Ричард Мораис - Путь длиной в сто шагов
Маллори подошла к своей древней плакучей иве, высокие ветви которой так изящно опускались к изгороди, нависая над тротуаром.
– Нет! – с вызовом сказала она. – Нет. Ни в коем случае.
Маллори обняла ствол и села на него верхом, непристойно обхватив его коленями.
– Сначала вам придется убить меня. Это дерево – достопримечательность Люмьера, это символ моего ресторана, все…
– Не в этом дело, мадам. Пожалуйста, отойдите. Местное законодательство однозначно запрещает, чтобы деревья так нависали над тротуаром. Это опасно. Может отломиться ветка (ведь дерево такое старое) и упасть на ребенка или пожилого человека. И нам подавали жалобы…
– Это просто смешно. Кто мог пожаловаться?..
Но, уже задавая этот вопрос, Маллори знала ответ. Она бросила исполненный ненависти взгляд на нас, стоявших на другой стороне улицы.
Папа широко улыбнулся ей и помахал рукой.
Именно этого и ждали рабочие. В тот момент, когда Маллори переключилась на нас, эти два крепких мужика схватили ее за руки и ловко отцепили от дерева. Я помню ее крик, похожий на крик разъяренной обезьяны, огласивший всю улицу, и то, как картинно она упала на колени. Дальнейшие ее крики уже нельзя было расслышать, они потонули в реве циркулярных пил.
К этому времени на улице уже собрались несколько любопытных. Всех нас словно пригвоздил к месту пронзительный звук работающих пил. Ветви с треском валились на землю. И вот все закончилось так же внезапно, как и началось. Небольшая толпа молча, в шоке, созерцала получившуюся картину. Мадам Маллори, все еще стоя на коленях, прятала лицо в ладонях. Наконец, не в силах больше выносить эту тишину, она подняла голову.
Добрая треть изящных ветвей ивы, жестоко обрубленная, валялась на мостовой беспорядочной кучей. Спилы сочились соком. Ее дерево, когда-то такое изысканно-красивое, символизировавшее все, чего она добилась в своей жизни, теперь выглядело нелепой приземистой пародией на самое себя.
– К несчастью, это надо было сделать, – сказал чиновник, явно потрясенный тем, что натворил. – Параграф 234-БХ…
Маллори бросила на него взгляд, полный такого омерзения, что молодой человек оборвал себя на полуслове и шмыгнул в фургон, знаками показывая рабочим побыстрее все убрать.
На дорожку, ведущую к ресторану, выбежал Леблан.
– Господи, какая трагедия! – воскликнул он, ломая руки. – Ужасно. Но пожалуйста, Гертруда, встаньте. Пожалуйста. Я налью вам бренди – вы в шоке.
Мадам Маллори не слушала его. Она поднялась с колен и не отрываясь смотрела на отца, на нашу семью, собравшуюся на каменных ступенях. Папа смотрел на нее уже холодно, и так они и стояли несколько мгновений, глядя друг другу в глаза, пока папа не велел нам идти в дом. Работа не ждет, сказал он.
Маллори вырвала свою руку у суетящегося Леблана. Затем пересекла улицу и забарабанила в нашу дверь. Тетя приоткрыла дверь, только чтобы увидеть, кто стучит, и тут же попыталась захлопнуть ее, но шеф-повар «Плакучей ивы» все же протиснулась внутрь и пошла через обеденный зал к моему отцу.
– Аббас! – кричала тетя. – Аббас, она здесь!
Мы с папой были на кухне и не слышали ее предупреждения. Я стоял у плиты, готовя к обеду шахи-корма[20]. Папа сидел у стола и читал мне индийскую «Таймс», старые выпуски, которые присылал ему один владелец газетного киоска из Лондона. Я вывернул газ на полную мощность, чтобы обжарить баранину, когда Маллори ворвалась в кухню.
– Вот ты где, мразь!
Папа отвлекся от газеты, но оставался спокоен и продолжал сидеть.
– Вы находитесь в моем доме, – сказал он.
– Кто ты вообще такой?
– Я Аббас Хаджи, – тихо произнес он, и от угрозы, звучавшей в его голосе, по спине у меня побежали мурашки.
– Я вас выживу отсюда. Ты все равно проиграешь.
Папа встал, всем своим огромным телом возвышаясь над этой женщиной.
– Я уже встречал таких, как вы, – с внезапным жаром сказал он. – Я вас знаю. Вы дикари. Да. Несмотря на все эти культурные манеры, в глубине души вы просто варвары.
Мадам Маллори еще никто никогда не называл дикарем. Напротив, во многих кругах она считалась воплощением изысканной французской культуры. Выслушивать, что она варвар, да еще и от индийца – это было для нее уже слишком. Она с кулаками бросилась на папу и ударила его в грудь.
– Как ты смеешь? Как… ты… смеешь?!
Папа был крупным мужчиной, но мадам Маллори была в ярости, и этот удар заставил его в изумлении отступить. Он попытался удержать ее за запястья, но она продолжала размахивать руками, как боксер, работающий с грушей.
В кухню, вся растрепанная, вбежала тетя.
– Ой-ой-ой! – закричала она. – Майюр, Майюр, скорее!
– Животное! – ярился папа. – Посмотрите на себя. Вы просто дикарка. Только слабые… мадам, да хватит уже!
Проклятия и удары все не прекращались.
– Ты дрянь! – кричала она. – Дерьмо. У тебя…
Папе пришлось отступить еще на шаг. Тяжело дыша, он пытался ухватить ее за руки.
– Вон из моего дома! – заорал он.
– Non! Нет! – кричала ему в ответ Маллори. – Это ты убирайся! Убирайся из моей страны, ты, грязный иностранец!
И тут мадам Маллори толкнула папу.
Это изменило всю мою жизнь. Папа, пошатнувшись, отступил еще на пару шагов и, не видя, куда идет, толкнул меня всем своим весом так, что я с размаху упал на плиту. Вокруг кричали и размахивали руками. Только много дней спустя я понял, что желтое, плясавшее у меня перед глазами, было пламенем, охватившим мой халат.
Глава десятая
Я помню вой сирены «скорой помощи», помню, как над головой у меня болталась капельница, помню склонявшееся встревоженное лицо отца. Следующие несколько дней прошли как в тумане – в неверном наркотическом сне, в метаниях между жизнью и смертью. Ощущения были странные: вкус металла в пересохшем рту, онемевшие от анестетика, потрескавшиеся губы и осаждавшие мой слух бабушка, тетя и сестры, рыдавшие у моей постели. Потом – очередная поездка на скрипучей каталке в операционную на еще одну пересадку кожи.
Вскоре, однако, больничная рутина взяла свое. Боль немного утихла, я уже с большим удовольствием ел самосы, приготовленные моим семейством, которое обосновалось у дверей палаты. А в углу неизменно возвышался отец, человек-гора с плотно сжатыми губами. Он наблюдал за мной, не спуская с меня своих черных глаз, а маленькая Зейнаб сидела у него на коленях.
Как-то днем мы остались в палате вдвоем. Он сидел на стуле вровень с постелью, и мы играли в нарды на принесенном для меня столике, попивая чай, совсем как когда-то давно на Нипиан-Си-роуд, в прежней жизни, казавшейся теперь такой далекой.
