Морли Каллаган - Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу
— Просто удивительно — они стоят и молчат. Только на окно глазеют. Чего они ждут? Что мы его им выкинем?
Не только толпе за окном, но всем и каждому, чьи добрые чувства он оскорбил, позарез нужно было, чтобы его отправили на виселицу. Его необходимо повесить: только тогда они вновь обретут честь и достоинство, смоют с себя позор унижения, только тогда закон и порядок — первооснова общества — наконец сокрушат преступника. Упоминали и убитого горем сенатора Маклейна. Предать благородные побуждения сенатора означало предать каждого из них. И все, за что ратует судья Форд, торжествовало победу.
Из толпы кто-то крикнул:
— Он так ничего и не сказал? Все молчит? Надо заставить его говорить! Как ему позволяют валяться там и молчать?
Они безмерно возмущались: почему он не молит о прощении?
Когда он лежал так, с закрытыми глазами, над ним наклонился Саймондс, начальник полиции, который с ним фотографировался на благотворительном концерте.
— Кейли, ты меня слышишь? — гаркнул он.
— Он вас наверняка слышит, — сказал один из докторов.
— Кейли, почему ты это сделал?
Кип не открывал глаз, лицо его оставалось неподвижным.
— Кейли, тебе виселицы не миновать, даже если ее придется ставить в кислородной палатке, — процедил Саймондс. — Ты нас не перехитришь, так что тебе терять нечего, отвечай.
Он выпрямился, сказал врачам:
— Дать ему умереть — вопиющее безобразие, доктор. Он должен быть повешен, таков закон. Это необходимо для всех нас, этого требуют лучшие наши побуждения. Если мы его упустим, значит, он опять нас одурачит.
— Есть возможность заставить его отвечать, — шепнул молодой врач своему шефу.
— Каким образом?
— За дверью его брат.
— Брат? Разве у него есть брат? А, вспомнил — доктор Ритчи.
Вошел Дэнис, остановился у кровати, увидел белое застывшее лицо Кипа — и вдруг почувствовал, что только он один остался предан брату. Он не мог вымолвить ни слова. Вспомнился отчаянный крик Тима, когда мальчик той трагической ночью вбежал к нему в кабинет: «Ребята сказали, дядя Кип застрелил полицейского! Зачем он это сделал?»
— Ну поговорите же с ним, — сказал врач. — Я уверен, он слышит.
— Кип, — позвал Дэнис, склоняясь над братом. — Кип, ты меня слышишь? Скажи что-нибудь!
Но Кип молчал. С него не сводили глаз, и всем показалось — он чуть улыбнулся: ведь он обрел душевный покой, обрел вместе с Джулией — той ночью на лестнице, когда в него стреляли, он не утратил веры в добро.
Его не повесили, он перехитрил их — ночью он умер в одиночестве; он так и не сказал им ни слова. Брат увез гроб из похоронного бюро в шесть утра, когда улицы почти безлюдны. Епископ Муррей, который однажды сидел с Кипом за одним столом в клубе сенатора, запретил похоронить его на кладбище.
_________________ MORE JOY IN HEAVEN TORONTO, 1937 Перевод Н. Бать. Редактор А. КорхТихий уголок
Юджин Шор с женой жили в просторном доме невдалеке от нового пешеходного мостика через овраг. Овраг отгораживал их респектабельные кварталы от густонаселенных домов-ульев и от суетливой толчеи возле входа в метро по другую его сторону. В ночную пору сотни освещенных окон вспыхивали золотистой ширмой, отодвигая небогатый люд подальше от той стороны оврага, где жили Шоры. Дом их с опущенными жалюзи был весь увит глицинией, а в июне она покрывалась такими пышными розовато-лиловыми цветами, что казалось, это висят виноградные грозди.
В ту зиму, отправляясь на свою неизменную прогулку в город, даже если мела метель, Шор каждый вечер проходил по этому мосту в своей бобровой шубе и такой же шапке, но будто и не замечал, какие у него шуба и шапка, будто надел их утром, а теперь и забыл, что на нем. Во всяком случае, одежда нисколько его не занимала. Из-под шапки на уши выбивались крутые завитки волос. Шор выглядел таким преуспевающим и цветущим, что никому бы и в голову не пришло, что человек этот питает слабость к преступникам и иной раз путает их со святыми. Да никто к нему особенно и не приглядывался, никто не пытался разгадать, чем заняты его мысли.
Шор прожил в этом городе всю свою жизнь и, в какую бы даль его ни заносило, всегда в конце концов возвращался домой, однако никто не знал, каковы источники его доходов. Однажды его сосед Дж. Дж. Кулсон, банкир, по случаю некоторого недомогания находившийся дома и поливавший газон, увидел Шора, когда тот отправлялся на свою обычную прогулку.
— Здравствуйте, сосед! — окликнул он Шора. — Вы давно не бывали в пригороде? Просто поразительно, как быстро ползет наш город к западу.
Сам он недавно побывал в пригороде, сообщил Кулсон. Сын купил там участок.
Помедлив, Шор ответил:
— Хмм… Нет, я никогда не посещаю пригород. Что же там происходит?
И Кулсон почувствовал, что посещать пригород — все равно что посещать трущобы.
Кулсон немного обиделся и сразу припомнил, что однажды поздним вечером видел, как какие-то странные, неряшливо одетые типы вышли из такси и направились к дому Шора. Бог весть какими делами он тут занимается!
— Разрешите заметить, сосед, — сказал он, — вот уже лет десять, как мы живем рядом. Между тем я до сих пор не знаю, чем вы зарабатываете на жизнь.
— Ах вот оно что, — невозмутимо произнес Шор. — Выставляю на крыльцо чашки для подаяния. Разве вы не замечали, как кто-то их наполняет?
И пошел дальше.
Прогуливаясь по центру города, Шор постоянно встречал кого-то, кто его знал. Знакомые адвокаты, попадавшиеся навстречу, удивлялись, почему он оставил юриспруденцию. Ты бы преуспел, утверждали они. Теперь был бы уже судьей. Да он и похож на судью — такой уверенный, авторитетный у него вид. Знали его и некоторые любители бокса. Старик Сэм Айви, устроитель боксерских матчей, время от времени звонил Шору, приглашал к себе в ложу. А уж если вместе с Шором приходила и миссис Шор, Сэм был совершенно счастлив. В центре жил и единственный его друг-интеллектуал — венгр-меховщик, который как-то чинил его бобровую шубу. Когда под вечер в среду Шор появлялся в маленькой мастерской, у меховщика радостно загорались глаза. Он уводил гостя в раскроечную, и они выпивали не одну чашку кофе за разговором о расцвете венского театра между двумя мировыми войнами.
Но не все близкие знакомые Шора жили так далеко от него. Другом его был и Сэм Хеннесси, живший всего в двух кварталах. Хеннесси, дородный мужчина, горный инженер, который строил плотины на реках к северу от озера Верхнее, любил женщин, путешествовал по Востоку и грубил соседям. По четвергам те из соседей, что любят поглазеть в окошко, могли наблюдать, как поздно вечером, после покера у Хеннесси, Шор чуть замедленно вышагивает по улице, не иначе как в подпитии, однако все с тем же уверенным и независимым видом. Но они не ставили их рядом — грубияна Хеннесси и Шора: Шор так вежлив и приветлив, когда столкнешься с ним на улице.
Только на улице соседи и могли с ним столкнуться. Впрочем, говорил он с ними обыкновенно, как все, и одет был не как цыган. Он был хороший сосед. А что такое хороший сосед? Ну, это тот сосед, который аккуратно подстригает газон летом, сгребает в кучи листья осенью, а зимой сбивает лед с дорожки к дому.
Миссис Шор — женщина милая и тихая. Можно сказать, обаятельная, если бы не один дурной обычай: приглашения отобедать Шоры принимали, однако же никогда никого не приглашали к себе. Никто не мог рассказать о том, что происходит в их просторном доме. Никто не мог объяснить, почему зимой Шоры предпочитают уезжать в Рим, Париж или Мехико, а не на Барбадос или Багамы, как все.
Как-то зимой одна из соседок — миссис Уотсон, элегантнейшая дама, супруга крупного промышленника и щедрого покровителя городского балета, — повстречала на мосту мистера Шора. Мел снег, было холодно, ветрено, и она надела норковую шубку и высокие кожаные сапоги. Она прогуливала своего золотистого лабрадорского ретривера. Шор, как всегда, был в бобровой шубе и бобровой шапке.
— Здравствуйте, мистер Шор! А я шла и гадала, вдруг встречу вас.
Ветер швырял в лицо снег, и было трудно даже смотреть друг на друга. Щеки у него и у нее раскраснелись от холода. Большой пес прыгнул Шору на грудь, и тот почесал ему за ухом.
— Смешная история, — продолжала миссис Уотсон. — Видите ли, на пути из Акапулько мы заехали в Техас — просто так, от нечего делать, — и я зашла в букинистическую лавочку. Как видно, туда сдали книги из какой-то старой библиотеки. Там была книга, автор которой Юджин Шор. Ну я и купила ее, просто из любопытства. За двадцать пять центов. Я подумала, а вдруг это вы ее написали. Совпадение или это и правда вы?
— Боюсь, что и правда я, миссис Уотсон.
— Неужели?! Нет, подумать только — мой сосед! Я так рада, что прочла ее.
