Франсуаза Саган - Сигнал к капитуляции
– А вот и ваш концерт, – прошептал Шарль.
Они сидели совсем близко. Он протянул ей стакан скотча. В полутьме она различала его белую сорочку, элегантную стрижку, ухоженные руки, длинные веснушчатые пальцы. В зыбком свете он выглядел таким красивым, уверенным в себе и в то же время похожим на ребенка. Он казался счастливым. Джонни заметил, что они пришли вместе, и улыбнулся им. Люсиль не стала спрашивать, зачем он ее обманул. Пожилая дама на эстраде слегка улыбнулась и склонилась к арфе. Молодой флейтист вопросительно взглянул на нее. Было видно, как у него под воротничком рубашки ходит кадык. Сцена вполне в духе Пруста: вечер у Вердюренов, дебют молодого Морелля. Сваном был Шарль. Но в этой чудесной пьесе не было роли для нее. Как три месяца назад в той, что разыгрывалась в угрюмом бюро «Ревю». Как и никогда, ни в одной пьесе мира, не найдется для нее роли. Она ни куртизанка, ни интеллектуалка. Она никто. Первые же ноты, слетевшие со струн арфы, вызвали у Люсили слезы. Она знала, что мелодия будет становиться все нежней, все тоскливей. В ней будет усиливаться тема чего-то все более непоправимого, пусть даже к этому прилагательному трудно применить сравнительную степень. Есть в этой музыке нечто жестокое, как и в том, кто пытался стать счастливым и добрым, а вместо того заставил других страдать и теперь сам не знает, кто он и что. В голосе арфы нарастала жестокость. Повинуясь порыву, Люсиль протянула руку к тому, кто был рядом – а рядом с ней в этот миг был Шарль, – и сжала ему ладонь. Его рука, его живое тепло заслонили ее от смерти и одиночества, от невыносимого ожидания того, что сплеталось и рвалось в споре флейты и арфы. Робкий молодой человек и увенчанная многими лаврами женщина в годах сделались равны перед моцартовским презрением ко времени. Шарль сжимал руку Люсили. В паузах он брал свободной рукой с подноса стакан виски и протягивал ей. В тот вечер было много виски и много музыки, то и другое в равной степени пьянило. Узкая ладонь Шарля казалась Люсили все более надежной и теплой. Кто он, тот блондин, что заставляет ее ходить в кино под дождем, который хочет, чтобы она работала, из-за кого она чуть не попала под нож плоскорожего мясника? Кто он такой, этот Антуан, чтоб называть гнилью всех этих милых людей, эти уютные канапе, музыку Моцарта? Конечно, он так говорил не о свечах, канапе и Моцарте. Но он называл так тех, благодаря кому она всем этим сейчас наслаждается. Этим и еще золотистой, обжигающей жидкостью, глотать которую легко как воду. Она была пьяна и довольна всем вокруг. Она крепко держалась за руку Шарля. Она любит Шарля, любит этого молчаливого, нежного мужчину. Она всегда его любила. Ей не хочется с ним расставаться. Она не могла понять, отчего он так печально улыбнулся, когда в машине она ему об этом сказала.
– Я отдал бы все на свете, чтобы поверить вам. Но вы, к сожалению, слишком много выпили. Вы любите не меня.
И, конечно, стоило ей увидеть светлые волосы Антуана, разметавшиеся по подушке, его длинную руку, лежавшую на ее, Люсили, месте, как она сразу поняла, что Шарль был прав, она любит не его. И она об этом пожалела. В первый раз за все эти месяцы.
В первый, но не в последний. Она по-прежнему любила Антуана, но больше не любила свою любовь к нему. Ей окончательно разонравился их размеренный и спокойный – из-за безденежья – образ жизни, опостылело однообразие дней. Антуан это чувствовал и старался поменьше бывать дома, почти забросил ее. Часы ожидания сделались для нее по-настоящему пустыми, ведь теперь она ждала не чуда, а все ту же обыденность. Иногда Люсиль встречалась с Шарлем, но Антуану о том не обмолвилась ни словом. К чему ревностью усугублять ту муку, что безнадежно поселилась в его золотистых глазах? Минуты близости теперь скорее напоминали поединок, чем акт любви. Они долго познавали друг друга, отыскивали все новые, неведомые пути, продлевающие блаженство. Теперь их умудренность обратилась в бездушную технику, служила тому, чтоб скорее со всем этим покончить. Не от скуки, а от страха. Каждый засыпал, успокоенный стонами другого. А прежде эти стоны, напротив, возбуждали их.
Однажды вечером, когда было выпито особенно много виски – а в последнее время она вообще много пила, – Люсиль осталась у Шарля. Она с трудом понимала, что делает. Только твердила себе, что рано или поздно это должно было случиться и надо сказать Антуану. Вернувшись на рассвете, она разбудила его. Однажды ему уже показалось, что он навсегда потерял ее, и он, безумно влюбленный, метался по этой самой комнате. Тогда, тоже на рассвете, к нему пришла прощаться другая женщина, Диана. Теперь он и правда потерял Люсиль. В нем недостало силы или еще чего-то, чему он не знал названия. Слишком давно он предвкушал чувство поражения, бессилия. Он чуть не сказал, что им не о чем говорить, что она всегда обманывала его – если не с Шарлем, то всей своей жизнью. Но он вспомнил лето, последний день августа, слезы Люсили и промолчал. После ее возвращения из Женевы он ждал, что она со дня на день уйдет. Есть на свете вещи, которые не могут не нанести смертельный удар любви, сколь ни свободны мужчина и женщина от предрассудков. Наверно, для них камнем преткновения стала Женева и все связанное с ней. А может, все было предопределено изначально, еще в тот день, когда, породненные смехом, они вышли из дома Клер Сантре? Не скоро ему удастся выпрямиться. Он думал об этом, глядя в ее усталое лицо, в глаза, обведенные темными кругами, на ее руку, лежавшую на простыне. Он знал каждую черточку этого лица, каждый изгиб ее тела. Такую геометрию забыть нелегко. Они обменялись несколькими банальными фразами. Ей было стыдно, что они в эти минуты ничего не чувствуют. Если бы Антуан накричал на нее, Люсиль наверняка осталась бы. Но он не кричал.
– Ты и правда была несчастлива.
– Ты тоже.
Они улыбнулись друг другу – виновато, расстроенно, почти по-светски, – и Люсиль ушла. Когда за ней захлопнулась дверь, он не смог сдержать стона: «Люсиль, Люсиль…» – и разозлился на себя за это. Она пешком отправилась к дому Шарля, к своему одиночеству.
Глава 25
Им суждено было еще раз увидеться. Два года спустя они встретились у Клер Сантре. Люсиль в конце концов вышла замуж за Шарля. Антуан стал директором отделения в своем издательстве. В этом качестве его и пригласили. Теперь он с головой уходил в работу. У него появилась привычка немного рисоваться своим красноречием. Люсиль оставалась все такой же очаровательной, выглядела счастливой. Молодой англичанин, некий Соэмс, строил ей глазки. За столом Люсиль и Антуан оказались рядом – то ли случайно, то ли по коварному замыслу Клер. Они вели вежливую беседу о литературе.
