Вионор Меретуков - Восходящие потоки
Особо отмечу, что в этой замечательной общественной бане "место уединенных размышлений" представляло собой открытое всем взорам помещение, в котором в ряд располагались примитивные сортиры, а попросту — отверстие в полу.
Славик сел и… раздался треск, как будто взорвалась автомобильная покрышка, и под Славиком образовалась гора, словно это не Славик опростался, а Голиаф.
Стоявший рядом и справлявший малую нужду гражданин интеллигентного вида, бросив на поднимающегося Славика изумленный взор, ошеломленно произнес: "Однако!.." Видимо, интеллигента поразило то, что большую нужду некоторые одаренные индивидуумы справляют в сто раз быстрее малой.
Он спешит жить. Он не может тратить драгоценное время на всякую ерунду вроде отправления естественных потребностей. Вот он и какает с такой феерической быстротой.
Славик радостный, солнечный человек.
И стихи он пишет радостные, жизнеутверждающие: так и хочется хватить стакан водки, запеть, пуститься в пляс и что-нибудь расколотить. Мы с Карлом так бы и сделали, если бы не были по уши погружены в нашу неясную мировую скорбь.
На протяжении всей своей жизни Славик искал приятеля, друга, собутыльника, хотя бы отдаленно напоминающего его самого. Понятно, что его поиски априори обречены на провал: другого такого жизнелюба не было на всем белом свете со времен Гаргантюа и Пантагрюэля.
Что он в таком случае нашел в нас, я не понимаю. Ни Карл, ни я, даже если нас объединить в одно целое, ни в коей мере не отвечаем его представлениям о том, как должен выглядеть идеальный друг. Мы скучны, мы пресыщены удовольствиями, мы постарели. Мы все знаем наперед. Нам скучно. У нас сплин. Мы баюкаем нашу тоску, словно это все, что у нас осталось за душой.
Конечно, у Славика есть недостатки. Он чрезмерно ироничен и тайно тщеславен. Этим он совершенно не отличается от Карла, Да, пожалуй, и от меня.
Я слышал, как он, бодаясь головой и солидно мыча, рассказывал некоей чрезвычайно хорошенькой блондинке какую-то выдуманную историю о своем величии. "Мы, поэты…", говорил он и сверлил барышню червивым плотоядным глазом.
Между Линцем и Зальцбургом в маленькой деревушке, расположенной вблизи озера (опять озеро!) у Петруниса свой дом.
— Что, на дом в Майами грошей не хватило? — спрашиваю я, сочувственно улыбаясь.
— Не хватило, — сокрушенно отвечает Петрунис и добавляет: — Но на виллу в Калифорнии я все же наскреб…
Неплохо живут наши доморощенные Уитмены и Одены!
Кстати, при встрече он не узнал меня. Его взгляд равнодушно скользнул по моей бритой голове, словно это не голова его старинного приятеля, а зеркальный шар под потолком игорного зала.
Узнав же, он категоричным тоном потребовал объяснений. Я сказал, что мне пришлось менять внешность из соображений безопасности. Туманно намекнул на некоего свирепого сицилийца, у которого я отбил любовницу и который поклялся изрезать меня в лапшу.
Эта история, скорее всего, подошла бы Карлу. Но Славик, кажется, поверил.
Итак, Славик прибыл, и идиотское путешествие в никуда продолжилось.
Я замечаю Карлу, что нас, шатающихся по миру русских бездельников, становится все больше и больше.
Если еще учесть, что вот-вот подтянется Аделаида со своим мышиным жеребчиком…
И будем мы шататься по матушке-земле, как шайка разбойников, пока нас не закопают где-нибудь на задворках Европы.
Карл сказал, что такая перспектива его не устраивает. Его нельзя закопать где попало: ведь за ним сохраняется именное место на Даниловском кладбище. Он не простой смертный, а — избранный.
И мой долг, как его лучшего друга, при условии, если я не дай Бог его переживу, доставить его прах в Москву и проследить, чтобы его правильно захоронили.
Я сказал, что прослежу. И не только прослежу, но и по всей форме отдам почести его бренным останкам. Это не будет салют, произведенный десятком солдат. Это будет барабанная дробь, как перед казнью мародера.
"Только, кажется, — припоминаю я, — у тебя забронировано место не на Даниловском, а на Ваганьковском кладбище…".
Карл кивает.
"На Даниловском тоже. Я скупаю участки… э-э-э, под могилы… На прошлой неделе купил участок на Новодевичьем. Рядом с Хрущевым".
Я подумал, что Карла по примеру некоторых святых похоронят в разных местах: голень на Ваганьково, берцовую кость на Новодевичьем, а становую жилу на Даниловском.
Тем не менее, я продолжил допрос.
"Так где же ты все-таки прикажешь себя похоронить?"
Неожиданно он рассвирепел:
"Я еще не определился с датой своей смерти, а ты требуешь, чтобы я назвал тебе место, где будут покоиться мои… мои…" — Карл запнулся.
"Твои мощи, ты хотел сказать?.." — помог я ему невинным тоном.
" Мои останки, дурак ты этакий!"
* * *…Моя тоска начинает меня беспокоить. Она не только во мне. Ею наполняется все, на что падает мой червивый взор. Стоит мне только посмотреть на любой предмет, одушевленный или неодушевленный, и он сам собой становится воплощением смертельной тоски. Я источаю меланхолию, я ею исхожу. Мне ничего не хочется.
Изредка я обращаюсь к тетради отца. На днях я вычитал у него, что идея мертва, если в ней отсутствует чувство. Находиться в мире мертвых идей — значит находиться в заточении.
"От тоски до депрессии — всего лишь шаг, сделать его — раз плюнуть, сделаешь — и не заметишь, это я знаю твердо", — прочитал я.
…Я нигде не чувствую себя уютно. Мне надоели отели. Не понимаю, как Набоков мог десятилетиями жить в гостинице. Я бы не мог. Я все чаще вспоминаю свою берлогу на Воздвиженке, дом, где я родился, где прошла почти вся моя жизнь. Да, я не был там счастлив. Но сейчас мне казалось, что — был.
Я смотрю на Карла, Беттину, и с трудом "делаю" лицо. Меня хватает только на то, чтобы смыть с лица уксусное выражение. Приходится напрягаться. Занятие непривычное и утомительное. Так можно доиграться до судорог. Перекосит и… Я видел одного такого бывшего оптимиста. У него лицо напоминало разрисованную физиономию клоуна.
Я живу в атмосфере страха. Когда я сказал об этом Карлу, он расхохотался.
"Я чего бы ты хотел? Да половина миллионеров живет так. И не миллионеров — тоже. И время здесь не при чем. Так задумано. Редкие люди живут иначе. Например, Славик. Да и у него… если покопаться в его внутренностях… черт его знает, что мы там найдем".
Не сказать, что Карл меня успокоил. Для этого у меня слишком развинчены нервы.
Половина миллионеров… Ну, какой я миллионер! Я рантье. Банк выдает мне деньги, как зарплату. Я не могу избавиться от ощущения, что банк делает это из милости.
У меня нет ни загородных вилл, ни переделанных из крейсеров яхт, ни офиса с видом на Манхеттен, нет автомобилей за миллион… У меня нет ничего. Кроме Карла и его дружбы… И возможности носиться по миру в поисках самого себя.
Повторяю, у меня нет дорогих игрушек, которыми развлекают себя настоящие миллионеры. Но, по чести сказать, они мне не очень-то и нужны.
У отца я прочитал: "Проживи срок, который тебе отмерен. Проживи от звонка до звонка… Отслужи, отслужи, отслужи свой срок…"
Глава 22
За обедом Славик посмотрел на Карла и сказал: "Ты галит". Тому послышалось — "Главлит". Карл переспросил. Славик повторил: "Галит ты, братец, галит". Карл был озадачен. Слово "галит" слышал впервые. Сначала думал обидеться. Потом преодолел себя и попросил Славика разъяснить значение слова.
Славик охотно разъяснил. Галит — это минерал, он прозрачен и бесцветен.
Сначала Карл успокоился. Но потом, после некоторого раздумья, все-таки обиделся и обиделся по-настоящему.
И в ответ обозвал Славика "коллаборационистом". Теперь пришла очередь Славику крепко задуматься.
"А ну-ка поясни, сукин сын, что ты имеешь в виду?"
Вместо ответа Карл поднялся и отправился на кухню готовить Славику какой-то зверский коктейль с водкой, шерри, кайенским перцем и гранатовым соком.
С приездом Славика мы стали много пить. Этим я не хочу сказать, что до этого мы пили мало. Просто мы стали пить еще больше.
В один из дней Славик пропал. Только что он сидел с нами за столом и, дожидаясь обеда, уныло потягивал виски. И вдруг… Мы с Карлом заметили его исчезновение не сразу, а лишь тогда, когда увидели, что вместе со Славиком исчез и его стакан с виски.
