Юрий Арабов - Биг-бит
…С крыш падала крупная мартовская капель. Голуби гудели и кудахтали, как петухи, надувая сизые шеи и привлекая самок выгнутой кавалерийско-гусарской грудью. Солнце протискивалось сквозь облака, и они на глазах превращались из перистых в кучевые, сугробы обугливались и медленно тлели, как бумага, — таков был день, когда мама привела Фета на студию имени Горького к трехэтажному кирпичному корпусу, где располагалось бюро пропусков. Сын держал в руках гитару, а мама еле-еле держала в руках самое себя.
— Ну, с Богом! — прошептала она, вручая сыну захватанный чужими руками одноразовый пропуск. — Комната 305. Запомнил?
Фет только кивнул, потому что язык прилип к глотке.
Мама мелко его перекрестила и легко ударила коленкой под зад.
Сын вошел под знакомые с детства затхлые своды. Кругом носились люди с оживленно-изможденными лицами. Над каждым из них висел нимб синеватого папиросного дыма. Они переговаривались на ходу, шутили, глотали валидол и снова бежали куда-то по своим неотложным делам. Обычно Фет приходил сюда с мамой и слышал через каждую минуту:
— Это что, твой сын, Танька? Какой большой! Ну вылитый Коля!
От этих комментариев Фет покрывался изнутри панцирем и сегодня настоял, чтобы мама отпустила его на студию одного. Если он действительно большой, то должен идти навстречу своей судьбе в одиночку, а не семейным каганатом с грудными плачущими детьми, дедушками и бабушками, которые на ходу оттирают банной мочалкой пригоревший жир с черных мисок. Но и в одиночку он столкнулся с тем же шумом и суетой, только теперь его никто не узнавал, не называл чьим-то сыном и не бил по плечу заскорузлой ладонью киномеханика.
…Вдруг все застыло и свернулось. Настал миг тишины, — пушки смолкли, и рядовые, лежа в окопах, подняли головы в касках, силясь различить чудесное явление на передовой. По коридору шел корявый кряжистый человек с лучезарной лысиной, заложив руки за спину. Одетый в дорогой твидовый костюм, он смотрел перед собою и немного в пол, рассекая лбом невкусный горький воздух. За ним бесшумно бежал плешивый ассистент, неся на руках пальто лучезарного, позади ассистента телепалась небольшая кучка вечно взволнованных людей. Чем они были взволнованы, отчего трепетали и почему их трепет носил столь постоянно-однообразный характер? А трепетали они из-за близости к лучезарному, который на студии в то время был основным, коренным и опорным. Лучезарный сделал уйму фильмов, воспитал уйму молодых актеров, получил уйму правительственных наград и сказал уйму непонятных слов. Фет любил лишь одну его картину — про комсомольцев, которые взорвали фашистский склад и были за это сброшены в шахту.
Заразившись немотивированным трепетом, он прижался к стене, с ужасом наблюдая, что лысина становится все ближе. Лучезарный, поравнявшись с мальчиком, осмотрел его цепким, умным глазом, каким обычно осматривают вещь в магазине. Замедлил шаг и вдруг прикоснулся негибким пальцем к инструменту.
— Гитара! — сказал он.
И пошел дальше.
— Гитара! Гитара, Сергей Аполлинарьевич! — заголосили ассистенты, и кто-то, проходя мимо, шикнул на Фета:
— Иди отсюда!
Фет уже двинулся, хотел уйти на полусогнутых, но здесь произошел ужасный казус. Еще одна роковая встреча, как писали в старых романах.
Прямо на процессию лучезарного шла другая процессия, правда, пожиже, пофривольнее и поразвязнее. Возглавлял ее маленький человек-обезьяна, вертлявый, худой, улыбающийся внешне, но никогда не улыбающийся внутри. Он прошел мимо лучезарного, не поздоровавшись. Лучезарный от этой роковой встречи, ужасного казуса, заметно помрачнел и еще ниже опустил сократовский череп. Человек-обезьяна всю жизнь оспаривал у него первенство и сам желал сделаться коренным и опорным. Это был довольно вздорный и талантливый человек, снявший однажды с себя штаны перед общественностью во времена культа, когда его фильм подвергли партийной проработке. Отчаявшись обогнать лучезарного творчески, он пошел в 60-х годах ва-банк: залудил кинодилогию про мать Владимира Ильича Ульянова-Ленина — старушку с седыми волосами, которая на экране через каждые двадцать минут тяжело вздыхала: «Ах, Володя, Володя!». А Ленин на это экзальтированно кричал: «Мамулечка!». И целовал старушку в губы.
Обезьяна обдала лучезарного презрением, но, поравнявшись с Фетом, опять-таки замедлила свой шаг. Мальчик окаменел, а тонкий подвижный палец уже касался струн его инструмента.
— Гитарка! — восхищенно сказал человек-обезьяна.
— Гитарка, гитарка! — заголосила группа поддержки.
— А это — волосатик! — пробормотал режиссер, указав на Фета.
Пошел дальше, и вслед за ним двинулась вся процессия.
— Иди отсюда! — услыхал Фет чей-то возмущенный голос.
Он и пошел в свою 305-ю комнату мимо кадров из фильмов, развешанных на стенах, мимо клубящихся пепельниц и остывающих, как пепельница, людей.
В искомой комнате висел все тот же папиросный дым, только здесь он стал гуще, чем в коридоре, потому что концентрация мыслей была гуще, богаче.
— А это еще что? — не поняла ассистентша, почему-то воздержавшись от использования слова «кто» по отношению к мальчику.
Фет про себя окрестил ее женщиной трудной судьбы. С тех пор прекрасная половина человечества делилась для него на просто женщин и женщин трудной судьбы.
— Да это сын Тани, — подал голос кто-то из угла.
— А-а! — обрадовалась ассистентша. — Это что у тебя в руках?
— Гитарка, — устало сказал сын Тани, наконец поняв, что сам по себе он интереса не представляет.
— Так ты, наверное, пришел на пробу?
Фет решил не отвечать на дурацкие вопросы.
— Станислав Львович скоро будет. Пока его нет, посмотри сценарий. У тебя — роль Степана.
Фет внутренне содрогнулся. Имя Степан ассоциировалось у него с колхозными полями и комбайном «Нива», который подсекает острым ножом всяких колосистых степанов и, перемалывая их, сыплет в закрома.
Женщина трудной судьбы вручила мальчику продолговатую книжечку в картонном переплете, на которой стояло название будущего фильма — «Беглец с гитарой». Почему-то от внешнего вида книжечки повеяло собачьей тоской. «А ведь это — дело безнадежное!» — шепнул Фету внутренний голос.
Сын Тани положил гитару на диван и сделал вид, что внимательно читает предложенный ему сценарий. Естественно, он сразу стал искать слово «Степан», но оно, как на грех, не попадалось на глаза, а вперед лезло «Жан» и «Женя». Наконец, решив, что Степан и Жан — это одно и то же лицо, Фет закрыл книжечку, отчаявшись что-либо понять.
— Ну как? — спросила его ассистентша.
— Я согласен, — сказал мальчик.
В комнате засмеялись.
— Ты согласен, — передразнила его женщина трудной судьбы. — Знаешь, тут одного твоего согласия мало. Нужно еще пробы пройти!
— Ну и пробуйте, — разрешил Фет. — Если не уверены. А мне пробовать не надо.
— А ты, оказывается, наглец! — пробормотала ассистентша с уважением. Чаю хочешь?
— Хочу, — сказал мальчик.
Интуитивно Фет делал все правильно. Позднее, став взрослым, он вывел для себя непреложную формулу, — в большом кино ценится большая наглость. Здесь это называется самобытностью. Талант и честность — не обязательны.
Послышался тяжелый скрип отечественного протеза. В комнату вполз Станислав Львович, седее и румяней, чем прежде.
— Федя? — обрадовался он. — Тебя уже напоили чаем?
— Сейчас будем поить, — прощебетала ассистентша, как будто речь шла о коне. — Сценарий он уже прочел!
— Ну и как он тебе? — спросил дядя Стасик, сразу как-то сникнув и затуманившись.
Фет кивнул.
— В Лондон поедем? — спросил он.
— Ну, ну… Сразу и в Лондон! — нахмурился Станислав Львович. Перспективы экспедиции выясняются. Возможно, это будет Франция. Стригся?
И он сощурил и без того узкие глаза.
— Перед военкоматом пришлось.
— Нужно будет постричься еще короче, — сказал режиссер. — А то твои пробы зарубит главк. Ну-ка, давай поговорим про сценарий!
Дядя Стасик пододвинул стул поближе к Фету и со скрипом водрузился на него.
— Что ты думаешь насчет Степана?
Это был убойный вопрос. Но Фет решил целиком довериться своей искусственно вызванной наглости.
— Думаю, он — парень что надо!
— Именно! — обрадовался режиссер. — Гитара, трудное детство, отчим в семье, ведь так?
— Ну да, Лешек, — согласился Фет.
— Какой Лешек? — не понял Станислав Львович.
— Можно так отчима назвать. В сценарии. «Лешек и Степа». Звучит?
— Звучит! — обрадовался дядя Стасик.
— Это, кстати, получше название, чем «Беглец с гитарой».
— А я в тебе не ошибся, — вывел режиссер. — Ты — способный мальчик. А Лешек… он кто?
— Да так. Прохиндей в коротких трусах. Вообще-то его Алексеем зовут, поправился Фет.
