Георг Кляйн - Либидисси
Когда же восток загорелся дивной зарею, — продолжая рассказ по телефону, доктор Зиналли чуть ли не рыдал от волнения, — гахисты бросили в бой свою юную гвардию — подростков из Гото, городских предместий и бедных селений Северного нагорья. Шлемы над тонкими телами смотрелись как шляпки грибов. Вооруженные самыми разными автоматами и карабинами иностранного производства, обученные ведению боя мелкими группами, они, неся страшные потери, прорвали-таки оборону противника. Защитники аэропорта в панике отступали. Танки, орудия, ракетные противотанковые гранатометы оказались в руках гахистов и были тут же обращены против тех, кто только что обладал этими тяжелыми видами вооружения. Американским морским пехотинцам и военизированным отрядам Народной милиции удалось создать вокруг старого военного аэродрома новую линию обороны. Однако уже часа через полтора, около полудня, несмотря на массивную поддержку с воздуха, неприятель был сбит и с этих позиций. Только начальник пресловутого g-го отдела Народной милиции, в прошлом соратник Гахиса, еще удерживал со своими телохранителями и сильно поредевшим взводом американских солдат толстостенную башню военного аэродрома, отбивая натиск юных гвардейцев. Но летчик американской военно-морской авиации сбросил одну из бомб крайне неудачно: она разорвалась в метре от этого бравого рубаки, прошедшего горнило гражданской войны, а затем с успехом руководившего целым рядом хитроумных операций спецслужб. Башня до сих пор объята пламенем, рассказывал Зиналли.
Шпайк прислушивается к проникающим сверху звукам. Порой ему кажется, что на чердаке работает телевизор или что-то в своей манере, вперемежку с бормотанием, напевает сама Лизхен. Но полной уверенности у него нет: из-за потери крови шумит в ушах. Может быть, то, что он принимает за отдаленный человеческий голос, за перепады речи, — всего лишь следствие бессонной ночи или его полуобморочного состояния. Лизхен, наверное, давно спит, не узнав, что случилось тут после их возвращения домой. Когда капсула пневмопочты ударилась о заслонку трубы с таким грохотом, какого никогда не бывало раньше, она мгновенно вывела Шпайка из состояния странного беспамятства. Испуг прояснил его сознание, он пришел в себя, будто вынырнув из небытия, и снова стоял у подножия лестницы, по которой, как ему казалось, уже смог немного подняться. Наверху, во мраке, открылась дверь его жилища. Он услышал шаги, вернее, сторожкое шарканье, причем ноги переступали так, что их должно было быть больше, чем одна пара. Из далекого далека пришло воспоминание о сменщике, и от внезапно возникшей мысли, как бы чего не случилось с Лизхен, у Шпайка что-то сжалось внутри, дрогнул какой-то мускул слева за ребрами — такой боли в груди он до сих пор не испытывал. Пригнувшись, он шагнул в темное пространство под лестницей, приподнял левой рукой полу кууда и достал подлеченной правой дамский пистолет. Страх за судьбу девочки помог ему втиснуть облепленный тремя слоями пластыря палец в кольцо с курком. Он уперся головой в нетесаные доски, чтобы вот так, будучи зажатым между полом и лестницей, обрести нечто вроде самообладания. Не получалось. От жгучего стыда дрожали колени: занятый болячками на периферии своего тела, он позволил Лизхен пойти наверх одной. Теменем он чувствовал, как над ним слегка прогибаются ступени. Теперь, когда оба Улыбчивых, сопровождаемые тихим позвякиванием, которое показалось ему знакомым, спускались по лестнице, он не знал, что его сменщики сделали Лизхен — или что они еще сделают ей, как только переломают ему все кости, не пощадив, конечно, ни больной ноги, ни больной руки.
Полуденный свет пронизывает грязные стекла, и стоящее перед телевизором кресло отбрасывает узкую тень на север. Шпайк отделяется от плетеной спинки, повертывает правое, затем левое ухо кверху. Из владений девочки до него дошел скребущий звук. Наверное, от днища передвинутого туалетного ведра. Представление об этом вызывает у Шпайка чувство неловкости. Со щекой, горящей от свежей затрещины, он наблюдал ночью на рыночной площади, как Лизхен тщательно и с умом подбирала рассыпанное им содержимое ее сумочки и опять складывала в нее по своей системе. Взгляд его скользил по множеству вещиц. Он увидел несколько крохотных, но безукоризненно заточенных карандашных огрызков, рядом с ними большой белый ластик, затем пилочку для ногтей с блестящей перламутровой ручкой, двое маникюрных ножниц, две музыкальные кассеты без коробочек, книжечку' с золотым обрезом, несколько разных расчесок, электрическую лампочку почему-то овальной формы, изящную крестовидную отвертку и стеклянный флакон с пульверизатором — полетев на мостовую, он, к счастью, остался цел. Потом Шпайк заметил патрон. Вместе с двумя-тремя другими вещицами он подкатился к краю фонтана и лежал между носками его ботинок почти на равном удалении от них. Он сразу увидел, что это нужный калибр — такими патронами стреляли пехотинцы в середине столетия больших войн. Из не израсходованных тогда ему требовался всего лишь один, чтобы дозарядить свою пушечку со стволами-близнецами. Пытаясь поднять его, он промахнулся. Два пальца правой руки — большой и вторично залатанный указательный — ухватили легкий, хрусткий продолговато-округлый пакетик. Промашка объяснялась, по всей вероятности, неладами с его левым глазом, нарушением стереоскопического зрения. Именно поэтому рука прошла сначала мимо патрона и нашла вместо него вещицу приблизительно такой же толщины — туго завернутый в целлофан ватный цилиндрик, предмет гигиены.
Улыбчивые спускались по лестнице бок о бок. И плечом к плечу — движение в одном ритме, похоже, вошло им в плоть и кровь — повернулись к двери, ведущей в помещения первого этажа. Дистанция была короткой. Света, падавшего в нижнюю часть прихожей через оконце в задней двери, хватало. Шпайк выступил на полшага из-под лестницы, поднял правую руку и выстрелил два раза в их широкоплечие спины. Чуть позже, когда он притащился наверх и, сотрясаемый беззвучным смехом, склонился над раковиной, чтобы ополоснуть руку и оружие, он увидел, что произошло с его собственной плотью: нижний ствол пистолета при первом выстреле разорвало. Один из стальных осколков распорол указательный палец во второй раз, теперь до кости. Настоящее чудо, что этот вконец растерзанный палец смог снова нажать на спусковой крючок и произвести таким образом выстрел из верхнего ствола. Под струей воды, смахивая сопли и слезы, Шпайку удалось высвободить палец из пистолета. Первая пуля попала правому Улыбчивому в самое уязвимое место. Словно совершая последний в жизни прыжок, его тело взвилось в воздух, грохнулось о дверное полотно и, уже не шевелясь, сползло по нему на пол. И стреляя во второго, Шпайк не промахнулся. Задетый пулей, тот, шатаясь, побрел к входной двери — в надежде найти за ней спасение. И когда распахнул ее, Шпайк еще раз увидел его — теперь совсем четко, ибо к свету от лампы над входом уже прибавился утренний. Переступая порог, молодой человек поддерживал правой рукой левый локоть, как бы обнимая самого себя. Шпайк даже успел разглядеть на этой руке кольцо с крупным темным камнем. Затем дверь захлопнулась, стерев силуэт вырывающегося наружу, в пустынный переулок.
Шпайку надо встать еще раз. С большим трудом, держа обмотанную правую руку на голове, он сползает к краю сиденья и, упираясь в него левой, вытягивает тело из углубления в кресле, чтобы попытаться найти ножницы. Ему хочется разрезать кууд и стряхнуть его с себя до прихода Зиналли. Шпайк не уверен, что у него есть ножницы. С бесполезной отчетливостью память подсказывает ему, что последний раз он видел ножницы на стекле письменного стола Куля. Во время их последней беседы в Центральном федеральном ведомстве, непосредственно перед отлетом Шпайка, руки Куля довольно долго играли ими. В сущности, все уже было сказано. Внизу ждала машина, которая должна была отвезти Шпайка в аэропорт, но Куль без видимой причины оттягивал момент рукопожатия. Шпайк наблюдал за пальцами своего куратора. Положив ножницы обратно на стол, Куль начал играть длинным карандашом. Руки у него были безобразными, тыльные их стороны покрылись пятнами, на венах образовались узлы. Сгибы пальцев казались утолщенными, будто предсказывая Кулю первый приступ подагры. Наконец Куль встал и пообещал Шпайку, что будет наблюдать за ним издалека. В этой фразе было что-то фальшивое, будто опытный спецуполномоченный подобрал не те слова. Дабы устранить возникшую неловкость, Шпайк сконцентрировал все внимание на рукопожатии. Куль протянул ему правую руку над письменным столом, но прежде чем решительно ответить тем же, Шпайк заметил деталь, которой раньше не замечал и которая вызвала у него теперь чувство сильнейшего отвращения: на руке Куля, в выемке между большим и указательным пальцами, в синеватом венозном желваке билось что-то наподобие пульса. Там была жизнь. И когда их руки сошлись в крепком пожатии, Шпайку показалось, что эта пульсация, точно заразный первопринцип, перешла на его собственную конечность.
