Григорий Ряжский - Натурщица Коллонтай
И так далее, Шуринька.
Вот такая она у него, Фируська эта, скверная мачеха Мишеньке моему.
Но больше не хочу о грустном, буду снова о главном, втором по счёту после малой планеты 2467.
Марка!
Марку почтовую под событие выпустили, под сто наших с тобой лет славы и рождения!
Вчера увидала в новостях и понеслась искать. На четвёртые сутки обнаружила на одной почте, так скупила все, что были. Ты там одной головой, с шеей. Волос чуть растрёпанный, навстречу творческому порыву, ротик приоткрыт, будто вещаешь истину в вечность, а глаз целеустремлённый, боевой, нацеленный на будущее.
Я лично две приклеила на холодильную дверку, слева и справа, для симметрии, каждую напротив взгляда для каждого глаза, одну на спинку кровати напротив подушки, снизу, для мечтаний и воображения снов про тебя, и ещё одну — на оборот твоей книжки, сборника речей и статей, которую я заныкала от сына Леонтий Петровича, когда он забирал остальные. Решила, что раз я вдова, то мне такое вполне можно осуществить.
Шуринька!
Работаю по-прежнему без особого передыха. Закрываю обильным трудом все недостатки личной жизни, которые в основном сводятся к нехватке культурного окружения. Понимаешь, Паша, ещё когда жили, приучил к разговорам и ответам на них. Если не знала, про что он объясняет, то заставлял прикинуть и постараться понять. И высказаться на предмет его дискуссии со мной. Об чём бы ни пошла речь.
Смотри.
Как всегда по выходным, когда мы весь день вдвоём, обсуждали о прекрасном. Он альбомы тогда имел кой-какие, из старых, довоенных ещё, жена ему их вместе с пожитками за дверь выставила после войны. А у нас они на видном месте лежали, и он время от времени листал их и молчал подолгу над работами мастеров старинного ренессанса эпох возрождения скульптур и живописных картин маслом.
Пальцем мне указывает на лежащую женщину.
Говорит:
— Что думаешь об этом, Шуранька моя?
Я:
— Думаю, толстая и безобразная тётка. Думаю, ты бы первый даже не стал к ней прикасаться из-за непомерного живота, который свисает с неё жирным брюхом.
Он:
— Это Даная Рембрандта. Зевс является к пленнице в виде золотого дождя. Этот сюжет писал Тициан, Корреджо, Климт. Она просто бесподобна, и живот тут ни при чём. Посмотри, какие мягкие контуры у этого тела, какая сумасшедшая игра света и тени. Эта фигура символ беззащитности, женственности, красоты, невзирая на то, что не соответствует нынешним канонам. Ты просто вглядись, прочувствуй, ощути глазами, сердцем, кожей.
Я:
— Тогда для чего ты распинался про все мои стройности и тонкости? Или ты врал мне, а сам предпочитаешь пышные формы и обвисшие телеса? Мои тени, что, хуже её теней? Или свет недостаточно светлый? Давай тогда шкаф этот передвинем от окна, пускай падает сильней, если тебе так красивей.
Он:
— Дело не в тебе, Шуранька, а в том, как видит сам художник, что он сумел запечатлеть и как пропустил всё это через своё воображение при помощи высочайшего ремесла. Смотри — натурщица приподняла голову над подушкой и протянула правую руку навстречу свету, пытаясь как бы почувствовать его своей ладонью. И её доверчивый взгляд обращён в сторону этого света, а губы — видишь? — чуть-чуть приоткрылись в полуулыбке. Спутанная причёска, примятая подушка — всё говорит о том, что ещё минуту назад она смотрела сладкие сны в своей роскошной постели. И мы с тобой это понимаем, хотя и не знаем. В этом и есть гений Рембрандта.
Я:
— А для чего так уж необходимо всё обязательно знать? Когда проснулась, когда оделась, когда напомадилась? Разве недостаточно просто смотреть и делать собственные выводы про красиво или просто не нравится? Я ведь, когда держу позу и все меня рисуют или пишут, никто из них не интересуется, как спала, как покушала, чего у меня в голове, какие мысли на полдник?
Он:
— Видишь ли, человек постигает и принимает искусство к сердцу гораздо ближе, когда он частично к этому подготовлен. Даная — мотив древнегреческого мифа. Когда царь древнего города Аргоса узнал о пророчестве, что ему суждено умереть от руки её сына, он заключил её в башню и приставил к ней служанку. А бог Зевс проник к Данае в виде золотого дождя, после чего она родила сына Персея. Такие дела, милая, и потому, зная это, человек вникает глубже и видит больше других — почитай мифы и легенды Древней Греции, там всё об этом есть. И вообще, просто читай книжки, разные, не только по искусству, начни хотя бы с тоненьких, потом постепенно перейдёшь к тем, что потолще и поумней, и так шаг за шажочком: в начитанном теле, говорят, живёт начитанный дух, а там, глядишь, уже недалеко будет и до общего оздоровительного поумнения.
Такие разговоры, Шуринька, вели мы не раз, но так и не дошло у меня до этих мифов, до причины повышенной красоты в ощущениях, в переварке глазами и мыслями, как не добралась и до тонких и толстых книжек. Он, правда, и сам обещал порассказать то-сё, но не сложилось, я уже работала сама, уставала попервоначалу с непривычки, и оно рассосалось. А жирные тётки всё равно мне не нравятся, хоть Данаи, хоть кто.
Была у нас одна натурщица, в том году ушла по болезни, так она из жирных, из мясных, как древнегреческая, под шестьдесят имела уже, с перебором. Но в позе стояла по 6—10 часов, запросто. Мы все обалдевали на неё просто: стройные не держат, а она могла, забыв про живот свой непомерный и жиры, а они к низу, знаешь, как тянут из любого положения — кто стоял, поймёт.
Оказалось, йогой увлекалась — это тоже наука из древности, но индийская, про тело и возможности его потенциала. Так вот, думаю, может, и мне записаться на неё, чтобы продлить протяжённость работы по специальности. Я для себя наметила тоже не меньше её возраста простоять, а там будь что будет, жизнь у нас долгая с тобой, по женской линии передаётся через поколение, помнишь? Ты ведь сама пяти дней всего не дожила до восьмидесяти, и я не хочу раньше тебя, иначе кто же тебе напишет про меня до тебя?
А спрос не падает, хотят, как и хотели.
Жить зовут, в близость опять же многочисленную тянут, но только чтобы навсегда и по-серьёзному, такого нет. Кто женатый, кто не собирается, кто только насладиться, а кто конченый алкоголик и вообще без оплаты.
С другой стороны, бабушка, есть у меня сильный резон, про который большинство из них просто не в курсе. Никто почти не знает, что я дипломатическая вдова, что владею жильём, какое им никому не снилось и в помине, и что картины у меня в столовой на стене против их мазни имеют такую закладную стоимость, что набежали бы, как крысы на копчёность, только свистни в дудочку.
И что на книжке тоже имеется.
Только не хочу сама.
Меня Паша мой проклятый приучил так — чтоб ему в Канаде это звоном небесным по еврейской линии аукнулось.
Знакомлюсь, работаем, всё такое. После — чай, портвейн, крепкое, как водится, по желанию — в мастерских, само собой, не по основному месту труда.
Дальше всё похоже, как сговорились они против меня. Завлекают и сами же удивляются моему несогласию сразу пойти.
И без трясучки у них, спокойно так, расслабленно, без особенных затей, как само собой втекать у них принято, где труба, и выпускать, где канализация, без всякой художественной прослойки от застолья с разговором до прямой близости, тьфу! Паша мой среди них просто ангел в аду, не хуже того.
Отказываю почти всегда, за редким случаем разве что, хотя внутри, бывает, всё горит от желания соединиться телом с мужчиной и содрогнуть себя от блаженства. Но внутренне не могу преодолеть этого, Шуринька, как тормоз накладывают на меня какой, шершавыми колодками по гладкому со всех боков разом.
Всё время Пашу вспоминаю своего: как он медленно овладевал мною, завоёвывал каждый раз, будто на войну уходит, как скользил губами по всей меня без исключения, от и до, и про звук отлипа влажного от губ его при поцелуе тоже забыть не могу, про уважительность к самому телу и отдельным частям его, не вычёркивая никакой даже самый малый и трепетный фрагмент анатомии: что пяточки, что подмышки с ложбинками, что переулочки разные потаённые и всё между ними.
Я теперь свободная женщина: всё в том же теле и с душою соломенной вдовы.
Я родила без брака: с Пашей разошлись, с Леонтием едва познакомились.
Я могу нравиться мужикам.
Я умею это делать.
И я хочу.
Я чувствую в себе силы любить, но нет того, кого бы полюбить мне захотелось.
Я была хороша для единственного мужчины в моей жизни, но я не знаю, так ли хороша ему теперь другая или она ещё лучше.
Я вспоминаю Мишеньку, но он не вспоминает меня, и никогда уже не вспомнит.
Я не думаю о Леонтий Петровиче, он не оставил о себе никакой памяти в моей сердцевине — будто ветром свистнуло и унесло даже самое малое воспоминание о нём.
Я люблю свою работу, и я умею её делать — это всё, что у меня осталось после всего того, что у меня имелось.
![Александра Гейл - Дневник любовницы мафии [СИ]](/uploads/posts/books/4209/4209.jpg)
