Александр Гончар - Тронка
В дороге «москвич» снова разладился, мотор несколько раз глох, кашлял, приходилось останавливаться. И пока отец гремел стартером или, подняв капот, что-то исправлял, Лина стояла у дороги, овеваемая горячим степным воздухом. Глаза отдыхали на желтых цветах дикой собачьей мальвы, скользили по упругим стеблям петрова батога, что синими звездочками светил среди посеревшей от пыли придорожной полыни, а думы Лины все были о том, как ей жить дальше и вообще как нужно жить человеку, чтобы он мог всегда открыто смотреть в глаза и капитану, и тому безногому озлобленному газорезчику Мамайчуку.
Напоследок мотор заглох (и теперь, кажется, окончательно), когда уже было рукой подать до канала, до места развернувшихся на его трассе работ. Уже видна была развороченная земля, целые холмы свежего грунта, среди которого, то скрываясь, то вновь показываясь, ходили бульдозеры, сверкая на солнце огромными лемехами.
Отец злился, до предела нажимал на стартер, то и дело крутил ручку, краснея от напряжения.
— Не заводится, хоть убей!
Нужно было искать какой-то выход, и отец решил: Лина остается у машины, а он идет пешком к каналостроителям просить подмоги. У них там много механизмов, смогут взять на буксир.
Отец ушел. Осталась Лина одна в «москвиче», который вскоре раскалился, как пустая консервная банка, — невозможно было сидеть в нем. Девушка выбралась на воздух, присела в тени машины на траве. Снова дикая мальва торчит перед нею, желтеет запыленными лепестками, жесткая, живучая… Земля накалена, как печной под. Ящерица прошмыгнула в нору, шмель пролетел, муравьи трудятся и трудятся без устали. А даль степная переливается текучим маревом, равнина такая же, как и в тундре, только небо здесь иное, и нет на Севере, в краю вечной мерзлоты, этих степных курганов, неизвестно кем и когда насыпанных… Чьи они? Скифские? Сарматские? Запорожские?
Отец долго не возвращается: нелегко, видно, было столковаться там в эту горячую рабочую пору. Наконец оттуда тронулась подмога. Степью напрямик, со страшным грохотом взрывая землю, вздымая тучу пыли, шла та подмога. Лина сначала даже не могла понять, что за чудовище ползет, бешено скрежещет навстречу.
Глазам своим не поверила: танк!
Настоящего танка она никогда не видела, только по кинофильмам и знала, а сейчас это, несомненно, он надвигался, окутанный пылью, огромный, яростный, безглазый, с загребущими гусеницами, с военным еще номером на грязно-зеленом борту. Только вместо башни на нем ребристо поднимается что-то похожее на кран, Лина позднее узнает, что это кто-то смекалистый, приспосабливая танк к мирной жизни, сбросив башню, действительно установил на танке обыкновенный рабочий кран, которым во время ремонта можно поднимать самые тяжелые двигатели. Танк с лязгом развернулся перед «москвичом», водитель лихо подцепил малыша стальным тросом и легко поволок в сторону канала, словно букашку какую-нибудь поволок! Лина, притаившись, сидела в «москвиче», сгорая от стыда. Она будто увидела себя со стороны, представила, каким смешным в глазах людей выглядит их лимузинчик, буксируемый по стерне огромным рабочим танком. Зрелище со стороны, наверно, и впрямь было занятное: все бульдозеры, скреперы, взобравшись на гору, остановились, водители самосвалов начали сигналить; видно было, как отовсюду бульдозеристы машут фуражками, и где-то на валу под самым небом сверкают белые зубы на запыленных лицах, — хохочут все, вся степь хохочет, наблюдая, как стальной буро-зеленый мамонт тащит к табору эту голубенькую, подхваченную в степи букашку.
Уже танк остановился и трос отцепили, а Лина все не решалась выйти из своего укрытия; самый воздух здесь, казалось, насыщен сверканием насмешек, хохотом, издевкой… Наконец она выскользнула из машины, будто волной выплеснутая навстречу этим людям, бульдозерам, тягачам, самосвалам. И все здесь было непривычным, обнаженным, поражающим — зубатые механизмы, жилые вагончики, Доска почета, бочонки с водой… Кто-то попросту, как запорожец, пьет прямо из бочонка, потом передает посудину отцу, и тот, напившись, солидно советует возить воду цистерной, а не такими вот бочонками.
— А мы нарочно это делаем, — отвечает тот, что пил, молодой, запыленный смугляк, и белки его глаз по-цыгански играют лукаво. — Если бы привезли цистерной, то на три дня — и протухла бы вода! А в таких волей-неволей ежедневно возят, и, стало быть, свеженькую пьем! Хочешь? — предложил он Лине и осторожно придержал бочонок, пока она напилась.
Напившись, сказала негромко:
— Благодарю.
— Так ты меня не узнала? — поставив бочонок на землю, весело окинул ее взором смугляк. — Это же я тебя на буксир брал! Никогда танкистом не был, а тут пришлось… А зовут меня Микола Египта, хоть с египтянами я родич такой… На одном солнышке портянки сушил! Ну, мы поехали! — крикнул он и, проворно забравшись в танк, рванул с места, аж земля задрожала.
Лина, сама не зная почему, улыбнулась ему вслед.
Пока отец возле походной мастерской ведет деловые переговоры, а потом с кем-то из ремонтников начинает обследовать внутренности «москвича», Лина, еще не совсем придя в себя после пережитого волнения, стоит, насупленно рассматривает Доску почета, откуда на нее смотрят, видно, те же самые бульдозеристы, которые только что хохотали на валу. Они и здесь, на фотографиях, веселые, бесшабашные, среди них и тот смугляк, что воду пил, а одеты еще по-зимнему или по-весеннему, в фуфайках. У этого шапка-ушанка набекрень, на ухо, а у того нарочно надвинута на лоб, этот положил на гусеницу бульдозера руку, словно другу на плечо, тот картинно позирует, подбоченясь, а один, здоровый, широкоплечий, видно развлекая товарищей, скорчил такую мину перед объективом, что невольно улыбнешься.
Из-за вагончика вышла девушка в ситцевом выгоревшем платьице, вероятно, ровесница Лине, только куда крепче, здоровее ее — из огня и солнца вся! Так и цветет здоровьем, тугое тело темно от загара.
— Просто комедия была смотреть, как вас тащили, — улыбается она Лине. — Это хлопцы ради шутки придумали для буксира танк послать. А Египте только подай…
— Нашли развлечение…
— Да вы на них не обижайтесь, — глаза девушки светились добротой и сочувствием. — Просто любят здесь у нас пошутить… А танк как раз без дела стоял. Ну, этот уж как зацепит, то потянет, он у нас трудяга.
Девчата разом взглянули на танк, стоявший поодаль на своем, видно, постоянном месте. Египта, выбравшись из танка по пояс, уже с кем-то ругался, ругался так, что Лине хотелось уши заткнуть.
— Не обращай внимания, — отворачиваясь от Египты, успокоила ее девушка. — Это он механика перевоспитывает.
Девчата разговорились. Вскоре Лина уже знала, что звать девушку Василинкой, а фамилия Брага, и что брат ее здесь работает бульдозеристом на канале, и что следующим летом она будет поступать в Ровенский институт инженеров водного хозяйства — канал обещает послать, будет стипендиаткой канала. А здесь? Здесь работает пикетажисткой — это от слова «пикет», канал на этом отрезке сооружается как раз между пикетами, которые она ставила. Обязанности несложные, ходишь, переставляешь гёодезическую рейку-пикет, а мастер нивелирует. Когда старик в хорошем настроении, то он и пикетажистку допускает к нивелиру, чтобы приучалась. Но это так, сверх программы, а главное дело пикетажистки переставлять рябенькие вешки.
— Видишь, вон у вагончика стоят? Одна моя, а другая — моей напарницы, ее сейчас нет.
— Где же она?
— Рассчиталась, мать у нее серьезно заболела, а ухаживать некому.
— Скажи, Василинка, своей работой ты… довольна?
— А что? Бывает, конечно, интереснее. Но и здесь пускай и по сто метров вперед, но все-таки вперед.
Другой мир, все такое далекое, а между тем Лине почему-то интересно было слушать и про эти пикеты, и про нивелиры, и про то, как здесь живут. Слушала, а тем временем кто-то подкрался из-за спины и — хвать ее за голову, схватил и крепко закрыл ладонями глаза. «Египта!» — мелькнула первая мысль, почему-то именно его руки представлялись такими горячими, крепкими, с орехами мозолей на ладонях. Нужно было отгадать, крикнуть имя, чтобы выпустил, и хорошо, что не крикнула, — когда высвободилась, увидела: Кузьма Осадчий! Улыбка до ушей, сам взъерошенный, в промасленной майке, в пылище. И в бровях и в чубе пыли набилось густо.
— Так вот кого тянули на буксире! — воскликнул Кузьма. — А я думал, там только старик твой. В путь-дорожку дальнюю? Куда же, если не секрет?
— Она в медицинский едет документы сдавать, — отозвалась первой Василинка.
— Что-то не слыхал я, чтобы ты медициной увлекалась, — удивился Кузьма. — Скоростным методом открыла в себе такую склонность?
— Какая там склонность, — досадливо усмехнулась Лина, а Кузьма весело, искренне пожелал:
— Ну, зеленой тебе улицы и голубого неба! А мы здесь, видишь, землицу пересыпаем. С места на место пересыпаем, а говорят, что-то получается.
