Дан Маркович - ЛЧК (Записки старого человека)
Вышли из дома. От сырого липкого воздуха я задохнулся и старался кашлять погромче, чтобы кто-нибудь услышал меня. Вот дрогнула занавеска на первом этаже - значит, Антон, встававший раньше всех, теперь знает. Хорошо, что Феликс не ночевал дома, ему бы не спастись. Я вспомнил - Бляс будет ждать у сарая...
Мы дошли до угла дома, тут со стороны жэка раздались два выстрела. Гертруда остановился - я видел, что он боится. "Ладно, пошли..."
В жэке горел тусклый желтый свет, по коридорам валялись разорванные папки, летали бумажки, все двери распахнуты настежь. В кабинете Анемподиста разбито окно, кресло опрокинуто. Короткий обрубок человека лежал на полу. В соседней комнате сидел кто-то в шинели, с огромными сивыми усами, в папахе. Он играл с пультом, нажимал на кнопки, дергал за рычажки...
- Товарищ Чугай, - Гертруда вытянулся перед новым начальником, привел... пишет недозволенное, про котов и прочее...
- А, пошел ты со своими котами... - сиплым голосом сказал Чугай, коты нам ни к чему, он сам нужен, велели доставить в центр.
Вышли на улицу. К подъезду подогнали сани, запряженные парой изнуренных коняг. Чугай и я сели сзади, Гертруда взгромоздился спереди и тронул лошадей. Вид у него был подавленный - теперь он был никто и начинал новую службу. Похоже, приезжий не уважает кошкистов... Я вспомнил неподвижное тело на полу - жэковцы уж точно не нужны стали.
- Руки дай, - Чугай вытащил из кармана шинели наручники, знакомый холодок коснулся запястий.
Минут пять мы ехали молча. Коняги тяжело и нехотя вывозили нас на старую проселочную дорогу. Шипение полозьев, прорезающих колею во влажном тяжелом снеге, дыхание животных и людей, утренний туман, в котором смутно угадывалось появление светила-и меня снова везут неизвестно куда...
Вдруг совсем недалеко раздался новый звук, пронзительный и живой верещал поросенок, отчаянно и жалобно. Из-за поворота, метров в тридцати от нас, показалась фигура человека, сгорбленного под большим мешком. Блясов шел, покачиваясь от огромной тяжести, за спиной у него кипела, бурлила и протестовала жизнь. Он увидел меня и остановился:
- Я тебя жду, жду... чего ты здесь делаешь?
- Иди, Роман,- глухо сказал Гертруда,- не твоего ума дело.
Блясов стоял, широко расставив ноги. Он не собирался уходить. Поросята в мешке утихли, видно, прислушивались к происходящему. Теперь Бляс разглядел всех своими острыми глазками:
- Слезай, Марк, поможешь мне...
- Гертруда, придуши этого свинопаса, - просипел Чугай. Гертруда не двигался... "Ну!.." Гертруда стал медленно сползать с телеги. Он оглянулся - холодные глазки смотрели на него не мигая. Гертруда подошел к Блясу. Долгое мгновение они стояли друг против друга... два старика, знакомые с детства... И тут Гертруда быстро и цепко схватил Блясова за шею. "Мешок, брось мешок..." - хотел крикнуть я, но не мог издать ни звука. Бляс втянул толстую шею в плечи и пятился к краю дороги, не выпуская из рук мешка. Все происходило в полном молчании. Вдруг Роман изогнулся и перекинул мешок вперед. Огромный груз взлетел в воздух и обрушился всей тяжестью на голову Гертруды. Раздался хруст, голова кошкиста неестественным образом запрокинулась, он захрипел и стал медленно падать... корявые руки все еще что-то искали и сжимали, а он уже был мертв - мешок сломал ему шею.
Из брошенного мешка с ругательствами и проклятиями вырвался большой розовый поросенок и кинулся к реке. Второй поросенок остался в мешке, не двигался - вся сила удара пришлась по нему, и он умер в темноте и неволе. Свободный поросенок скатился по откосу на лед и, не забывая пронзительно верещать, быстро удалялся от нас. Видно было, что он без труда доберется до другого берега, поросшего приземистыми кустами, за ними начиналось брошенное людьми поле... Поросенок выживет, превратится в здоровенную свинью и ничего не будет знать и помнить о событиях, в которых сыграл такую большую роль, и о своем братце, погибшем тут, на дороге...
- Ха-ха, живой!-засмеялся Бляс, эхо подхватило его смех и почти заглушило негромкий пустой хлопок выстрела. Блясов рухнул на дорогу. "Садись вперед", - проскрипел Чу-гай, его глазки смотрели пронзительно и холодно. Он сунул пистолет за пояс и устроился поудобнее. "Трогай". Я оглянулся. Бляс неуклюже и молча лежал, подмяв под себя левую руку, правая откинулась далеко в сторону. Рука не шевелилась... Я вспомнил его теорию моргания разума. Как я хотел бы, чтобы Роман только моргнул и хоть где-нибудь, хоть как-нибудь оставался живым.
* * *
Меня ввели в кабинет. Пахло непросохшими обоями. В глубине комнаты огромный письменный стол, над ним в громоздкой лакированной раме портрет лукавый старичок в кепочке смотрел из-под ладони. Справа на стене лозунг белыми буквами на красной мятой ткани - "...великий источник счастья"-первое слово тщательно закрашено.
- Наконец-то... - сказал сидевший за столом человек,- а мы вас ищем, ищем...
Он взял мою тетрадь, заглянул в нее и поморщился:
- Ну, зачем это вы... я сам расскажу вам о будущем.
Он заговорил о теории, которая всегда верна, но до него исключительно неверно применялась... о детях будущего сияющего мира...
- Мы будем лепить нового человека... - он покачивал перед собой длинным указательным пальцем, поросшим густым золотистым волосом, его мертвый глаз сиял немыслимым лазурным светом...
Я не слушал, за свою жизнь устал от этих разговоров, и мучительно думал о своем... Он вдруг остановился и резко, отрывисто спросил:
- Надеюсь, вы верите?
Что ему сказать? Если "верю", то все, о чем я сейчас думаю, что дорого мне, может исчезнуть, потому что мир, созданный нами, хрупок, достаточно неверного слова - и его не станет... А скажу "нет" - и он помешает мне додумать... Почему не махнул рукой толстяк, упавший на дорогу?.. Как я ни хотел, рука не двигалась. Я не в силах это изменить... А дальше, что было дальше?..
Я молчал. Сидевший передо мной прервал тишину:
- Так верите?.. - И вдруг с беспокойством: - Что вы там снова придумали?
- Отпустите меня туда...
- Поймите, там нет ничего...
Меня увели, но я уже знал, что было дальше.
* * *
А дальше был февраль. Жэковцы разбежались, но случайно остался включенным пульт и тепло по-прежнему шло к людям. Но не было больше Бляса, его громогласного смеха, и свининки, и веселых праздников... факелы погасли в подвале, распространилась тьма, и холод пришел из подземных коридоров. Ушел из подвала Аугуст. Он не мог один ухаживать за свиньями и выпустил их на волю. Одного поросенка хотел оставить на мясо, но махнул рукой и долго смотрел, как он прыгает по снегу. Осенью было много желудей, снег неглубокий, может, прокормятся, дотянут до весны...
В конце февраля умерла Мария. Ее похоронили в одном из подземных коридоров. Аугуст с трудом вез на тележке ее тело, завернутое в роскошный ковер Блясова. Эстонец не позволил помогать ему. За ним шла Анна и несла на руках Сержа, кота с белым галстучком. Анна плакала, а Серж с недоумением смотрел на эту нелепую, с его точки зрения, процессию. Антон и Лариса несли чадящие факелы. Наконец пришли. Тяжелый сверток положили в узкую глубокую нишу. Напротив была такая же ниша. Это место нашел Аугуст. Теперь он, серый от усталости, все поправлял и поправлял край ковра, сползавший вниз, пока Антон и Лариса не увели его... А эти двое жили по-прежнему, как могли помогали котам и друг другу. Анна заботилась об Аугусте, старик одряхлел и почти не выходил из дома. Иногда по вечерам он спускался в подвал и долго сидел там со свечой. О чем думал?.. - не знаю. Наверное, вспоминал, как весело было за этим столом, рядом жена, у очага друг Бляс... Да, а вот старик Крылов - пропал... историк... вышел из дома и не вернулся. Аугуст долго искал его, но и следов не нашел. Он решил, что Крылов упал в одну из трещин, которые протянулись теперь от оврага почти к самому дому. Кто знает, может, лишенный бремени настоящего, позабыв о досаждавшем ему прошлом, историк наш летит в бесконечность, не уставая удивляться многомерности мира, приютившего нас. Пропала куда-то и его главная книга. Хотя и писали, что рукописи не горят, а вот, оказывается, они исчезают бесследно. Возможно все же, когда-нибудь она найдется, и учение о скачке третьего рода победит и станет руководством к действию... А может оно будет заново открыто, как часто бывает с тем, что делается от ума. А может, и не будет... Крылова жаль, умный был человек... правда, без души, но зла никому не причинил, жил сам по себе и исчез, никого не побеспокоив.
Артист и Кузя больше не дерутся, потому что некому стало показывать свою удаль. Они забираются на пятый этаж в уютный уголок, сидят там на циновке и не ссорятся. А Люська совсем некстати родила четырех котят - трех черных и одного с белыми пятнами. Теперь у нее нет времени наводить порядок на лестнице, этим пользуются псы и проникают на пятый. Коты перебрались поближе к жилью, никто их не преследует. Таинственного странника Пушка больше не видели, кто-то сказал, что до весны его не будет, а потом обязательно придет...
