТОЙ весь пиджак был в кошачьей шерсти, и пахло от нее не духами, а едкой кошачьей мочой. Евгения Павловна заняла выжидательную позицию. Не сомневалась, что отомстит. Только надо подождать. Не бывает так, чтобы все было гладко, тем более в системе образования.
Года два они улыбались друг другу стянутыми в нитку губами. И, возможно, так бы продолжалось и дальше, если бы не письмо в РОНО бабушки одного из учеников, в котором она обвиняла Аделаиду Степановну в том, что та берет взятки. Опять же на письмо, возможно, никто бы не среагировал, положил в ящик или спустил «вниз» и забыл, если бы оно не попало в руки именно Евгении Павловне. Та покрутила его в руках, не зная, как использовать. Нутром чувствовала, что дождалась, что вон оно, но доказательств не было – бабуля могла и наговорить на директрису, которая, как следовало из письма, «не давала спокойно учиться внуку – Алексею Сироткину, мальчику во всех отношениях талантливому и замечательному».
Евгения Павловна уже собиралась отложить письмо до лучших времен, но в последний момент остановилась. Фамилия Сироткин показалась ей очень знакомой. Уже через минуту она хищно улыбалась, предвкушая скорую расправу над Аделаидой.
Папа Алексея Сироткина, не то чтобы большой, но и не маленький чиновник из Внешторга, приходил к ней на прием с просьбой устроить сына в школу к Аделаиде. В середине года, по семейным, так сказать, обстоятельствам. Евгения Павловна посодействовала, после чего съездила отдохнуть в Болгарию по линии Торгпредства.
Но и это было не все. Та самая бабуля была женой известного профессора, доктора медицины, который, как поговаривали, лечил от изжоги и нормализовывал работу кишечного тракта работников ЦК и различных министерств. А Алексей Сироткин, соответственно, был внуком этого самого профессора.
Евгения Павловна положила письмо на стол и аккуратно его разгладила. Потом набрала рабочий номер папы Сироткина и попросила телефон бабули. После разговора с ней, доверительного и душевного, Евгения Павловна поняла, что может делать с Аделаидой все, что захочет. Бабушка Алексея Сироткина клокотала и обещала дойти до «самых верхов», если понадобится. Обещала написать в Министерство образования и заместителю министра, который, как заметила в скобках, как раз успешно прошел курс лечения у дедушки-профессора.
Аделаиду уволили не в один день, но в одну неделю. Причем по статье – за несоответствие занимаемой должности. К приказу было прикреплено несколько листков. Письмо бабушки, письмо от трудового коллектива школы и письмо от родительского комитета.
Евгения Павловна все сделала чисто. Она уничтожила Аделаиду не своими, а чужими руками. Как будто не имела к этому никакого отношения. От сознания этого месть показалась ей особенно сладкой.
Тут я должна внести ясность. Аделаида действительно брала взятки-подарки от родителей. Все это знали. Но никогда не переходила, что называется, край. Все было, так сказать, в рамках приличия – Новый год, День учителя. Ей дарили украшения, оплаченные поездки, билеты в театр… Деньгами она «не брала».
Алексей Сироткин, у которого я тоже вела русский и литературу, был ленивым, наглым хамом, совершенно неуправляемым юношей с ощущением вседозволенности. Вел он себя отвратительно, учился из рук вон плохо. Точнее, вообще не учился. Но привык, что ему рисовали четверки, чтобы не портить аттестат. Его интересовали только девочки и шмотки, которые отец привозил ему из-за границы. В классе его тоже тихо ненавидели, но не связывались, боялись. Был один друг-прихлебатель. Учителей Сироткин не уважал и считал людьми второго сорта, обслугой.
Аделаида его на дух не переносила. Во-первых, потому что в ее школу мальчика пристроила ОНА, а во-вторых, за дело. Его не за что было любить.
С Алексеем Сироткиным, который регулярно срывал уроки и отправлялся к директору, она вела долгие разговоры. Родителей она не вызывала – бабушка приходила сама. В тот же день. Врывалась в кабинет Анаконды и визгливо кричала, что ее внука третируют. Алексей в это время сидел с довольной наглой улыбочкой в приемной, но, когда выходила бабушка, устраивал спектакль – делал обиженное страдальческое лицо и чуть ли не плакал.
Аделаида не сдавалась. Бабушка тоже.
В тот момент я даже зауважала Аделаиду. У Алексея явно были психические отклонения, или он щупал край – до какой степени простирается вседозволенность.
