Светлозар Игов - Олени
— Only a million!
Уж не знаю, понял ли мою шутку этот несчастный или принял ее всерьез, но он отрицательно помотал головой и мгновенно ретировался.
Но если я на этот раз реагировал шутливо, то Елена приняла случившееся близко к сердцу. Рассеянно наблюдая за перемещением толпы, она просто не заметила этих типов, вьющихся вокруг нас, а когда увидела их и услышала гнусное предложение, то восприняла его как пощечину. Я заметил, как ее рука конвульсивно сжала стоявшую перед ней чашку, и, наверное, она швырнула бы ее в лицо подонку, если бы я не остановил ее, предложив свою «цену». И лишь когда мерзавец отошел, я почувствовал, как расслабилось ее тело, и она с улыбкой, в которой ощущалась горечь, повернулась ко мне:
— Hundred dollars?
Улыбнувшись, я подхватил шутку: Only a million! — и мы залились смехом, который окончательно растопил ее обиду. А эти две нелепые фразы превратились в игру, которую мы потом не раз разыгрывали между собой в самых разных ситуациях.
В это счастливое, безмятежное лето ничто не омрачало нашего существования.
Впрочем, был один случай, когда темная сторона жизни коснулась и нас, если можно так сказать о том, что, в сущности, нас не затрагивало, но чему мы стали свидетелями.
В середине августа погода, словно до смерти уставшая от жары, вдруг испортилась, пошли дожди, я даже расстроился, решив, что с дождливым, неприятным серым августом подошел конец лета, но, к счастью, ошибся. Тучи скрыли солнце всего на несколько дней, потом небо очистилось, и солнце разгорелось так ярко, будто облака просто помыли его, чтобы оно вновь засияло, еще более яркое и теплое.
Весь первый день, когда зарядили дожди, мы просидели в снятой комнатке небольшого дома в прибрежном поселке, но скучно нам не было, дождь стал чем-то вроде необходимой передышки. Но на следующий день, обнаружив, что он не унимается, мы решили съездить на ближайший курорт. У нас не было плащей, и хозяева дали нам два нейлоновых мешка, чтобы добежать до остановки. Автобус останавливался на маленькой площади перед домом, в котором размещался и магазин (где торговали всем на свете сразу), и кафе, и ресторан. Автобус был набит битком — «дикари» вроде нас, отдыхающие в этих отдаленных местах, тоже решили сбежать от сырой непогоды, но хорошо хоть, что езды до курорта было всего с полчаса. Впрочем, это был не крупный морской курортный комплекс, а, скорее, небольшой приморский поселок, но в нем, тем не менее, было достаточно много баров и кафе.
Самым уютным нам показался довольно удаленный от центра поселка бар, возможно, потому, что он был и самым безлюдным.
Мы сели у окна, за которым виднелось море, слегка закрытое кустами лавра, с листьев которых срывались легкие, как бисер, капли дождя. В самом баре столики были отделены друг от друга декоративными кустами и цветами в больших кадках, из музыкального центра доносились звуки музыки.
Я бы не сказал, что мы так уж устали от своего почти месячного пребывания на солнечном и теплом море и от постоянных скитаний по побережью. Да и наши молодые тела вовсе не были изнурены любовными ласками. Напротив, они стали совсем легкими, почти невесомыми. Но дождливый оазис посреди бесконечного зноя одарил нас другим — я вдруг ощутил нашу любовь и как совместную жизнь в каком-то будущем, отдаленном времени, когда ранний период жарких страстей уже остался в прошлом и мы живем вместе в счастливом, чуть ленивом покое. Впервые в ускоренном от нашей взаимной телесной радости ритме жизни появились и воспоминания о пережитом.
Я смотрел на Елену, не испытывая при этом лихорадочного желания раствориться в ее теле, когда нежность переходит в тот горячий вихрь страсти, которая владела нами весь этот месяц, проведенный на море. То же самое, я знал, чувствовала сейчас и Елена.
Мы пообедали в каком-то ресторане поблизости и снова вернулись в бар. На этот раз все столики были заняты, и только наш — каким-то чудом — оказался свободен, словно ждал нас в теплом и уютном полумраке бара. И снова мы погрузились в это новое для нас, спокойно-ленивое состояние любовного счастья. Как будто вернулись первые дни любви, когда наши тела еще не познали друг друга, только сейчас у нас уже были и свои воспоминания. Но странно, что это вовсе не говорило о том, что и сама наша любовь стала воспоминанием, что она уходит. Нет, просто мы были исполнены спокойно-радостного понимания того, какой богатой может быть любовь в своих самых разных измерениях и какой неисчерпаемой становится близость людей, которые любят друг друга.
Мы пошли танцевать, поднялись и еще три пары (этот бар явно стал пристанищем для влюбленных), но танцы здесь были другие, совсем не похожие на сумасшедшие вихри ритмов, к которым мы не раз подключались на шумных вечерних дискотеках. Словно с молчаливого согласия всех гостей, бармен ставил только блюзы, и даже когда кто-либо из посетителей сам выбирал мелодию в музыкальном центре, то и она оказывалась в том же стиле — медленном и ностальгическом.
Дождливый день за окном потемнел еще сильнее, наверное, от черных туч за окном, в полумраке бара ненавязчиво-деликатно зажглось несколько ламп под цветными абажурами. Воздух приобрел какую-то изысканную плотность, и снова желание охватило меня, но я только поцеловал Елену в волосы, она легко потерлась лбом о мою щеку, и мы сели, словно бы затем, чтобы охватившее нас желание не разрушило нежного спокойствия этого дня. Сели и другие, и на маленькой площадке осталась танцевать только одна пара, которая постепенно околдовала нас, мы словно со стороны смотрели на танец — танец нашей собственной любви.
Это была удивительная пара. Возможно, на год-два моложе нас: юноша — темноволосый, с загоревшим до крайнего предела телом, черноту которого еще сильнее подчеркивала белизна его футболки, девушка — с синими, как озеро, глазами, и не обгорелая до красноты, как обычно загорают скандинавки, а с чудесным коричневым загаром, чуть более светлым, чем у ее спутника. Но их такая различная красота — средиземноморская и нордическая — вовсе не контрастировала, а дополняла друг друга в столь красивой гармонии, что не только мы, но и остальные пары не могли отвести от них взгляда. Они не только (повторюсь) жили в своем танце и в своей любви, но и казались нам с Еленой зримым образом нашей собственной любви, которую мы созерцали со стороны.
Внезапно чей-то голос разрушил атмосферу волшебства:
— А нашей музыки у вас нет?
В маленьком баре наступила недоуменная тишина. Бармен выключил музыку (чудесную мелодию Битлз «Yesterday»), танцующая пара остановилась, девушка, вздрогнув как от удара, прижалась к юноше, который стоял, явно ничего не понимая.
В липкой тишине я тоже посмотрел в сторону, откуда раздался крик. Оказывается, уже давно, незаметно для всех, сюда вошли и сели за ближний к стойке бара столик трое довольно молодых парней. Я не помню двух, но хорошо запомнил третьего — того, кто своим криком нарушил магию музыки. Его лицо можно было бы назвать красивым, если бы оно не было — нет, не толстым, — а одутловатым. И с какой-то неприятной гримасой наглого высокомерия, точнее хамства — характерной маски, моделирующей лица разнузданных отпрысков власть имущих, обеспечивших своим деткам карьеру с ранних лет. Он не был пьян, хотя у него был вид человека, только что вышедшего из запоя. Он явно был чем-то раздражен, хотя приятели, подхватив его с двух сторон, наверное, уговаривали его не поднимать скандала. Впрочем, они и сами были из той же породы, но, очевидно, им предстояли более серьезные дела, они зашли сюда совсем ненадолго и теперь пытались заставить своего приятеля уйти без лишних неприятностей. (Хотя какие неприятности могли быть у них — это они усложняли жизнь другим, а у них самих никаких проблем не было.) В конце концов им удалось его поднять, и, удерживая его, словно боясь, что он вырвется из-под их надзора, они вышли из бара.
Несколько минут после этого в воздухе бара царила тишина оцепенения, но потом бармен снова пустил прерванную мелодию. И минут через десять разрушенная атмосфера была восстановлена, а воспоминания о недавнем происшествии вроде бы рассеялись. Мы просидели в баре до поздней ночи (к этому времени он уже был полон), много танцевали и остались переночевать в ближайшей гостинице (если возвращение под утро можно назвать ночлегом).
На следующий день снова лил дождь, но нам уже не хотелось сидеть целый день в баре, поэтому, выпив кофе и купив в местном книжном магазине несколько книг, мы вернулись к себе в поселок.
А наутро небо очистилось, солнце припекало, как и прежде, и мы пошли на пляж. И безоблачное лето снова приняло нас в свои объятия, а три дождливых дня испарились из нашей памяти, словно их и не было.
Я думал, что забыл тот случай в баре, который (снова повторю) вообще нас не касался.
Но, оказывается, не забыл. Как не забыл и мельком увиденное лицо «героя».
