Алан Силлитоу - Начало пути
— У кого?
— У того парня, с которым вы вместе уехали.
— А, этот! О господи. После расскажу. Не уходите, ладно? Она застала меня врасплох, пришлось ждать. Если мне предстоит услышать какую-нибудь историю, я всегда прирастаю к месту и весь обращаюсь в слух. Один слушает, другой говорит, и уж третьему ни словечка не ввернуть, так вот, до сих пор я всегда был из породы слушателей. Хуже нет, когда схватятся рассказчик со слушателем, ведь тот, кто только слушает, хитрец, а кто только рассказывает — чересчур доверчив, и уж если они разругаются — беда: слушатель никогда не сумеет пристойно проиграть, а рассказчик — по-настоящему выиграть.
Но мои размышления были прерваны внезапно и грубо: во время следующего номера какой-то тип через два стула слева от меня принялся орать — это, мол, все обман — и требовал назад деньги.
— Они все просто шлюхи! — кричал он про Джун и других красоток. Он вскочил, и казалось, вот-вот кинется на крохотную сцену. — Жулье, в Манчестере такие штуки делают получше.
Управляющий кинулся к нему прежде меня — и, точно выбитая кегля, враз вылетел через завешенную портьерой дверь. Я рванул скандалиста сзади, обхватил полунельсоном, и он чуть было не вздернул меня к себе на спину, точно флаг на мачту; рука у меня дрогнула, ноги едва не оторвались от земли. Все же я устоял, не ослабил хватки и зашептал в его здоровущее левое ухо — заткнись, мол, будет хуже, у них тут есть свой Джек Потрошитель, он из тебя сделает отбивную котлету. После этого я его выпустил, и он тяжело рухнул на стул. Как раз подоспел еще один здоровенный детина — его наверно, кликнули из соседнего заведения, и он бегом спустился по лестнице. С ним бежал и управляющий. А что там с девчонками по ту сторону занавеса? — подумал было я, но в этот миг манчестерский буйвол разом выпрямился и взревел на весь зал:
— Ах ты ублюдок! — и с маху мне врезал.
Едва я услыхал это ненавистное слово, я, как и в прежние годы, рассвирепел и кинулся на обидчика, саданул его что было мочи, он отлетел и наткнулся на стул. Потерял равновесие и, точно могильная плита, рухнул на управляющего и на подоспевшего вместе с ним детину, подмял их под себя — им не сразу удалось скинуть эту тушу и встать на ноги. Но тут я снова вспомнил, как он меня обозвал, и так ему двинул, что он потерял сознание. Когда он очухался, его заставили раскошелиться на двадцать фунтов в возмещение убытков, а не захочет платить, отправим в участок, пригрозил ему управляющий — тощий верзила в университетском галстуке (и по выговору тоже сразу ясно было, что из грамотных). Потом он подошел ко мне и поблагодарил.
— Пустяки, — сказал я. — Просто я боялся, этот пьяный ублюдок накинется на девчонок.
Представление продолжалось, а управляющий поднес мне стаканчик.
— Хотите у нас работать? — спросил он. — От вас только и требуется, что быть под рукой. Двадцать фунтов в неделю. Нам с самого открытия не хватает человека на это место. Надо еще, чтобы утвердил мистер Моггерхэнгер, но порекомендую вас я, так что можете не беспокоиться.
При этом имени я чуть не проглотил язык, но спросил вполне спокойно:
— А драк бывает много?
— Немало, — сдержанно ответил он. — Но в общем ничего страшного.
А почему бы и в самом деле не согласиться?
— Когда приступать?
— Вы уже приступили, — засмеялся он. — Если считать это пробой, вы ее выдержали с блеском.
Джун поздравила меня.
— Вам здесь будет хорошо, — сказала она.
— Тогда я, пожалуй, соглашусь, — усмехнулся я. — Будет, по крайней мере, где оставить мой сверток.
— А я как раз думала, чей он, — сказала Джун.
— Это мои пожитки. Мне еще надо подыскать ночлег. Она дала мне свой адрес:
— Если ничего не найдете, переночуете у меня, в кухне на полу.
— Очень мило с вашей стороны, — сказал я. Меня не больно привлекал такой приют. Так низко я еще не падал.
— Долг платежом красен, — сказала Джун и этим меня обезоружила.
Управляющего звали Пол Дент, и я сказал ему: если он не возражает, я приступлю к работе завтра в два. Он не возражал, так что я поболтался в клубе еще с полчасика, а потом вышел на улицу свободным человеком: сверток я оставил в клубе. А все-таки работать ради куска хлеба радости мало, не для того я приехал в Лондон, но сейчас, видно, больше ничего не остается. Не один Джек Календарь считает, что от нашей сволочной системы надо урвать побольше. Он, может, только тем и занимался, ну а я хоть на прокорм постараюсь заработать. У него мозги набекрень, вот он до сих пор и радуется, что эдак развязался со своей прошлой жизнью (а может, он просто наврал с три короба?), где уж ему понять, как я понимаю, что вовсе он не прошлое отрубил, а только сам себя зарезал — и все равно опять наполовину увяз в том же болоте.
Как мы и договорились по телефону, в условленный час на условленном месте я встретился с моей красоткой Бриджит. Мы сидели в закусочной, перед ней стоял томатный сок, передо мной — черное пиво, и из ее дивных голубых глаз, таких невинно-развратных, что хоть сию минуту вали ее на постель, вот-вот готовы были брызнуть слезы.
— Ты должна мне все сказать, — убеждал я (она говорить не хотела). — Я-то без оглядки тебе доверился, рассказал все как есть. Все наши тайны, весь позор нашей семьи. Знай об этом мать, она бы очумела. Только она не знает. — Я засмеялся. — Так что пей, моя сладкая, прими еще одну дозу этого пьянящего зелья.
— Да нет, ничего такого не случилось. — Бриджит улыбнулась. — Докторша уехала на несколько дней, а Смог сегодня ночью пришел ко мне в кровать. Он это не в первый раз, ему так уютней, а когда он уснет, я отношу его обратно в его кроватку. А в этот раз я его еще не отнесла, и вдруг входит доктор и раз — содрал с меня одеяло. Он думал, я одна, и я даже не знаю, чего ему было надо. И вдруг он видит — рядом со мной свернулся Смог, засунул палец в рот и крепко спит. Он взбеленился, подхватил Смога, будто щенка, и потащил в детскую. Смог всю ночь ревел, а я не могла к нему пойти, боялась, доктор на меня бросится; ну я и сидела запершись, Смог плакал, а доктор крутил эту свою бонго-музыку. Он, видно, тоже сумасшедший вроде своих больных. Сегодня за завтраком он сказал — если я не исправлюсь, мне придется уйти. Надо мне искать другое место. Вот только посмотрю, как пройдет сегодняшняя ночь. Если будет как вчера, я уйду.
— А когда возвращается его жена?
— Не знаю. Может, она его совсем бросила.
— Он вечером куда-нибудь пойдет?
— Наверно, нет. Не то я должна была бы сидеть дома. Он у себя в кабинете что-то пишет.
— Я пойду с тобой и войду в квартиру. Останусь у тебя в комнате и буду тебя защищать. Знаю я этих типов. Им доверять нельзя. Он тебя изнасилует и зарежет. Ты ведь в Англии. У нас есть такая давняя традиция. Помнишь, я рассказывал про своего брата Элфи? Так вот, одно время к нему в Палаты приезжал психиатр. Подружился со всей нашей семьей, все его полюбили, особенно мать, и он стал у нас прямо придворным психолекарем. А раз вечером как зверь набросился на одну шестнадцатилетнюю родственницу, которая приехала к нам погостить. Хорошо еще, его увидел егерь и поднял тревогу. Бедная девочка была на волоске. Да это и не удивительно. В них во всех есть что-то от Распутина. А вообще-то они славные ребята. Я против них ничего не имею. Только скромной девушке у них в доме надо быть начеку. В общем, лучше мне сегодня остаться у тебя.
— Да, — согласно кивнула она. — А завтра, может, вернется его жена, тогда мне будет не опасно. Но даже если ты войдешь, а как же потом выйдешь?
— Ну, уж как-нибудь, что загадывать заранее. Главное, пригляжу, чтоб с тобой ничего не случилось. Остальное неважно. Я попозже должен был встретиться с матерью, но это ничего. Она допоздна засидится у своих поверенных, они старые друзья, а мне к ним не обязательно. Пожалуй, мамаша была бы даже рада, если б я не пришел, только она ведь такого не скажет, воспитание не позволяет. Беда с ней: то орет на меня, как бешеная, а то уж такая деликатная и заботливая — дальше некуда. Трудно с ней, да ведь, наверно, всем нам приходится мириться с чужими слабостями.
Бриджит коснулась моей руки.
— Я люблю тебя.
— Очень рад слышать, — сказал я. — Пойдем пройдемся.
В половине одиннадцатого мы поднялись на лифте на ее этаж. Я разулся и вошел вслед за Бриджит в квартиру. Она шла по коридору к своей комнате. Все лампы горели, и я на цыпочках ступал сзади. Но вот наконец она затворила дверь у меня за спиной. Дело сделано. На радостях оттого, что сумели тайком сюда пробраться — ведь от докторского кабинета нас отделяли всего несколько дверей, — мы внезапно бросились друг к другу. Потом я откинулся на подушку и закурил, а Бриджит пошла сказать доктору Андерсону, что вернулась, а главное — прихватить для нас в кухне полный поднос всякой жратвы. Я лежал на спине, коленки торчком, а на коленях, как на пюпитре, развернул голландскую газету и пробовал разобраться в путанице непонятных слов. Пытался даже прочесть задом наперед — все равно никакого толку, тогда я взял карандаш и занялся анаграммами, выкурил одну сигарету, вторую, третью и вдруг сообразил: а ведь моей милой что-то уж очень долго нет, вряд ли это хорошо для меня, да и для нее, наверно, тоже. Я сунул ноги в туфли и отворил дверь — коридор освещен, и в нем ни души. На стене — картины: шотландский замок, окутанный туманом, дальше — жуткие трущобы Глазго и всюду на веревках сушится белье, потом — загородный английский домик. У входной двери я налетел на вешалку для шляп, и раздался такой грохот, что я в два скачка снова очутился в комнате Бриджит.
