Толмач - Гиголашвили Михаил
– А что, дочь прописана не с вами? Почему?
– Она у моей сеструхи прописана. Из-за квартиры. Сеструха бездетная и вдовая, в Вольнянске, от нас недалеко, вот мы и прописали дочу туда… – опять объяснила она мне, я передал Марку, он поморщился:
– Ах, опять эти бесконечные истории про прописки и квартиры!.. Не могу их больше слышать!.. Я еще ни одного советского не видел, который жил бы по прописке!.. Это какой-то ужас! Неужели хоть в этом вопросе нельзя навести порядок? – искренне поинтересовался он.
– Этот вопрос со всеми другими связан, – уклончиво ответил я.
– Да уж… Чего ожидать, если там до сих пор судьи сидят, которые при коммунистах людей расстреливали?.. Ладно. Значит, дочь живет отдельно от вас?
– Да с нами она живет, у сеструхи просто прописана. Куда уж немцу наши проблемы понять… – И Савченко-мама, которую мучил жестокий сушняк, почмокала губами и беспомощно облизнулась. Она сейчас была особенно похожа на толстую красную бабу с лубка.
– Пожалуйста, координаты сестры. Есть еще родственники?
– Нет. Одна она у меня.
– А на Западе, за границей?
– У кого?.. У меня?.. Да боже ж упаси! – инстинктивно испугалась она.
– Детей сколько у вас, мадам?
– Двое.
– И все?
Она потупилась:
– Еще один есть, от первого мужа. Но он уже взрослый, отдельно живет…
– Где?
– Где-где?.. В Караганде!.. Не все ли ему равно?! – с агрессией загнанной кошки произнесла она, а я понял, что точного адреса тут не дождешься и бумагу готовить не надо.
– Если старше восемнадцати лет – неважно, – пробормотал Марк, заканчивая писать столбиком цифры и переходя к биографии: где училась, кем работала.
Савченко-мама села прямее, утерлась и начала:
– Училась в Запорожье. В русской школе. Потом в пединститут поступила, на учительницу ботаники. Диплом получила.
– Работали по специальности?
– Нет, не пришлось. То первый брак, то второй, то вот третий… Не до работы, когда дети маленькие.
– Значит, вы домохозяйка? – вывел заключение Марк.
– Была. А как дом родителей продали – менеджером стала.
– О!.. Вот как?.. Любая домохозяйка может так легко стать менеджером? – развеселился Марк.
– Деньги считать могла – и хватит, чего еще?.. – искренне удивилась Савченко-мама, перекладывая на столе руки с набрякшими венами и прошлогодним маникюром.
– Ну да, конечно. Потому у русских все так хорошо идет. Деньги считать умеют в основном в чужих карманах, – криво усмехнулся Марк. – И зачем этот канцлер им постоянно деньги дает – непонятно. Все равно мафия все крадет.
– Ничего, Запад не проигрывает. Мафия крадет – и назад на Запад в банки несет.
– Да-да, вы правы. Какой-нибудь Берег Слоновой Кости – далеко, а Россия – близко. Надо учитывать. – Марк тяжело вздохнул.
– И Китай недалеко, – напомнил я ему, чем вызвал новый тяжкий вздох:
– Вот-вот. Это еще похуже. Русские хоть белые и христиане, а те?..
– А русские если взбунтуются, то и китайцев за собой привести могут, – поддал я жару. – Были уже гунны, скифы, Аттила… И дикие готы, которые Рим разрушили, – напомнил я.
– Остготы? Или вестготы?
– Всякие, – уклончиво ответил я. – А что, есть разница?
– Конечно. Вестготы – это мы, а остготы – это австрийцы… – сказал Марк и выпил пару пилюль.
«А, ну да, старая песня, все хорошее – немецкое, а все плохое – австрийское. Бетховен и Моцарт – немцы, а Гитлер – австрияк!» – хотел я ответить, но решил не злить Марка, который и так был на взводе.
Савченко-мама сидела тихо, как мышь, ловя слова и ничего не понимая.
– Что, на нас злится? – шепотом спросила она наконец.
– Нет, на древних германцев, почему они Рим разрушили…
– Когда разрушили?.. Сейчас?..
– А черт его знает, когда, – закруглился я, видя, что Марк подозрительно посматривает на нас.
– Она хочет что-нибудь сказать? Нет?.. Тогда продолжим. – И Марк включил диктофон. – Как называлась ваша фирма?..
– «Ириска». Кафе. Мы на автовокзале место откупили, столы-стойку поставили. Дело хорошо шло. До 98-го года. – Она шумно вздохнула и с шуршанием подвигала под столом ногами. – Кафе было, «Ириска»… Это меня второй муж так называл, когда я тоненькая была… А теперь вот сосиска, – зарделась она, и какие-то быстрые чувства промелькнули в ее пустых глазах, оживили их на миг. – Да… А в 99-м я решила в районные депутаты податься. Думала, для бизнеса лучше будет. Не прошла. Партия собаки Кучмы победила. И началось… Звонки, угрозы, ругань…
– От кого, почему?
– Меня же на заметку взяли. От них, проклятых, и было это все. Песий сын Кучма – их заправила.
– И что этим «им» было надо? – искренне пытался понять Марк.
– Бросай, говорят, ты эти идеи, а то плохо кончишь. Чтобы, говорят, эти идеи больше не высказывала, а то прибьем. Но я решила не сдаваться и против всей этой сволоты пойти. – Она встряхнула шиньоном. – Потом начались угрозы детям. Мальчика не взяли в детский садик – нет, говорят, места. Один раз какие-то типы приходили в кафе, кричали, ругались, чуть не изнасиловали, чтобы я бумаги подписала, что от своих идей отказываюсь, на митингах выступать больше не буду и продам им мое кафе. Я не подписала. Вот. Тогда в мае мужа забрали в милицию, избили, опять заставляли продать кафе, а меня по телефону матерно крыли и по-всякому обзывали, – она утерла пальцами уголки рта, пошлепала губами.
Марк слушал-слушал и вдруг остановил ее:
– Стоп! Подождите. Я что-то не понимаю. Вы не прошли в депутаты, что, впрочем, не очень удивительно – чего же еще?.. Какие идеи?.. Вы что, Рузвельт, Че Гевара или Черчилль?..
– Какая еще черчиль? – не поняла Савченко-мама, и я объяснил ей суть вопроса:
– Ну, за что вас преследовать? Вы занимали какой-нибудь пост? Состояли в какой-нибудь подпольной организации?.. В партии?.. Делали что-нибудь нелегальное? Ну, как Ленин при царе?..
– Да ни боже ж мой!.. Я лично ничего такого никогда не делала, – закудахтала она в панике. – Я просто помогала одной депутатке. Вот за связь с ней, наверное, и мучили меня… И кафе наше крепко хотели откупить. Потом машину разбили и гараж разбомбили…
– В прямом смысле? Бомбой? – уточнил я.
– Нет, кувалдами. Мы в милицию – ноль внимания. Еще и пригрозили – дескать, сутяги, дельцы чернильные, пошли вон отсюда! Потом зимой пришли в кафе, трое. Муж в Киеве был. Выманили они меня в машину, отвезли куда-то за город и бумаги вытащили, чтобы я подписала, что им свое кафе продаю. Я не хотела. Они стали бить, чуть не изнасиловали…
– Подождите! Вы уже второй раз повторяете эту фразу. Что вы имеете в виду, когда говорите, что вас «чуть не изнасиловали»?.. Как это понять? – остановил ее Марк.
Савченко-мама запнулась.
– Ну, как сказать… Применили насилие…
– Не понял, – продолжал Марк. – Применить насилие – это одно, а изнасиловать – это совсем другое. Вам как учительнице ботаники это должно быть известно. Был совершен с вами половой акт или нет?
– Ну, был, – обиженно облизнула она пересохшие губы.
– Где?
– Где?.. В машине.
– В машине?.. А какая была машина?
– «Фиат».
– А, малолитражка?.. – понял Марк. – И сколько их было, говорите?
– Трое.
– Хм, их трое. И вы четвертая. – Он выразительно окинул взглядом ее здоровую фигуру. – Практически трудно представить. Места мало. – Он даже на секунду закрыл глаза, как бы представляя себе эту толкотню.
Савченко-мама подумала и сказала:
– А они… В извращенной форме…
Марк застыл:
– Что вы имеете в виду?
– Ну, это, как его… Как сказать… Оральный секс, что ли… – густо покраснев, выдавила она.
– А, вот оно что… А справка есть?
– Какая может быть справка? – искренне удивилась она (и я вместе с ней).
– Какая?.. А синяки, ушибы, побои… Вы же сопротивлялись?
– Да, но… В тот раз я побоялась заявить и мужу сказать, стыдно было. Это уже потом, когда второй раз случилось, уже не стала скрывать…
