Монго Бети - Помни Рубена. Перпетуя, или Привычка к несчастью
Скажем, грузовик должен был вот-вот тронуться с места. «Мотор-бой» стоял наготове, не сводя глаз с заднего колеса, иод которое был подложен тормозной клин, и стараясь не упустить того мгновения, когда рычание мотора внезапно замирало, превращалось в пронзительный визг, говоривший о том, что сработало сцепление; тут колесо начинало чуть заметно подрагивать, а потом ходить из стороны в сторону — и «мотор-бой» мог приступить к опасному фокусу.
Он бросался к машине, быстро нагибался, выхватывал клин из-под колеса и, распрямившись, закидывал в кузов. Потом, приноравливая свой бег к убыстряющемуся движению машины, наш герой вцеплялся правой рукой в верхнюю планку борта, а левой — в ближайшую перекладину и кошачьим прыжком вскакивал на подножку. Все это проделывалось так быстро, что грузовик не успевал перейти с первой скорости на вторую.
Теперь «мотор-бой» мог выбрать две линии поведения, одна из которых, исполненная непринужденного изящества и презрения к опасности, вызывала бурный восторг ошеломленных пешеходов, тогда как другая, более безопасная и удобная, могла сделать его посмешищем в глазах разочарованных зевак. Стоя на подножке лицом к прохожим и одаривая их снисходительной улыбкой, уперев одну руку в бок, а другой держась за борт, он мог небрежно расслабиться, а то и нагнуться к дверце кабины, чтобы переброситься парой ничего не значащих слов с шофером и его напарником. Однако щеголять таким поведением было очень опасно, особенно если оно входило в привычку: сколько томов можно было заполнить описанием прискорбных происшествий, приключившихся с бесшабашными парнями, чрезмерно склонными к такому лихачеству.
Нет ничего ненадежней запора в кабине грузовика, купленного из вторых рук — а иных машин у колейцев и быть не могло. Тяжести человеческого тела вполне достаточно, чтобы этот запор не выдержал: внезапно распахнувшись, дверца отбрасывает несчастного парня на шоссе, где он остается лежать, разбившись насмерть. Бывает и так, что подножка становится скользкой от недавнего дождя, но никто не обращает на это внимания; занятый своими акробатическими трюками, «мотор-бой» вспрыгивает на нее, его босые ноги скользят по мокрой железке, он подскакивает, как футбольный мяч, и катится под двойное заднее колесо, которое раскалывает ему голову, как орех.
Поэтому рассудительный «мотор-бой» предпочитает избегать подобных рискованных упражнений, лишая себя тем самым кружащего голову опьянения от восторженных воплей зрителей. Очутившись на подножке, он тут же предпринимает хоть и не менее опасный, но мгновенный трюк: переваливается через борт, плюхается на дно кузова и усаживается там, держась за перекладины, — ни дать ни взять обезьяна в клетке. И сколько бы прохожие ни потешались над таким чересчур опасливым акробатом, «мотор-бой», удобно устроившись в кузове, ликовал, думая о том, что ему и на этот раз удалось выйти сухим из воды, что он снова перехитрил свою смерть.
А когда грузовик должен был затормозить, «мотор-бою» приходилось проделывать все свои акробатические трюки в обратном порядке: держа в одной руке клин, а другой судорожно перебирая перекладины борта, он спрыгивал на шоссе и некоторое время бежал рядом с машиной, а как только та окончательно останавливалась, всовывал под двойное заднее колесо тяжелый деревянный брус, надежно закрепляя его на месте.
Но в конечном счете все это было лишь внешней стороной жизни «мотор-боя», и мало кто знал, какими железными цепями, куда более крепкими, чем составленный по всей форме договор, приковывали ученика к шоферу неписаные законы. В обмен на разнообразные услуги, которые «мотор-бой» был обязан оказывать хозяину, тот брался обучить его своему ремеслу, почти никогда не уточняя, сколько времени будет длиться обучение. По правде сказать, редкий шофер не смотрел на своего ученика как на слугу или, хуже того, как на раба, всецело зависящего от его прихоти.
Чтобы представить, какую цену корпорация водителей требовала за свою науку и, вообще говоря, как высоко ставила она свое социальное положение и связанные с ним выгоды, достаточно припомнить хотя бы те случаи, когда, нарушая заранее оговоренный размеренный ход обучения, шофер-наставник принимался вымогать у «мотор-боя» его молоденькую сестру, едва достигшую зрелости, — настоящее сокровище для водителя, который сам чаще всего был уже в летах.
Теперь Мор-Замба разрывался между Робером, своим первым хозяином, и Фульбером, у которого проходил обучение. Ни один из двух друзей не дал ему разъяснений относительно того, каким образом он должен распределять свои обязанности; похоже было на то, что они порешили: пусть уж он сам разберется в этой запутанной проблеме. Он старался уделять внимание Роберу только по воскресеньям и праздникам и всякий раз, когда ему случалось провести в Кола-Коле целый день, а во время поездок по стране подчинялся только Фульберу. Но даже во время этих путешествий ему приходилось разрываться на части. В пути он был «мотор-боем» Фульбера, которому выказывал беспрекословное повиновение. Но, едва прибыв в поселок, городишко или деревню, где открывался базар, он переходил под начало Робера: перетаскивал его поклажу на рыночную площадь, устанавливал прилавок, зазывал покупателей, а зачастую и торговал вместо хозяина, который отправлялся куда-нибудь промяться или посидеть часок-другой вместе с друзьями в кабачке, откуда возвращался для подсчета барышей, сохраняя полную ясность взгляда и твердость походки, хрипло посмеиваясь и, как всегда, машинально сплевывая через плечо. Перебирая в уме все выгоды и неудобства своего теперешнего двусмысленного положения, Мор-Замба чаще всего приходил к выводу, что он прогадал, согласившись на эту перемену, а в иные минуты он поздравлял себя с тем, что вступил на этот заманчивый путь, пройдя который ему удастся стать членом почетной касты шоферов. То-то обрадуется Абена, когда вернется с фронта, — он ведь тоже ушел на войну в качестве шофера! Пожмет ему руку и скажет, как всегда, серьезно и задумчиво: «А ты, оказывается, времени даром не терял. Молодец!»
Он постоянно справлялся о возвращении бывших фронтовиков. Хотя война закончилась уже четыре с лишним года назад, они все еще продолжали прибывать, но теперь это были небольшие группки, человек по десять в каждой. Едва в порту появлялось судно с чернокожими парнями в зеленой военной форме, в черных шнурованных башмаках и в пилотках набекрень, как отец Лобила, квартирный хозяин Мор-Замбы, вернувшись вечером из Кола-Колы, спешил сообщить об этом своему постояльцу. Намаявшись за день так, что у него уже не было сил что-нибудь предпринять самому, Мор-Замба вынужден был дожидаться возвращения Жана-Луи, который обычно являлся довольно поздно, а дождавшись, поручал ему отправиться завтра в порт. Жан-Луи никогда не брался за такие поручения бесплатно, под тем предлогом, что это наносит ущерб его собственным делам. Оба они были привязаны друг к другу, и, хотя эта привязанность не отличалась особой теплотой, ее скрепляла взаимная выгода: Мор-Замба мог многому научиться у Жана-Луи, а тот в свою очередь смотрел на этого рослого парня как на солидный капитал, процентами с которого можно было неплохо поживиться.
Абены, судя по всему, не было в колонии; он, скорее всего, находился в Европе, а может быть, и где-нибудь еще — ведь война прокатилась по великому множеству стран. Вернувшись, он явился бы в Ойоло, а там Жанна непременно сказала бы ему, что его брат укрылся в Фор-Негре. И тогда Абена без труда отыскал бы его в Кола-Коле, где обычно поселялись почти все беженцы из Ойоло.
Итак, на следующее утро Жан-Луи направлялся в порт, где ему нередко случалось нос к носу столкнуться со своим отцом, но молодой человек набрался теперь такого нахальства, что ему уже не нужно было искать оправдания для отлучки из коллежа в столь неподходящий час. Ветераны задерживались в городе на несколько дней, а то и недель, околачиваясь в основном в порту, где наблюдали за выгрузкой своего багажа. Хотя об их приезде не сообщалось по местному радио, с недавнего времени передававшего новости но два часа в день, весть об этом важном событии мгновенно расходилась по всему городу. Те из фронтовиков, которые демобилизовались раньше, облачались в свои уже успевшие истрепаться мундиры и торопились в порт навстречу товарищам, козыряли им, выкрикивали свои имена и чины, если таковые им удалось заслужить на полях сражений между белыми — одному богу известно, ценой каких страданий эти чины достаются, — называли свои полки, перечисляли кампании, в которых им довелось участвовать, вспоминали имена полковых командиров, а иногда и имена командующих армиями, хотя последнее случалось нечасто, ибо такого рода сведениями могут обладать только грамотные люди.
— Жан-Альфред Мунденга, сержант легкой артиллерии, французская бригада, Дамаск, генерал Лежантийом.
