Стефан Гейм - Книга царя Давида
— Это не сделка, — возразил Нафан. — Такова воля Господа, а Давид — Его избранник.
— А страдать должно невинное дитя? — спросила Вирсавия.
— Зато Бог даровал вам другого сына, моя госпожа, — сказал Нафан. — Этому сыну выпала великая честь, он воцарился над Израилем.
— В ту ночь Давид пришел ко мне, — Лицо Вирсавии посуровело. — Он уже вымылся, умастился и переменил одежды; видно, душа его обрела покой. Я спросила; «Как ты мог сидеть за столом, утирать жирные губы, будто ничего не произошло?» Он ответил; «Доколе дитя было живо, я постился и плакал, ибо думал: кто знает, не помилует ли меня Господь, и дитя останется живо? А теперь оно умерло; зачем же мне поститься? Разве я могу возвратить его? Я пойду к нему, а оно не возвратится ко мне».
Вирсавия устало качнула головой. — Давид был по-своему прав. Я перестала плакать и сказала ему: «Видать, Господь снял с тебя вину, взяв за Урию жизнь младенца. Но как быть с обещанием, дайным мне тобою пред Богом? Ведь ты обещал, что наш сын воссядет на твой трон. Или и это обещание снято с тебя смертью младенца?» Она уставилась на свои дорогие перстни.
— Давид сказал мне: «Утешься и готовь нам постель». Он вошел ко мне, и спал со мною, и я родила ему второго сына, которого мы нарекли Соломоном в память примирения Господа с Давидом, а также в память о раскаянии Давида; и Господь возлюбил Соломона.
Она умолкла. Я поблагодарил Вирсавию, но она нахмурилась и ушла в свои покои.
Нафан долго качал головой.
— Чудеса! — воскликнул он. — Никогда еще царица-мать не говорила при мне об этом, да еще с такими подробностями! Однако к сказанному нужно отнестись весьма осмотрительно.
Через несколько дней ко мне пришел царский гонец с приглашением — меня звали явиться завтра на прием к мудрейшему из царей со всеми документами, касающимися прекрасной и трогательной истории о том, как царь Давид полюбил госпожу Вирсавию, а также касающимися рождения их второго сына, нареченного Соломоном в память примирения между Господом и Давидом. Гонец вручил мне медную пластинку с выгравированной царской печатью; пластинку надлежало предъявить страже на входе во внутренние покои дворца.
Мои сыновья Сим и Селеф, восхищенно разглядывая пластинку, рассказали мне, что хелефеи и фелефеи расквартированы во многих домах города, люди Ваней недавно побывали в школе для опроса учителей, чтобы выяснить, как те, например, относятся к мудрости мудрейшего из царей, к ценам на зерно, к Храму, который строится царем Господу. В свою очередь, Сим и Селеф допытывались от меня, правда ли, будто царь Соломон хвор от страха, дрожит и трясется, так что двум слугам приходится поддерживать его с обеих сторон, и правда ли, будто сунамитянка Ависага, ходившая некогда за царем Давидом, спит теперь с принцем Адонией, и верно ли, будто священник Садок отдает для продажи на рынке лучшие куски жертвенного мяса с алтаря, а дееписатель Иосафат, сын Ахилуда, наживается на трудовых повинностях, на строительстве Храма; правда ли, наконец, будто царская комиссия по составлению Книги об удивительной судьбе и т. д., где работаю и я, на самом деле является шайкой надувал и шарлатанов, короче говоря, правда ли, будто всему царству Израильскому скоро придет конец.
Возмутившись, я выбранил скверных моих сыновей за то, что они подхватывают крамольные слухи и заражаются дурномыслием вместо того, чтобы изучать заповеди Господа, переданные нам праотцом Моисеем. Меня охватила тревога, ведь если о таких вещах болтает улица, если о них толкуют даже недоросли, значит, дело вполне может обернуться тем, что правдоискатели поплатятся головой, когда сильные мира сего чувствуют опасность, они обрушивают свой гнев в первую очередь на праведников.
Назавтра я отправился к назначенному часу во дворец, меня проводили к царю, с ним уже был дееписатель Иосафат, а также все остальные члены комиссии, за исключением Ваней. Поднимаясь с колен, я не удержался и взглянул на царя, чтобы проверить, действительно ли он дрожит и трясется, как утверждали Сим и Селеф.
Царь, постукивавший пяткой по подножию трона и поглаживавший правого херувима, тут же спросил:
— Чего так смотришь на меня? Неужели я похож на безумного Саула, который пригласил к себе лекарем Давида?
Низко поклонившись, я сказал, что ослеплен блеском от лика царя, на котором почиет благодать Божия.
— Вот как? — мрачно проговорил Соломон. — А мне казалось, что я плохо выгляжу сегодня, так как всю ночь не сомкнул глаз, обдумывал убранство Храма. По-моему, внутри нужно обложить его золотом, на стенах пустить резьбу по дереву — херувимов, пальмовые листья, пышные цветы, а в давире сделаем двух херувимов из масличного дерева, вышиною в десять локтей; крылья херувимов будут распростерты, и будет касаться крыло одного одной стены, а крыло второго херувима будет касаться второй стены; другие же крылья их сойдутся среди храма — крыло с крылом.
Соломон пристально посмотрел на меня, будто чего-то ожидал, и я поспешил заверить, что его замысел грандиозен, Храм, несомненно, станет новым чудом света.
— Ефан, — сказал он, — ты для меня прозрачнее озерков Есевонских, что у ворот Батраббима; я тебя насквозь вижу, как сквозь их воды видны черви, что копошатся глубоко на дне. На самом деле ты думаешь: не печется ли царь Соломон больше о своей славе, нежели о славе Господа, строя Храм? Не хочет ли он, чтобы отовсюду сходились люди и говорили — поглядите на великолепие храма Соломонова! Уверяю тебя, для простолюдина роскошь царских одежд важнее собственных штанов, которыми он прикрывает срам свой, а золотой храм ему важней медяка в собственном кармане; так уж устроил Господь человека.
Он перестал теребить херувима, его ногти впились в ладонь. Человеческая натура обрисована им с изумительной проницательностью, сказал я, поэтому наивно надеяться, что можно скрыть от царя свои мысли.
— Далее, ты недоумеваешь, — продолжил Соломон, — зачем это царь всем занимается сам, не настолько же он глуп, чтобы совать нос в каждый горшок? Однако говорю тебе: если вождь желает сохранить голову на плечах, ему надо заниматься не только войной и миром, не только блюсти заповеди Господни, но и вникать в то, каким цветком украсить какую стену или какими словами должно запечатлеть то или иное событие. Власть неделима: достаточно выпасть одному камню, может рухнуть все здание..
Он поднялся с трона, шагнул в сторону, будто кого-то искал, затем снова уставился на меня. Я тут же заверил, что если здание поддерживается Господом, то оно устоит и при самом сильном землетрясении.
— А как поживает твоя наложница Лилит? — вдруг спросил Соломон. — Похоже, я возьму-таки в жены дочь фараона; придется построить ей дворец, дать прислугу, ведь негоже ей жить с другими моими женщинами.
Я сказал, что весь Израиль будет осчастливлен брачным союзом с Египтом, однако множество дев от Дана до Вирсавии куда милее, а главное, пригоднее для услужения дочери фараона, чем моя наложница.
Царь ткнул меня пальцем в грудь.
— Но я желаю почтить именно тебя, Ефан. Иосафат, Нафан и Ванея в один голос хвалят твое усердие, поэтому…
У дверей раздался шум, послышался голос Ваней, забряцало оружие.
Царь быстро обернулся и поспешил навстречу Ванее.
— Все исполнил? — спросил Соломон.
— Исполнил.
— Ты поразил его?
— И он мертв?
— Мертв.
— Слава Богу!
— Аминь, — сказал Ванея.
Меня охватил страх, ибо я догадался, чье имя вычеркнуто из списка, переданного царем Давидом на смертном ложе своему сыну; зато царь Соломон воспринял эту весть с явным облегчением, он тут же вернулся к трону и уселся на него..
— Итак, — проговорил он, — раз уж вся комиссия по составлению Единственно истинной и авторитетной, исторически достоверной и официально одобренной Книги об удивительной судьбе и т.д. в сборе, включая и нашего редактора Ефана, то давайте начнем заседание.
Иосафат предложил мне вкратце пересказать трогательную и прекрасную историю любви царя Давида и госпожи Вирсавии в том виде, в котором мне удалось ее восстановить. Я сделал это, опустив ряд подробностей, касающихся известных человеческих слабостей; свой рассказ я закончил словами: «И утешил Давид свою жену Вирсавию, и вошел к ней, и спал с ней, и родила она сына, которого нарекли Соломоном». Затем добавил: «И Господь возлюбил Соломона».
Царь улыбнулся.
Интересно, мелькнуло у меня в голове, как бы повел себя я, если бы мне прилюдно рассказали, что мой отец велел убить мужа моей матери, и сам я плод преступления даже более страшного, чем просто супружеская измена.
Царь продолжал улыбаться.
Наконец Иосафат выступил вперед и сказал, обращаясь к нему:
— Моему господину известно отношение членов комиссии к вопросу о включении нежелательных фактов в историческое повествование: мы считаем, что их следует сохранить, изложить, однако с должной сдержанностью и таким образом, чтобы это было угодно Господу Богу нашему, даровавшему людям мудрость. В данном же случае все, за исключением Ваней, сына Иодаи, считают, что как эту историю ни излагай, она бросает тень и на избранника Божьего, и на царицу-мать госпожу Вирсавию. Слишком уж мал выбор возможностей подачи столь важного события, как рождение мудрейшего из царей Соломона, тем более, что речь здесь идет о законности престолонаследия: либо мы вовсе не будем касаться этого вопроса (тогда зачем вообще нужна сама Книга царя Давида?), либо давайте придумаем новую, слегка исправленную версию трогательной и прекрасной истории любви, где укажем, что Урия скончался, допустим, от несварения желудка или от заражения крови, а Давид увидел Вирсавию с крыши своего дома уже после того, как она овдовела. Но, к сожалению, эти события довольно свежи, еще живы тысячи свидетелей, то есть и умолчание, и вымысел могут вызвать недовольство. Поэтому мы просим мудрейшего из царей Соломона принять столь же замечательное решение, каким было решение по знаменитому делу двух блудниц, судившихся из-за ребенка. Царь повернулся к Ванее:
