Времеубежище - Господинов Георги
Мимо проходят нарядные красавицы. У каждой за ухом цветок. Ожерелья из монет сверкают на солнце, серебряные застежки на поясах отражают свет. Девушки одеты в национальные костюмы всех областей Болгарии. Красные сарафаны-сукманы и расшитые черные фартуки — у представительниц Фракии, черные платья-фустаны — у жительниц западных областей, расшитые атласные безрукавки — у тех, кто обитает в Родопах… Множество производителей мужской и женской одежды без остановки шили из домотканого шерстяного сукна потури, безрукавки, сарафаны и форму повстанцев, в том числе и для детей, словно готовилось новое Апрельское восстание.
День был прекрасный, приветливо светило нежное майское солнце, и казалось, что даже деревья вырядились в национальные одежды, чтобы не отставать от происходящего. На обширных полянах Борисова сада сидели компании. Некоторые уже разложили скатерти и достали еду, кто что принес: яйца, жареных цыплят, лютеницу.
Здесь было много мужчин разных возрастов — юноши, мужчины средних лет (с солидным брюшком) и белобородые старцы. Последние вызывали во мне особую симпатию. Некоторые из них были настолько старыми, что, казалось, и знать не знали о европейской одежде. При себе каждый из них имел или саблю, или самодельный кинжал, или перочинный нож. Многие нарядились в суконные потури с вышитыми узорами из черных гайтанов. Штаны между ног свисали почти до колен, из-за пояса торчали пистолет и нож с костяной рукояткой. Почти у каждого было старое ружье. Мелькали берданки, кремневки, ружья времен Русско-турецкой войны XIX века, иногда попадались карабины «Шаспо» той же эпохи. Те, кто был не настолько опытен, пришли с пневматическими винтовками, выкрашенными в цвета национального знамени. (Надо же, как в определенных условиях в голове неожиданно всплывают, казалось бы, уже напрочь забытые слова и понятия.)
Справа, почти у самого стадиона, расположился небольшой «летучий отряд», точная копия отряда, описанного в «Записках о болгарских восстаниях» Захария Стоянова, а точнее, показанного в их экранизации. На трех десятках коней гордо восседали повстанцы в шапках с пером, кажется индюшиным. Один из всадников, видимо сам Бенковский, оставил коня на привязи и откровенно флиртовал с девушкой, державшей в руках зеленое гайдуцкое знамя.
Мне хотелось влиться в какую-нибудь компанию, послушать, о чем говорят. Любопытство мое разгоралось, а ирония потихоньку улетучивалась. Это было мое Отечество, которое национализм у нас украл, как сказал бы К. Я вспомнил, как в детстве приходилось потеть под меховой шапкой, сдавливавшей голову, как жесткое сукно в кровь раздирало шею и потом целую неделю ее смазывали свиным жиром. Каждое утро вместо зарядки мы танцевали на школьном дворе народные танцы. Меня ставили в конце шеренги, но я все равно ухитрялся напутать. Да. это так, но все-таки мне втайне хотелось хоть на час стать таким, как все, громко смеяться, почувствовать сопричастность к себе подобным, с которыми у меня должна быть общая память, общая история…
И разве сейчас они здесь не для того, чтобы ты побыл с кем-то, кто так же растерян, но испытывает гордость, ненавидит турок и цыган с той же страстью, с которой обожает суп из рубца, имам-баялды, кофе по-турецки и песню «Восстань, восстань, герои балканский» или «Белой розой я себя украшу», преклоняется перед величием болгарских ханов. Любит подремать после обеда, вечером выпить с друзьями по стопочке ракии, включить телевизор, смачно выругаться, позвать жену из кухни и строго спросить, куда она засунула солонку. Любит, чтобы дома было чисто и прибрано, поэтому собирает окурки в полиэтиленовый пакет, а потом кидает его через балкон во двор, чтобы утром, проходя мимо, наступить на него или на собачьи какашки и поцокать языком: «Что за свиньи здесь живут!» И выругаться матом. Кто-то сказал, что ругаться матом — это болгарское сатори, болгарский дзен, озарение, просветление, кратчайший путь к возвышенному…
Слава богу, пронзительно запели волынки и выдернули меня из черных раздумий… Люди вскочили и приготовились плясать хоро. Я отошел в сторону. Неподалеку под деревом расположился старик, здешний дед Матейко, точно как тот, с другого митинга, утреннего. Я направился к нему. Даже усомнился, а не тот ли самый. Чтобы раскурить трубочку с помощью огнива, он безуспешно пытался высечь искру. В этом жесте было что-то из болгарской литературы и народных сказок.
— Можно мне присесть рядом? — спрашиваю его.
— Садись, сынок, тень, она для всех, — отвечает старик, не поднимая глаз.
— Наверно, сердце подпрыгнуло, когда услышал волынки, а?
— Сердце-то подпрыгнуло, да только ноги не идут, — посетовал старик. — Сердце подначивает: давай, давай, а ноги не хотят и слышать. И уши оглохли, и глаза не видят, — засмеялся старик. — Годы как турки — все отобрали. Даже не спросили. Я когда-то песни сочинял, но гусли сгорели, так сейчас играю на грушевом листе. Но и груш уже не осталось. Могу тебе спеть Ботева и Вазова от начала и до конца. Я родом из Балдеева, слышал о таком?
Я знал о Балдееве и балдеевских нищих, которые были потомками солдат армии царя Самуила. Их жестоко ослепили по приказу царя Василия II после сокрушительного поражения Самуиловых войск. Они разбрелись по всей земле и стали добывать хлеб песнями и игрой на гуслях. Пели о несчастных ослепленных воинах, о победах и поражениях Самуиловой армии. Старик очень обрадовался, что кто-то слышал об этом.
— Ну так я их потомок, — сказал он. — Даже со временем ослеп, как воин царя Самуила.
— Есть кому тебе помогать? — спросил я его.
— Есть, есть, меня сюда внучка привела, она, наверно, сейчас хоро пляшет. Пусть попляшет, потом домой пойдем. Только не по душе мне вся эта суматоха, шум, крики и то, что бабахают постоянно…
Добрый, кроткий человек, очень похожий на моего деда. Хорошо, что еще сохранились такие старцы.
А хоро и вправду гремело, шеренга танцующих увеличивалась с каждой минутой. Она начиналась на верхних аллеях, огибала озеро с лилиями и спускалась к озеру Ариана и входу в парк. Но и там ей было тесно, и она вырвалась на Орлов мост. Не знаю, имелось ли разрешение у организаторов митинга перекрывать центральную артерию города — Царьградское шоссе, но кто бы решился остановить их? Было что-то сакральное в том, что опустело шоссе, ведущее к когдатошней болгарской мечте — Константинополю, Царьграду, который осаждала армия Симеона, но безуспешно. Только шум стоял великий у Босфора. Но даже этого хватило исстрадавшейся болгарской душе. А сейчас Стамбул каждый день осаждают наследники царя Симеона, чтобы отовариться на Капалы чарши. И зачем завоевывать этот город когда его можно купить?
А участников хоро становилось все больше и больше. Повернув на Орловом мосту, шеренга снова вливалась в Борисов сад.
И-и-ху-у-у-иху-хо-о-о… Если бы сейчас кто-нибудь скомандовал: «Вперед! На Царьград!», думаю, хоро направилось бы туда, словно извивающийся змей, на восток, по шоссе, по шоссе и, переправившись через Босфор, обойдя городские стены со всех сторон, встало бы перед Царьградскими палатами…
А потом, стянув обруч вокруг города, заведут протяжную мелодию волынки… И осада, и вместе с тем пламенный танец… И что? Неужели город не падет после этого? Да он не только падет, но и присоединится к танцующим хоро. Хоро — вот тайная болгарская армия, болгарский троянский конь! «Молодцы», переодетые в танцоров, пляшущих хоро, с пистолетами, спрятанными за поясом. Вот она, хитроумность Одиссея в действии! Одновременно Хитрый Петр и Одиссей.
Вдруг в небе над Борисовым садом послышался шум и большая тень накрыла деревья, хоть на небе не было ни облачка. Все как по команде подняли головы вверх. Над собравшимися летело болгарское знамя: как потом объявили в новостях, его несли триста дронов. Самое большое болгарское знамя, достойное быть занесенным в Книгу рекордов Гиннесса (здесь подошел бы вагнеровсний «Полет валькирий», но организаторы решили ограничиться песней «Вышел Дельо-гайдук»).
