Юрий Иванов-Милюхин - Докаюрон
— Ревнует, — как от давно наболевшего, вяло отмахнулась от распросов женщина.
— Кто? К кому? — с интересом подался вперед возмужавший Дока.
— Он же, к тебе. До сих пор не в силах забыть ни драки на танцах, ни нашего с тобой побега от него.
— Не может быть! И он, что–ли, не женат?
— По сю пору вьется вокруг нашего дома…
Уютную веранду на третьем этаже гостиницы «La Meison Roze» обложила густая ночная тьма. Сидевшие на ней за уставленным вином и фруктами плетеным столиком мужчина с женщиной, наверное, забыли включить свет. Сегодня французская луна взяла заслуженный за долгий небесный путь выходной. Вошедшую в свои права ночь разряжали только неяркие уличные фонари, далекие прожекторы, на вершине холма Монмартр освещавшие белоснежную базилику Сакре Кёр, да чистый светлый нимб над отошедшим в сон многомиллионным городом. Нарушаемая лишь уместными звуками тишина располагала к спокойной беседе.
— Очень странные мы, женщины, создания. За тем, кто сразу понравился, готовы пойти хоть на край света. Впрочем, о таких мелочах рассуждать не стоит, это доказали декабристки, дворянки по рождению, с которых простолюдинки до сих пор пытаются брать пример, — нарушила молчание сидящая напротив мужчины собеседница. — Но чтобы точно так–же поступали уважаемые наши ухажеры, в мире примеров наберутся единицы.
— Естественно, если не брать в рассчет дуэлей и бесчисленных подвигов, совершаемых во имя одного — любви к любимой женщине. Скорая смерть не дает возможности оценить благородный поступок по достоинству, потому что поступок этот связан со смертью. И он действительно очень скорый, — промочив пересохшее горло хорошим глотком вина, мужчина закурил, откинулся на спинку стула. — А женский подвиг всегда растянут во времени, со смертью редко идет в ногу. Его можно и посмаковать, чего не сделаешь с поступком мужским, чаще завершающим недолгий жизненный путь.
Качнув серьгами ввиде морских коньков, собеседница пододвинула поближе аккуратную перламутровую пепельницу, стряхнула в нее пепел с длинной тонкой сигареты. В рассеянном в воздухе почти неосязаемом мерцании крупных звезд на небе и электрического нимба над мегаполисом ее чеканный образ словно сошел с древней греческой монеты. Или с кельтской, с изображением на реверсе галльского бойцового петуха, а на аверсе православной княгини Ольги, ставшей королевой католической Франции. Если бы такая монета у кельтов–галлов, что одно и то же, существовала. На темно–желтое, отливающее червонным золотом, платье упал случайный луч от фар проурчавшей мимо гостиницы машины, поиграл переменой тени со светом в лепестках серебряной розы на груди, коснулся немного усталого лица молодой женщины с высокими бровями. И пропал. Снова обрамленный светлыми волосами удлиненный полуовал ее лица окунулся в трепетное дыхание ночью приглушенного света.
— Ты прав, в отличие от мужчин мы рассчитаны на применение долгое, — немного подумав, с полуулыбкой согласилась она с доводами собеседника. — Но мы сами здесь ни причем, к этому нас обязывает матушка природа. Она изначально наделила женщину поистине великим терпением в первую очередь для вынашивания плода, его дальнейшего становления на ноги под ее неугасаемым вниманием. Во вторую очередь для создания благоприятной атмосферы в ячейке под названием моя семья.
— Не только одним этим качеством обладает женщина. В ней заключено само существование со всеми противоречивыми составляющими — любовь и ненависть, доброта и злость, преданность и неверность. В конце концов, жизнь и смерть. Все обозначения женского рода, как вечность, планета, земля. К тому же, в отличие от мужских — рок, миг, даже непознанный космос — вселяют надежду на будущее. Женщина это жизнь и смерть в одном лице, только она имеет право решать, продолжаться веку дальше или поставить на нем точку.
— Да, конечно, у мужчины прав намного меньше. Ко всему перечисленному добавлю, что одного его может хватить на несколько сотен нас, чтобы возродить жизнь во всей ее красе. Одной женщины на несколько сотен мужчин, скажем мягко, недостаточно.
— Он сам готов эту жизнь вырубить с корнем, — насмешливо покривился мужчина.
Со стороны Елисейких полей с ярко освещенной Эйфелевой башней в центре долетел гулкий хлопок, словно там что–то лопнуло. То ли пролетающий на этим местом реактивный самолет обогнал скорость звука, то ли треснул по швам откуда–то запущенный метеорологический шар. Оба собеседника невольно повернули головы туда, но все вокруг по прежнему дышало чинным спокойствием. Лишь звезды над верандой вошли в световой экстаз, они покрупнели, засверкали расколотыми на части алмазами.
— И все–таки, вернемся к Докаюрону, получается, что семейная карета у него покатилась под откос, — женщина налила в кружку вина, поставила сосуд на место. Отпив несколько маленьких глотков, промокнула губы узорной салфеткой. — Я надеялась, что на определенное время он найдет любовницу, а потом, устояв на ногах, займется строительством родового гнезда. Так почему–то мне… хотелось, что–ли. После стольких лет издевательств над членом, он мог бы его и пожалеть. Мне, например, его писюн жалко.
— Пожалела змея зайца, оставила от него одни… — поддержал веселое настроение спутницы ее собеседник. Загасив окурок, вззглянул на часы со светящимся циферблатом. — Дорогая, тебе не кажется, что завтра мы снова встанем во второй половине дня? А ведь нам уже закупили билеты до Амстердама.
— Так быстро пролетело время? — немного опешила она. Взгляд удлиненных зеленых глаз невольно метнулся в сторону купающегося внизу в электрическом нимбе города. — Разве ты успел закончить здесь все свои дела?
— Дела не кончатся никогда, тем более, в такой экономически развитой стране, как эта, но в Нидерландах у меня тоже имеются склады с товарами. Прости, я понимаю, что ты влюблена в Париж по уши, но терять драгоценное время лично мне как–то не с руки.
— Лично я с тобой согласна, — не преминув подковырнуть, опустила голову собеседница. Покрутила на столе кружку с вином. — Я успею съездить в так любимую Наполеоном королевскую резиденцию в Фонтенбло и на русское кладбище в Сен Женевьев де Буа?
— У тебя там похоронен кто–то из родственников?
— Очень далекие. И по генеалогическому древу, и… по столетиям.
— Думаю, что да, если мы не будем мять простыни до того часа, когда истинные французы займут столики в своих многочисленных брасри и не примутся потягивать разбавленное водой дешевое вино. Наш самолет вылетает поздним вечером, гостиница в Амстердаме уже заказана
— А ты не смог бы изменить способ передвижения? — вдруг спросила она.
— В каком смысле? — вздернул подбородок вверх мужчина.
— Например, пересечь границу Франции не на самолете, а в автомобиле. Думаю, разница во времени была бы небольшая из–за малого расстояния между и между.
— Должен заметить — две границы, дорогая, как раз посередине расположена Бельгия.
— Тем более, в законодательном Брюсселе мы бросили бы монетки в небольшой фонтанчик под Манекен Пис, присмотрелись бы к лицам истинных фламандцев, насколько они изменились по отношению к намалеванным на картинах великими фламандскими художниками, описанным хорошими их современными писателями. Заодно поинтересовались бы, почему бельгийцы живут лучше русских, разве причина только в размерах территорий?
— Могу ответить сразу, что ума, а главное, культуры, у них несравненно больше, — поняв скрытый юмор, усмехнулся в подбородок мужчина, нашарив любимую зажигалку, повертел ее в пальцах. — Над вопросом передвижения я обещаю подумать завтра, а сейчас не кажется ли тебе, что нам пора бы пойти на покой? К тому же, похолодало.
— Конечно, если бы звезды умели греть…
Спустившись по крутым ступенькам парадного подъезда королевского дворца в резиденции Фонтенбло, построенного в виде корпуса огромной виолончели, женщина направилась на выход. Под каблуками перекатывались мелкие камешки от желтоватого песчаника, которым были посыпаны аккуратные дорожки с яркими цветочными клумбами посередине и просторными зелеными лужайками по сторонам. На старинные пушки и картины мало известных мастеров в узких темных коридорах цитадели она внимание задерживала не очень. Лишь притрагивалась пальцами к древней холодной меди, пристально вглядывалась в лица людей из прошумевших над землей столетий. Больше всего молодую женщину притягивала внутренняя атмосфера дворца, она словно пыталась вообразить себя и, как ни странно, своего спутника на месте придворных фрейлин с царедворцами из тех времен, напитаться царившей тогда атмосферой. Скоро пришла к выводу, что если бы все вернулось, то таким бы и осталось. Человеческая внутренняя сущность с веками не менялась, она лишь подстраивалась под веяния моды. Выйдя за ажурную металлическую ограду, женщина прошла к дожидавшемуся ее «Рено–меган», открыв дверцу салона, удобно умостилась на заднем сидении.
