Анатолий Приставкин - Солдат и мальчик
– 18 -
На серой папиросной пачке было накорябано несколько слов. «Поселок Калинина, дом пятнадцать, Шурик».
Солдат шел по адресу, Ваську с собой не взял. Не хотел мучить. Пусть отдышится пацан, в школу сходит. Хоть было бы вместе не в пример занятней, веселей. Все-то Васька знает, ловок, живуч, оборотист. Перемешано в нем худое с добрым, блатное с благородным, а взрослое с детским… Дитя войны! Но кончится же она, проклятущая. Вырастет Васька, выпрямится, как согнутое под снегом деревце…
Солдат выскочил на окраину улицы. Тут и поселок Калинина, пятнадцатый номер на двухэтажном оштукатуренном доме.
Девочка скакала по асфальту, стриженная наголо, в косыночке. На малокровном лице одни большие грустные глаза.
Остановилась, выслушав солдата, с поджатой ногой, показала рукой на дверь. Первый этаж налево.
Андрей постучался, никто ему не ответил.
Понимал он, конечно, что Сенька Купец, несмотря на уговор, предупредит дружка и тот успеет запрятать оружие. А может, и сам скроется куда-нибудь.
Он и не рассчитывал на скорую удачу. Хотелось встретиться с неведомым Шуриком, потолковать по-мужски. Не деревянный же он, что-то поймет. Ну а не поймет, тогда… Андрей заранее не придумывал, что тогда. Действовал, как учили в армии, по обстановке.
Постоял перед запертой дверью, дощатой, крашенной в бордовый цвет. Вышел наружу, присел на врытую у стены скамеечку.
Светило в лицо солнце. Пищали воробьи под крышей. Белье полоскалось под ветром на веревке. Не белье, а какая-то рвань.
Девочка, тонконогий птенец, прыгала перед глазами, играла сама с собой. Швыряла со звоном баночку от ваксы, обскакивала квадратики.
Обернувшись, спросила:
– Вам Шурик зачем? Вы родственник, да?
– Нет, не родственник, – ответил солдат, щурясь от прямого солнца.
– Он уехал… Вечером уехал, взял удочки, еще что-то. Завтра ведь праздник.
– Удочки? – переспросил солдат. – Какие удочки? Девочка посмотрела себе под ноги, вспомнила, наморщив лоб.
– Такие, ну… длинные, завернутые в мешок.
– Так, так, – заинтересовался солдат. – И куда он? Куда направился?
– Может быть, на речку? – предположила девочка. – А вы его бабушку знаете? Она на заводе в вохре работает, охранницей. Она ушла на сутки, а завтра она придет.
– Только завтра?
– Ага. Она вам все объяснит. Она добрая такая. Меня сахаром вареным угощала. И книжки приносит читать.
– Что же ты одна-то играешь? – спросил солдат. Он подумал вдруг о Ваське.
– А с кем мне играть?
– Ну… С подружками.
– Я ведь болею, – произнесла девочка серьезно. – У меня от голода болезнь. Мы с мамой приехали из Ленинграда. Я все болею и болею и в школу не хожу.
– А из школы к тебе приходят?
– Кто же придет? – удивилась девочка. – Они меня не знают. А я лежала, а сегодня вышла. Только я забыла, как играть. Я чего-то все забываю.
– А мама твоя где?
– На работе. Она у меня ударница, только поздно приходит…
– Небось плохо все одной?
– Я привыкла, – ответила девочка и вздохнула. Вздох ее был как у взрослой. Казалось, что она по-женски мотнет головой и произнесет привычное: мол, сейчас война, всем тяжело.
Но девочка спросила:
– А вы чего один?
– Как? – удивился солдат.
– Вы же военный… А военные ходят помногу.
– Ах, да! Я, в общем, не один. У меня друг настоящий есть.
– Фронтовой друг?
– Да нет… Тыловой.
– Все равно хорошо, – решила девочка. – Я тоже пойду на фронт, когда вырасту.
– Когда ты вырастешь, фронта не будет, – убежденно сказал солдат и встал. – А вот без друзей в любое время нельзя жить. И в войну нельзя. – Он помедлил, глядя на девочку, но говорил он будто не ей, а себе. – В войну особенно нельзя. Счастливо, подружка.
Протянул ей руку, девочка подала свою, тонкую, невесомую. Ниточка, а не рука. Никогда не ощущал солдат такой странной детской руки. Сейчас только дошел до него страшный смысл слов о голодной болезни.
– Приходите завтра, – предложила девочка, впервые улыбнувшись, – Завтра ведь праздник и у военных тоже? А я вам куклу покажу, Катьку, она тоже перенесла блокаду… Даже не пискнула ни разу. Придете?
– Приду, – очень серьезно пообещал солдат.
Уходя, оглянулся. Она по-женски, приложив руку к глазам, смотрела вслед.
Андрей направился в сторону железной дороги, решившись на что-то, чего сам до конца не осознал. Около путей осмотрелся, бегом пересек их. Полем вышел к станции. Издали увидел товарняк на том месте, где был их эшелон.
Показалось жизненно важным узнать сейчас, немедленно, тот ли самый эшелон или другой, будто могла измениться от этого судьба Андрея.
Знал он, что ждут его комендатура, короткий суд и все, что положено в таких случаях. Если поймают, и того короче. Не в эшелон лежал его путь.
Знал, но потянуло взглянуть на поезд, на свой вагон, где еще двое суток назад жил он иной, праведной жизнью. Числился примерным бойцом, дружил с остроязыким Воробьевым, стоял на довольствии, и все было понятно в его пути на фронт.
«Вы же военный… А военные ходят помногу», – определила девочка, царапнув, того не зная, по самому больному.
Отчего так бывает, когда случится в нашей жизни чрезвычайное, ставящее нас на самый край, начинаем мы ценить обыкновенное, чем мы жили и чего не замечали?
Андрей разглядел теперь, что эшелон этот свой. Свой, если мог он еще так его называть. Пригнувшись, пересек он старое люберецкое кладбище, с гнившими деревянными крестами и старыми мраморами, поверженными в беспорядке наземь.
Лег и пополз по-пластунски. Ползать во всякие времена и при всяких условиях научил его старший сержант Потапенко.
Андрей прикоснулся лицом к сухой траве, почувствовал горький щемящий запах, напомнивший о чем-то неподвижно вечном. Подумалось, как просто было бы лечь здесь и заснуть навсегда.
Еще обломок камня попал на глаза, со странными стихами. «Прохожий, ты спешишь, но ляжешь так, как я, сядь и посиди на камне у меня. Сорви былиночку, подумай о судьбе, я дома, ты в гостях, подумай о себе…» Последнее, хоть миновал камень, больно, как гвоздь, воткнулось в память. Подумай о себе… Господи, сколько он передумал!
Острый глаз Андрея уже различал вагоны, солдат тут и там. Кто-то завтракал, сидя на насыпи, иные, раздевшись до пояса, загорали.
– Как в доме отдыха", – подумалось с горечью.
Тут увидел он, – пальцы дрогнули и смяли сухую веточку, – из вагона, его вагона, прыгнул рядовой Гандзюк, начал споласкивать над рельсами котелок с водой. Рядом встал старший сержант Потапенко, что-то внушал солдату. Но говорил он, кажется, лениво, медленно, скорей по привычке, и все тыкал рукой в сторону кладбища. Может, какое поручение давал.
