Виктор Дьяков - АРМЕЙСКИЕ БУДНИ сборник рассказов
Ерохин сел на передние сиденье «Виллиса» рядом с водителем. На заднем расположились два автоматчика из комендантского взвода – охрана. Машина почти без качки ехала по недавно отремонтированной отличной дороге, и вскоре Юрий наблюдал следующую картину. На одной из небольших площадей города стоял «Студебеккер» с крытым кузовом и с него шла раздача продовольствия гражданскому населению. Обычно такая процедура проходило довольно спокойно и организованно. Немцы, в подавляющем большинстве женщины, дети и старики дисциплинированно выстраивались в очередь. Но на этот раз в очереди не наблюдалось организованности, там явно что-то происходило необычное.
- Тормози, что это там еще приключилось?- недовольным голосом приказал Ерохин водителю.
В очереди же наблюдалось такое неслыханное для оккупированной Германии явление как драка. Почему неслыханное? Тут дело не только в особой дисциплинированности немцев, но и в том, что в среде этой нации еще со средних веков наблюдался крайне малый процент лиц склонных к хулиганству, в отличие от большинства прочих народов. Да-да, среди этой воинственной нации рождающей умелых, мужественных солдат, почти отсутствовала такая всемирная прослойка общества как хулиганье. Здесь сказалась более скрупулезная работа немецких баронов-рыцарей по воспитанию своих кнехтов. В ходе того воспитания они еще в те средние века просто напросто уничтожили большую часть особей склонных к девиантному поведению, вырвали их как сорную траву, так что они почти не оставили потомства для размножения. Ни британские герцоги-лорды, ни французские маркизы, ни испанские гранды, как и итальянские сеньоры, как и русские баре, до такой черной работы не опустились. В результате и получили халлигенов, санкюлотов с их кроманьолой, мафию и русских беспредельщиков. Да где уж тут драться немцам, когда только кончилась война и они, морально придавленные, боялись каждого шороха. Тем более в городе оставалось совсем немного мужчин молодого и среднего возраста. Но в той очереди таковые мужчины оказались, и меж ними как раз разгорелась драка. Им было лет по тридцать, может чуть больше. Сержанты и старшины из интендантской службы, раздающие продовольствие, стояли чуть поодаль и, не вмешиваясь, смотрели со зрительским интересом и усмешками. Ерохин здесь вполне бы мог сделать вид, что не заметил инцидента, проехать мимо – подумаешь, два фрица подрались. Ну и черт с ними, пусть хоть до смерти друг друга долбят. Он бы, пожалуй, так и сделал, если бы один из дерущихся не был… одноруким.
Драка шла за небольшой мешок с какой то крупой, по всей видимости выданной сразу на две семьи. Вот этот мешок и не могли поделить дерущиеся, мордатый упитанный тип из которого так и «пер» человек штатский… Причем штатский всегда хорошо питавшийся и не испытавший тех невзгод и лишений, что выпали на долю немцев, ставших солдатами и офицерами, то есть большинства мужского населения Германии, имевшего несчастье родиться и жить в ту эпоху мировых войн. Второй, однорукий, был худым и мосластым, одетый хоть и в гражданские пиджак и брюки, но они на нем сидели как военный мундир. Прямизна, подтянутость и масса прочих мелочей понятных только людям «посвященным» сразу выдавали в нем не просто военного, а бывалого, закаленного фронтовика. Видимо, мордатый хотел забрать весь мешок себе, а однорукий воспротивился. Хоть однорукий был худ, даже костляв, но широк в плечах и мешок он держал большой жилистой ладонью, намного более крупной, чем небольшие и какие-то не по мужски холеные ладошки мордатого. Чувствовалось, будь у однорукого вторая рука, он бы без труда одолел своего противника. Зрители-интенданты весело перемигиваясь комментировали драку:
- Ишь, какой фашист упорный, его лупят, а он все одно мешок не отпускает, как клещ своей одной рукой вцепился. Видать, жрать сильно хочет.
Конечно, фашистом интенданты считали однорукого. И выправка сама за себя говорит, да и где, как ни на фронте он мог потерять руку. Интенданты, сами же такие мордатые и упитанные как мордатый немец явно «болели» за него.
- Эй, бауэр, не поддавайся фашисту! Бей! В рыло его, в рыло!
И мордатый понимал, что моральная поддержка этих представителей оккупационных властей на его стороне. Он так же одной рукой ухватился за мешок, а второй бил, тыкал своим небольшим кулачком куда попало. И хоть удары были не так сильны, но мордатый бил часто и почти все время в лицо. А однорукий даже не мог ответить, ибо боялся отпустить мешок, который, видимо, был сейчас для него дороже собственного лица. Однорукий явно сдавал, у него уже кровоточил нос, были разбиты губы, заплыл глаз. Шофер и автоматчики тоже с интересом смотрели на эту… нет, дракой то назвать было нельзя, на это избиение и тоже ничуть не сочувствовали однорукому «фашисту»…
Ерохин… какое-то непонятное чувство исподволь овладело им, какие-то столь же невольные, догадки и размышления. Да, скорее всего, всю войну отсидевший в тылу, как какой-нибудь «бронированный» ценный специалист, мордатый не проливал кровь советских солдат, а тот однорукий, скорее всего, проливал. Но им сейчас овладела не эта мысль, а то, что типичная тыловая крыса избивает инвалида-фронтовика, хочет в наглую овладеть мешком, который должен с ним разделить. Тем временем, получив уже множество ударов однорукий едва держался на ногах, а мордатый перестав бить уже двумя руками почти вырывал мешок… Ерохин словно сбросив созерцательное оцепенение, хрипло на всю площадь скомандовал:
- Прекратить!- Обернувшись к автоматчикам, он приказал уже им.- Мешок забрать, а этого однорукого сюда.
Безмолвно взиравшая на все это очередь, стала негромко переговариваться. Зрители-интенданты тут же, изображая служебное рвение, кинулись разнимать дерущихся. Причем, мордатого просто оттолкнули, а избитому однорукому заломили его единственную руку и таким образом передали подоспевшим автоматчикам. Тут из очереди вдруг выскочила немка, обычная для того времени немка, худая, обносившаяся, на вид где-то лет тридцати пяти, но видимо она выглядела старше своего истинного возраста. Она подбежала к машине и со слезами на глазах стала причитать, обращаясь к Ерохину:
- Herr Ofizier! Mein Mann ist nein Faschist. Er dient an SS nicht. Er ist eine invalide! Herr Ofizier…
По всей видимости, это была жена однорукого, но в очереди они стояли порознь, не показывая, что одна семья и таким образом рассчитывали получить больше продуктов. Такие вещи жестко пресекались и виновные жестоко наказывались, но… Но немцы уже поняли, что русский порядок, это далеко не немецкий порядок и подобный обман в девяти случаев из десяти вряд ли раскроют. Жена однорукого продолжала молча стоять в очереди и когда ее мужа начали бить за мешок крупы, боясь и место потерять и того, что их обман может раскрыться. Но когда его скрутили и повели к коменданту, а мордатый вслед начал орать, что это эсесовец, которого надо расстрелять… Тут она уже не выдержала. Ерохин внешне остался равнодушен к мольбам женщины, хоть его уровень знания немецкого языка позволял ему понять, что именно она кричала.
Однорукого посадили на заднее сиденье между автоматчиками, после чего комендант приказал ехать… назад в комендатуру. Увиденное почему-то вызвало у Юрия столько внутренних эмоций и размышлений, что он решил отменить посещение подстанции. Однорукий сидел молча, сутулясь и утирая носовым платком разбитые нос и губы. Его тусклый взгляд выражал полную обреченность – по всему он готовился к самому худшему…
В своем кабинете Ерохин приказал оставить его одного с немцем. Один из автоматчиков удивленно осведомился:
- Товарищ капитан, как же можно вам с ним одному? Ведь это явно недобитый фашист.
- Вы же его обыскали?... Обыскали, оружия у него нет. Так чего же мне боятся? Подождите в коридоре, я его лично допрошу.
Когда автоматчики вышли, Юрий указал немцу на стул для посетителей:
- Setzen sie sich.
Однорукий облизал запекшиеся от крови губы и осторожно присел на край стула… Не сразу наладился контакт. Немец явно не мог понять, чего от него хочет русский комендант. Ко всему мешало поверхностное знание немецкого Ерохиным. Немец, наконец, сообразил, что комендант желает услышать нечто вроде его военной биографии. Он видимо решил, что причина такого интереса в том, что кричал тот мордатый, называя его эсесовцем. И однорукий начал быстро и не очень внятно, потому что у него по-прежнему кровоточили губы, говорить… Видя, что комендант плохо его понимает, он заговорил медленнее и даже стал использовать русские слова и словосочетания. Он примерно в той же степени, что Ерохин немецким, владел русским языком, на, так называемом фронтовом уровне. Ерохин не хотел привлекать штатного переводчика комендатуры, он вообще не хотел, чтобы кто-то стал свидетелем его разговора с этим одноруким немцем.
