Илья Зданевич - Собрание сочинений в пяти томах. 1. Парижачьи
— И не сказал куда
— Кажется нет.
— Ах, как меня это огорчает. И я совсем не понимаю как мог он не сказать куда он едет.
— Жаль я не знала, что вы не будете этого знать, дабы иначе конечно спросила.
— Да, но сегодня день полный таких невероятных событий, что этой мелочи не приходится удивляться.
— Действительно, день полон событий. И все мне кажется странным, начиная с приезда вашего мужа.
— Почему это странно
— Да конечно. Он приезжает сюда в неурочный час надеясь его застать и оставался здесь долго. Я не понимаю отношений между моим мужем и вашим.
— Ах вот, но ничего вам не могу сказать, так как не слежу за положением дела.
— Я думаю, что да
— Другие говорят, что нет.
— Подождем во всяком случае победившего в гонке. Тогда мы сможем узнать сколько у него очков в общем состязании.
Они вошли в столовую. Сквозь стекла пробивались деревья и рассыпали ветви по столу. На скатерти лежали они воспоминаньем о лесе, который был так недалеко и далеко. Солнечные зайчики расталкивая их пробирались поближе к паркету и ласкались у ног вошедших дам. Нельзя было сказать, какое это время года, какой это год и какой город. Но воспоминанье о лете лежало поверх всего тяжелой плитой. Лес шумел, шуршал, гудел заволоченный и вторгался вторгался. Швея хотела заслониться, купчиха спрятаться, им было стыдно их собственной слабости. Но когда одна хотела найти другую, ее уже не нашла, разлученная разобщенная отогнанная этими ветвями шуршащими причесанными выхоленными ветвями леса. Швея прошла с невероятными усилиями ближе к окнам и глядела. У леса она просила отдохновения и заступничества и видений и горя молилась лесу, где она была так недавно и куда быть может не вернется.
Лес, ты, в который падает по вечерам солнце, насмотревшись на наши грехи. Где солнце проводит ночь, налюбовавшись озерами сберегшими столько улыбок и столько поцелуев. Где каждая ветка хранит воспоминание обо мне, как я храню воспоминание о каждой ветке. Лес, наш заступник, когда утомленные чадом и бегом мы уходим к тебе, чтобы опять понять воспринять и презреть. Лес.
Но почему ее муж, столько лет молившийся, все познавший и все увидавший и прозревший, покинул свою молитву. Разве не там истина, чтобы изменять и падать. Разве не высок подвиг, но не еще выше не суметь совершить подвиг, разве не самое важное быть растоптанным жизнью? Блаженны искренние, преданные, верующие. Но во сто крат святее предатели, лгуны и отступники. Для того чтобы взойти, нужно сорваться. Для того чтобы быть верным, нужно изменять.
Чтобы сказать да нужно говорить нет и постоянно ошибаться. Нужно постоянно колебаться и быть безвольным, нужно быть низким жалким и бессильным. Нужно быть ничтожным.
Чтобы молчать нужно говорить и противоречить себе на каждом шагу. Конечно, если бы все знали то, что знала она, то давно ничего не было бы. Но теперь, когда пора ничему не быть, пора подняться на высшую ступень прозрения, на высшую ступень растления, падения, пора дойти до прославления добра злом. Пора дойти до обожествления греха и мерзости до растления самого себя, до самоуничтожения, до презрения к самому себе. Конечно, разстрига прав, тысячу раз прав. Конечно, никогда ничто не надо доводить до конца, ничего не хотеть до конца. Так и теперь ей ничего не хотелось. И она падала чувствуя что выполняет свое назначение. Она обернулась ища глазами купчиху.
Та сидела истуканом поодаль. Ее руки толстые как ветви переплетались с ветвями лежавшими на скатерти.
Вы знаете, спросила швея
Знаю, отвечала купчиха.
Что вам он сказал.
Он сказал, что пришло время когда тайное станет явным и что все обнаружилось и подобные глупости. Он клеветал на всех и уверял меня, что мы должны все умереть. Он клялся, что было сил, что мы больше не сможем встречаться после того как обнаружилось что мы все обманываем друг друга и изменяем друг другу. Мне все это показалось невероятным вздором и я уверила его, что это вполне естественно и ничего в этом я не вижу. Однако разстрига продолжал клясться, что земля не может носить подобные существа подобные нашей восьмерке и что измена никогда не забывается. Я убеждена, что он неправ, но мне не хватает его аргументов.
И еще что?
Да что говорить об этом. Его взгляды ни с чем не сообразны. Я думаю, что все беды происходят от голода. Нужно есть, есть хорошо и стареть как можно позже. Вот единственное правило для жизни. Что касается до любви, то эта проблема остается для меня нерешенной. И я иду по линии наименьшего сопротивления моих чувств. Потому я вас и не люблю.
Швея посмотрела на купчиху очень рассеянно.
— А так как мы голодны, то давайте же наконец есть. Что вы хотите?
— Я хочу, чтобы вы меня полюбили.
— Но это невозможно.
— Почему
— Я люблю других
— Это неправда. Вы пришли ко всем по линии наименьшего сопротивления. Но наименьшее сопротивление — это не любовь.
— Да, но она всетаки может привести к любви
— Таких случаев не было
— Я такой случай
— Кого ж вы любите, кого вы любите купчиха?
— Я не придерживаюсь теорий вашего мужа и не хочу вам говорить.
— Не будьте жестокой, скажите мне. Кого вы любите из них?
Она уронила руки на скатерть умоляюще.
Неправда, вы никого не любите из них. Вы к ним относитесь хуже, чем к вашим лошадям. Они просто для вас развлечения, сегодня умница, завтра лебядь. Я этого не хочу. Я хочу покорить вас. Я хочу чтобы вы перестали быть такой, какой вы сейчас представляетесь, чтобы вы стали такой как надо, как я хочу, как нужно, как необходимо, как желанно, как неотвратимо, неуклонно, потому что я хочу, чтобы вы полюбили меня. Она упала на колени перед купчихой охватив ее ноги.
Не мучьте меня милая, милая не мучьте меня, скажите мне кто стоит на моем пути. Кто мешает, скажите, скажите.
Купчиха обняла швею. Необыкновенная нежность разлилась по ее телу и ласковой она стала такой съежилась сощурилась. Она никогда не обращала внимания на швею и ничего не думала и ни над чем не задумывалась. Но теперь вдруг перед ней открылось то, чего она и не подозревала не знала. И голос, выражение волнения трепет швеи ударили по ней. Как был неправ разстрига. Вот он лежит наверху со всеми его похоронными сентенциями, а тут его жена, которую она обманула и сберегла, бьется в ее руках как пойманная. Вот здесь внизу жизнь раскрывает свое устье, в котором ищущий находит радость и утомление.
Она обняла швею сильней и подняла ее.
— Хорошо, хорошо, не тревожьтесь, сказала она, я не так занята, я вам все скажу, я вам все скажу, идите ко мне успокойтесь. Разве я могла что нибудь видеть и знать, когда я ничего не вижу и ничего не знаю. Вы правы наименьшее сопротивление не любовь. Любовь там, где трудно. Я вам скажу. Я люблю, но моя любовь не опасна. Я люблю моего мужа.
— Щеголя! Вы любите мужа!
Швея стояла гневная и вздыбленная. Ах вот что. Вы опустились до того, что осмелились полюбить мужа, чтобы отнять у меня друга. Вы опустились до того, что в заговоре с ними со всеми. Ну знаете я могла от вас ожидать всего всего. Но признаний, что вы любите вашего мужа, это уже слишком.
Она повернулась. Купчиха испугалась, смутилась и бросилась за ней. Они выбежали на лестницу. Несколькими ступенями выше они увидали спускавшегося разстригу.
Ах он оказывается не уезжал. Отлично. Желаю вам купчиха такой же беседы с моим мужем как была у вас до моего приезда. Прощайте. Она выбежала. Купчиха поспешно выбежала за ней. Швея, купчиха, жена — кричал разстрига. Но подъезд закрылся. Разстрига посмотрел по сторонам и опять стал подыматься в комнаты, из которых только что вышел.
13.21
или через две минуты после того как купчиха и швея уехали щеголь вернулся домой. Вот как это случилось.
Щеголь испытал чувство необычайного облегчения когда проскользнул вперед в ресторан, один, без кожуха отводившего машину.
Он с наслаждением скрылся бы куда нибудь или бежал бы вовсе прочь. Но страх перед кожухом заставил его спросить, где их стол и пройдя через ресторан выйти на террасу. Тут он сел за стол и узнал от лакея, что его жена и жена кожуха только что уехали просидев достаточно времени.
Щеголь сидел к выходу на террасу спиной и прислушивался прикрыв глаза в позе напряженной, когда раздадутся шаги кожуха. Но минуты проходили, а кожух не приходил.
Постепенно напряжение в его спине прошло и он принял позу более свободную, пока не отважился положить ногу на ногу. Потом он развалился и перестав прислушиваться повернулся, чтобы видеть дверь. Но кожух не приходил и не показывался.
Облегчение охватившее щеголя по приезде в ресторан продолжало усиливаться. Ну ему положительно везет, что он избавился от кожуха, который несомненно сошел с ума.
