Л. Аккерман - Лики любви
И вновь я вынужден просить твоего прощения, на сей раз за то, что стал говорить менторским тоном о таких очевидных вещах. Вот она – немыслимая по своему воздействию и подчинению сила стереотипов, которых мне так хотелось избежать в моем повествовании. Но вернемся к играм, ролям и главное – к нашей героине. Маска человека в жизни это антипод его лица. Слабый надевает маску сильного, трусливый – отважного, злой – доброго. Но каким бы бесконечным не был этот список, главным остается то, что игра и ношение маски, обычно так тщательно создаваемой и так бережно хранимой впоследствии от угроз разоблачения, призвано открыть человеку новые горизонты, иными словами преследует какие-то его цели. Маска стала алчной, люди перестали носить маски лишь для одного удовольствия, лишь для того, чтобы почувствовать многогранность и разнообразие жизни. И вот в этом непрекращающемся параде лиц, лиц мнимых, созданных людьми в целях осуществления их тайных замыслов мне показалось странной игра, в которую наша героиня любит играть до сих пор. И снова я возьму небольшую паузу и еще немного отсрочу момент, к которому иду с начала этой небольшой, но важной в моем повествовании, главы для того, чтобы отогнать от тебя саму идею того, что игра эта может преследовать тайные цели и быть мелочной, потакающей принципам человеческой алчности. Я позволил взять себе еще одну паузу лишь потому, что сама мысль о том, что в своем представлении о Еве, ты можешь связать ее с такими низкими человеческими пороками, больно ранит меня тем более что такая неверная связь может быть установлена только благодаря моим, порою слишком порывистым и неаккуратным словам. И чтобы не быть более голословным, я наконец приступлю к описанию выбранной Евой и ее любимой игры. И здесь позволю себе небольшую улыбку в виду того, что описание этой игры по моим ожиданиям и выводам так сильно отличается от того, что ты мог себе представить за время столь длинной и обстоятельной преамбулы, что губы невольно сами вытягиваются в улыбку, ибо всевозможные интриги так далеки от безобидной, забавной и трогательной игры Евы, которую я как-то в шутку назвал «Ева в быту». И действительно, эти слова напросились сами при виде того, как ведет себя Ева в повседневной жизни, в уюте дома и окружении привычных вещей. Признаюсь, что оставшись дома без срочной работы, а потому должный сам себе придумать занятие, могущее заполнить весь мой ум, все сознание, я немного теряюсь в обилии вариантов выбора и начинаю тосковать, Еве же это чувство в схожих обстоятельствах просто неизвестно. Не только потому, что она всегда с легкостью находит себе занятие по душе, но и потому, что все действия, осознаваемые мною как самые обычные, сопровождающие жизнь любого человека, как-то принятие душа, мытье посуды или уборка на книжных полках приводятся Евой в движение богатым механизмом игры. Ева играет в то, как она принимает душ, играет в то, как она моет посуду, и даже в том, как она расставляет книги, есть элемент игры. Ева перевернула понятие игр с ног на голову, она превратила его из интригующего понятия, спрятанного за броней созданной человеком маски, в безобидную игру, в что-то, само собой разумеющееся. Даже сейчас я смотрю на нее и понимаю, что в том, как она сидит, как вертит откинутой назад головой, чтобы добиться приятного касания волос по обнаженной летнем платьем спине, по тому, как щурит глаза от лучшей пригревшего ее весеннего солнца, есть элемент игры, и в довершении этой темы, на протяжении которой я следовал принципам живописи «от общего к частному, от частного к целому» я позволю себе обратить твое внимание на то, что смысл этой игры следует искать не где-то вовне, как-то могло показаться на первый взгляд, и уж тем более не испытывает она необходимости в прицеле чужих глаз, не вниманию публики служит эта игра. Это – созданная Евой вещь в себе, кантовская Ding an sich14, некогда сотворенная Евой, но более ей не принадлежащая. Игра в мире игры, игра ради себя самой.
Заложники стереотипов
Какой бы ни была великой сила стереотипов, какой бы страх своей всеподавляющей могущественностью они не внушали, порой нам все же удается избежать их (ах, если бы ты знал, мой дорогой читатель, как хотел бы я лишить их права оставить свой след в моем повествовании). Но если бы одной лишь человеческой сосредоточенной воли хватало бы с лихвой на то, чтобы не угодить в искусно расставленные повсюду силки стереотипов, они были бы гораздо проще, и в таком случае, я не отвел бы им маленькой как всегда, но важной главы в своем рассказе. Следуя перенятому у Евы-художницы приему – переходя от частному к целому, а от целого возвращаясь к частному (говоря более понятными, а потому допускающими меньше толкований словами, переходя от абстрактного к наглядному) – ты, мой дорогой читатель, можешь слегка разочароваться той возвышенной ролью абстрактного, и той приземленной ролью конкретного, отведенных мною стереотипам в этой главе. Однако за видимой простой и повседневностью примера, который я приведу чуть позже, и кроется истинная сложность стереотипов, которая лишь приумножается их кажущейся, видимой простотой. Но не буду больше томить тебя абстрактными размышлениями, не буду испытывать твое, поистине достойное зависти и уважения терпение, а перейду, наконец, к наглядному примеру, и только после, уже столкнув тебя с обманчивой видимостью кажущейся простоты, я, с твоего позволения, вернусь в привычное русло обобщений и образов.
Ева сидит на поляне ароматных цветов. Ее движения парят в свободном полете, словно она отпускает их на свободу как птиц, вылетающих на волю из некогда запершей их тесной клетки. Она красива как может быть красива женщина в ее возрасте, однако эту красоту из-за отсутствия губящей определенности, делающей ее приторной, портящей, отравляющий вкус открытия, зыбкости неуловимых черт, все же нельзя назвать стереотипной. Красота Евы хрупка, неуловима и так неоднозначна. И я уверен, что всматриваясь в нее глазами двух совершенно разных людей, пусть и объединенных набором общих стереотипов, которые невозможно миновать, проживая свою социальную в жизнь в обществе, мы, тем не менее, воспринимаем ее совершенно по-разному, и разные черты для нас творят ее красоту. Мне нравится изучающий взгляд Евы, легкий прищур глаз, нацеленный на то, чтобы защитить их от ярких солнечных лучей, ее немного склоненная набок голова, в наклоне которой, однако, не ощущается раздражающей покорности смирения, наоборот, в ней чувствуется молодость, решительность, умеренное кокетство и едва уловимый вызов. Тебе же, мой дорогой читатель, может понравиться в ней совсем другое, ты можешь выделить более осязаемые черты – правильную форму прямого, слегка вздернутого, но очень аккуратного и подходящего ее лицу носа, блеск мягких, переливающихся в лучах волос, тонкую шею, и в них найти олицетворение Евиной красоты.
И тут я вынужден вновь взять небольшую паузу для того, чтобы ответить на возникшие у тебя вопросы, главная суть которых заключается в следующем – где связь между тонкой шеей Евы и коварными стереотипами, ловящими нас в свои сети, превращающими в своих заложников. На этот вопрос (и в свое оправдание за чрезмерное углубление в несущественные, но столь живописные детали) я отвечу, что рассказал о том, какие именно черты Евиного образа для меня олицетворяют ее красоту, лишь для того чтобы подчеркнуть хрупкость, изящность, неуловимый шлейф очарования, оставляемый ее образом, который является полной противоположностью явному, но однозначному образу Евиной подруги. Приступив к рассказу, заложенному в основу этой главы подобно фундаменту, созданному для того, чтобы поддерживать все здание, мы наконец вступили на почву, благоприятную для бурного роста стереотипов.
Как я уже сказал, Евина подруга обладает яркой, заманчивой, но совершенно однозначной красотой, придающей внешнему облику больше притягательности, в то время как образ ее, метафизический, хрупкий и неуловимый, словно проиграв в своем соревновании с внешней красотой, даже против воли наблюдателя притягивающий его взгляды, меркнет, тускнеет, как покрытая пылью старая фотография. Это – стереотипная красота, ибо как только ты видишь ее, ты в тот же миг лишаешься способности вынести ей новую, оригинальную оценку, в твоих мыслях не будет новизны. Увиденная тысячами совершенно непохожих людей, она, тем не менее, следует проложенным для нее стереотипами, витающими в воздухе, которым живет наше общество, пути вызовет у этих людей совершенно одинаковые мысли и суждения. Именно это качество стереотипов – стирать истинно лицо выносящих суждения людей, которые к тому же нередко по наивности принимают эти суждения за свои – я считаю самым страшным, самым разрушительным для личности. И тут, как я смею подозревать, ты задашь уместный здесь, и в некотором роде даже закономерный вопрос, спросив, какой вред это может принести личности, в том числе обладательнице внешности, порождающей столько стереотипных суждений. И снова я возьму небольшую отсрочку в несколько фраз, сказав здесь лишь о том, что ответ мой таится в рассказе о нашей новой, так внезапной возникшей героине, внимание которой я уделю в своем рассказе, но только на этих страницах, позволив себе позаимствовать историю ее жизни для того чтобы привести ясный, обстоятельный пример, иллюстрирующий основную тему этой главы.
