Том Роббинс - Новый придорожный аттракцион
Было время, когда американцы сидели по домам. По крайней мере для большинства из них путешествия были редки и непродолжительны. Как следствие – живые развлечения сами приезжали к ним. Цирк, карнавальное шествие, собачки и пони, представления в духе Дикого Запада, карлики и уродцы, передвижная анотомическая выставка, зверинец – все они, колеся по раскисшим дорогам, время от времени наезжали то в один городишко, то в другой, привозя с собой кусочек далеких мест, куда домоседам не выбраться за всю свою жизнь. Причем не просто экзотику или заморские диковинки, но целый мир приключений, красивой жизни, любви и моды. Но мы переселились в большие города, утратили былую бесхитростность и, что самое главное, обзавелись четырьмя колесами – так что на месте нам теперь не сидится, – и бродячие аттракционы постепенно захирели. А все-таки было в них нечто такое, что влекло к себе, это ни с чем не сравнимое обещание волшебства, экзотики, чего-то ранее неизвестного и загадочного, иначе с чего бы им так расплодиться вдоль американских дорог. Сегодня этим сомнительным увеселениям нет нужды добираться до нас – мы добираемся до них сами.
Остановка. Впереди. Через пятьсот ярдов. Давайте к нам, любители пощелкать фотоаппаратом! Пещеры с лежбищем котиков. Скалы загадок. Деревня в стиле Дикого Запада. Настоящие джунгли. Ферма по содержанию рептилий (не хотите взглянуть, как у гремучей берут яд?). Индейские погребальные курганы. Сады аллигаторов. Болотные чудища. Заповедник дикой природы. Африка в миниатюре. Библейский город. Музей Старого Доброго Запада. Ранчо диких животных (где вы еще увидите редкого белого оленя?). Вонь бензина и жирных гамбургеров смешивается с бьющими в нос запахами несчастных полуголодных животных. Жужжит, взбивая молочный коктейль, миксер. Что-то там дребезжит музыкальный автомат. В туалете кто-то спускает воду. Остановка. Остановка для путешествующих, счастливый предлог свернуть с раскаленной ленты дороги на обочину. Место, где мать с детишками могут сходить пописать, где можно размяться, перезарядить «Кодак», отправить открытку и поглазеть по сторонам. Главное – поглазеть по сторонам. Гигантская ящерица. Королевская кобра. Увидеть пистолет Билли Кида. Мастурбирующих обезьян. Шалтая-Болтая из папье-маше. Или – в случае с «Мемориальным заповедником им. капитана Кендрика» – подивиться на блошиный цирк и обнаружить смысл смысла.
Это всего лишь прилавок для продажи хот-догов. Честно говоря, это и все (или почти все). Разукрашенный прилавок для продажи хот-догов. Но ключевое слово здесь «разукрашенный». Должен признаться, что для обыкновенного прилавка, где продают горячие сосиски, это очень даже внушительное заведение.
Начать с того, что одна такая гигантская сосиска размером с доброго кита красуется на крыше. Сделана она из дерева и окружена хороводом нарисованных фигур на нарисованном пейзаже. Кометами и горными пиками. Но первой в глаза бросается именно она, эта сосиска. Ее видать за целую милю.
Желтый фасад строения (архитектура в духе Дикого Запада, включая и высокое декоративное крыльцо) облепили плоские серебристые металлические сосисочки. Они отражают свет элегантной неоновой вывески над ними, преломляя его в радужные переливы. Помимо этой активной оптической деятельности металлических сосисок, которая, безусловно, радует глаз, сам порядок, в котором они размещены по всему прямоугольному фасаду забегаловки, свидетельствует о наличии у хозяев заведения эстетических принципов, что тоже приятно. Каков был композиционный фокус того, кто распределял по местам эти сосиски? Какой теорией он руководствовался, размещая декоративные элементы (а иначе что еще они такое?) так, чтобы они производили тот самый композиционный эффект, который мы имеем возможность наблюдать? Есть в том, как они разбросаны по фасаду, какая-то музыка. Этакая симфония серебристых сосисок.
А окна – на фасаде они на одном уровне с землей – и эти цветные стекла: странные яркие пиктограммы, на которых сосиски превращаются в змей, а те, в свою очередь, в арабскую вязь. Или это все-таки санскрит?
Само здание и автостоянка примостились в окружении полумесяца деревьев. Большинство из них – обыкновенные елки, однако я заметил по крайней мере один кедр – величественный исполин высотой около двухсот футов, раскинувший свои мохнатые ветви едва ли не с математической точностью. Из торца здания под самыми разными углами наружу торчат – да нет, скорее переплелись на манер рук – какие-то деревянные и стальные балки. По всей видимости, эти балки призваны скрыть от любопытных взоров пространство позади придорожного ресторанчика. Хотя, возможно, это тоже декоративные украшения. В любом случае эти частые, темные, перекрещенные, заостренные, изрезанные балки – ужасно похожие на поваленные горизонтально тотемные шесты – словно тянут в разные стороны фасад строения, растягивая его, как резиновый. И если фасад заведения посередине прямо-таки лучится радостью и игрой света серебристых сосисок, то ближе к краям он становится каким-то хмурым, испуганным и загадочным. Торчащие из него балки – все разные: некоторые из них стальные и украшены трубочками фиолетового неона, другие – деревянные и заканчиваются резными фигурами – тут и совы, и девы, и гиппопотамы.
И хотя все еще лил дождь, а мне в срочном порядке требовалось в уборную, где я мог бы выдавить в свою истерзанную прямую кишку живительную мазь, я тем не менее на мгновение застыл перед этим забавным разукрашенным прилавком для продажи хот-догов, чтобы мысленно отметить для себя все те детали, которые только что вам обрисовал. Зиллеры остановились рядом со мной. «Хм-м-м, – в конце концов произнеся, обращаясь к Джону Полу, – мне почему-то казалось, что вы забросили занятие скульптурой».
В ответ он только оскалил заостренные зубы, словно собрался меня укусить, и прошествовал внутрь.
Прежде всего я бы хотел записать мои самые первые впечатления о Зиллерах. Возможно, мне придется ограничиться впечатлением об их внешности, хотя бы потому, что пока еще слишком рано выносить глубокие суждения о характерах. О, если бы мне, пусть даже в ограниченной степени, только удалось остаться верным научной процедуре исследования! Лишь тогда я могу надеяться, что мне удастся достичь воистину долговечной интерпретации действительности. Я постоянно напоминаю себе об этом, хотя в потаенных уголках сердца начинаю все сильнее сомневаться в своей способности применять научные методы в этом конкретном случае. Конечно, в том, что касается Аманды, холодная формальность исключается – это вне всяких сомнений. Более того, если я хочу остаться честен перед самим собой, то не имею права сбрасывать со счетов и такую возможность, что время, когда я был в состоянии рассуждать по-настоящему здраво, давно прошло (если я вообще когда-то был наделен такой способностью). Тем не менее я не до конца уверен, что это так. Свои моменты истины я пережил. С другой стороны, будь я безукоризненно объективен в своих методах (при условии, что мои мотивы совершенно бескорыстны), то каким ветром меня занесло в эту фиглярскую придорожную забегаловку? И тем более – при таких обстоятельствах?
Судя по всему, меня одолевают сомнения. А это, черт возьми, мешает думать. Однако я намерен и дальше прилагать к этому усилия, поэтому позволю себе продолжить рассказ.
Интересно, как бы я стал описывать Зиллера, будь я репортером какой-нибудь бульварной газетенки? Как бы я описал его собственным родителям? А моим бывшим коллегам по институту? Прежде всего на ум приходит такое прилагательное, как… впрочем, нет, что это я. Так нечестно. Такие слова слишком резки для Аманды и слишком мягки по отношению к Джону Лолу. Уж если на то пошло, любые прилагательные в моем словесном репертуаре слишком мягки по отношению к нему. Будь то прилавок для продажи хот-догов в стиле ковбойского рококо или произведение искусства, маскирующееся под придорожный зверинец, – всем этим мирком правит человек столь экзотичный как по внешнему виду, так и по манерам, что даже тот, кто в принципе не питает к нему никакой вражды, наверняка скажет, что Джон Пол – позер, лицедей, ходячая личина. На этой самой ранней стадии игры я пока что не могу притворяться, будто питаю к нему теплые чувства. Нет-нет, я не испытываю к нему неприязни. По крайней мере пока что. Более того, он по-своему приковывает меня к себе. Даже без тарзанских прибамбасов, спутанных волос, без набедренной повязки, кожаных украшений и бус он производит впечатление силы, какое просто невозможно забыть. Эта сила буквально рвется наружу лакричными лучами из его неподвижных глаз, буквально буравящих вам душу. Ничуть не сомневаюсь, что, нацепи он банкирский прикид, эта сила рвалась бы из него наружу с тем же напором. Нетрудно догадаться, что свою репутацию скульптора и музыканта Джон Пол заработал честно. Существует мнение, с которым трудно не согласиться, будто этот человек наделен особым даром, благодаря которому способен добывать поэзию из самых труднодоступных уголков жизни, хотя вместе с тем с трудом верится, что он способен придать этой поэзии подлинное звучание.
