Франсуаза Саган - Женщина в гриме
– Вы же знаете, дорогая, что с этим типом у вас нет ни малейших шансов. Не делайте шагов ему навстречу, пусть даже сдержанных, они все равно будут выглядеть смешно. Во всяком случае, пользы от них не ждите: он увлечен иными проектами, материально более окупаемыми или более привлекательными с его точки зрения.
– Но о ком же вы все-таки говорите?
Эрик позволил себе рассмеяться. Ему и раньше доводилось симулировать презрение и брезгливую ревность. Время от времени он даже притворялся, чтобы сильнее унизить Клариссу, будто всерьез считает ее влюбленной в такое ничтожество, на которое обращать внимание – уже себя бесчестить. И каждый раз Кларисса чувствовала себя растерянной, защищающейся. Она тотчас же бросалась все отрицать с раздражением и отчаянием. Тогда еще она не осмеливалась, как сейчас, произносить спокойным, немного усталым голосом: «Не представляю себе, о ком вы говорите». Напротив, она бледнела. Она привычным жестом подносила ладонь к горлу. И глядела на мужа, неуверенная, но уже смирившаяся, готовая к новому удару, но не понимающая его смысла. Нет, он решительно ошибается. Для нее этот жиголо ничего не значит (и счастье, что так). Успокоившись, он позволил себе ободряюще ей улыбнуться.
– Тем лучше, – проговорил он, – он, кажется, моложе вас на десять лет? Это много, – подвел он итог дискуссии и погрузился в журнал, понимая, что последней репликой гордиться нечего.
Но он был бы еще менее доволен собой, если бы успел разглядеть облегчение на лице жены-«клоунессы», если бы увидел, как кожа ее лица приобретает розовый цвет под воздействием кислорода, притока свежей крови, надежды.
Через десять минут, запершись в ванной, Кларисса принялась с силой растирать лицо холодной водой: она пыталась зачеркнуть миг счастья или как его еще назвать; она пыталась забыть, что была почти в отчаянии от мысли, что Жюльену Пейра могла понравиться другая женщина, и это при том, что она понятия не имела о его помыслах, при том, что он едва осмеливался поднять глаза, чтобы взглянуть ей в лицо. Но ведь сегодня утром в каюте 109 перед бутылкой «Хэйга» ее поджидала красная роза в бокале, и сейчас Кларисса удивлялась (благодаря Эрику!), как это она тогда могла счесть это совершенно очаровательным.
Пароход приближался к Капри, где, согласно программе, пассажиров наряду с волованом Курнонски поджидали две сонаты Моцарта и две песни Шумана, а самых отчаянных еще и вечерняя экскурсия по острову. В общем и целом золотое правило круизов на «Нарциссе» предписывало их участникам оставаться на борту в каждом из портов захода. Заранее считалось, что все знаменитые портовые города всем уже известны, что их уже осматривали, заходя на собственных яхтах. Именно это пыталась объяснить Эдма Боте-Лебреш Симону Бежару, который с пылом неофита пытался изобразить интерес к этим великолепным городам. Он-то предполагал, что его интерес к культуре или, по крайней мере, к культурным памятникам представит его в наилучшем свете, на самом же деле этот интерес мог только повредить ему, ибо позволял предположить, что Симон человек из неимущей среды, выросший вне культуры. Тем не менее, как это ни странно, Симон показался Эдме человеком наивным, оригинальным и вообще добрым малым.
– Вам совсем незнаком Средиземноморский бассейн, месье Бежар? – потрясающе снисходительным тоном осведомилась Эдма Боте-Лебреш (словно ее собеседник только что заявил, будто никогда в жизни не страдал от приступов аппендицита). – Вот вы и познакомитесь с ним за один раз! – воскликнула Эдма скучающе-жалостливым тоном. – Вам же известно, что Средиземноморье – восхи-и-ти-и-тельно! – проникновенно протянула она обе гласные «и» и захихикала, подчеркивая тем самым, что сделала это преднамеренно. – Поистине восхитительно, – повторила она тихим, нежным голоском.
– Я в этом совершенно не сомневаюсь, – заявил Симон, будучи оптимистом всегда и во всем. – А как же иначе? Уж если фирма «Поттэн» организовала этот круиз за такую цену… то уж, наверное, не для того, чтобы демонстрировать нам выведенные из эксплуатации предприятия по производству бытового газа, не так ли?..
– Само собой разумеется, не для того, – согласилась Эдма, несколько обескураженная столь густопсовым проявлением здравого смысла. – Само собой разумеется, не для того… Скажите-ка мне, мой дорогой друг, кстати, можно, я буду вас называть Симоном?.. Скажите-ка мне, мой дорогой Симон, – нетерпеливо повторила Эдма, – какую пользу вы лично предполагали извлечь из этого круиза? Иными словами, зачем вы предприняли это путешествие? Меня это интригует…
– Меня тоже, – ответил Симон, внезапно задумавшись. – По-настоящему я даже не знаю, зачем я это сделал… В начале рейса… казалось, что это ради… ради… в конце концов, Ольга не любит ни Эден-Рока, ни Сен-Тропеза, так что… И вдруг после всего… странно, я даже не думал, что мне полюбится этот круиз, а в итоге… эх… Все вовсе не плохо, правда? Вовсе не плохо, что нам играют каждый вечер… Это даже совсем не плохо…
«Меня это одновременно сразило наповал и позабавило, – будет позднее рассказывать об этом Эдма в своем салоне на рю Вано, – но, признаюсь, я даже слегка растрогалась… да, да, да, да… – Эдма внезапно решила заранее пресечь все возможные возражения. – Да, да… Я растрогалась. Ибо, в конце концов, вот вам простой по сути человек, мелкий карьерист, живущий ради денег, при помощи денег, при деньгах, в общем, обыкновеннейший мужлан… И вдруг из-за какой-то экстравагантной выходки, я бы даже сказала, благодаря снобизму эксплуатирующей его старлетки, он открывает для себя музыку… Ту самую великую музыку, и внутри у него происходит некий потаенный бунт, возникает неясный образ неведомого дотоле пространства, гавани, существования которой он не предполагал…» – И тут голос Эдмы опустился до шепота, и она устремила взор на пылающий в камине огонь, если, конечно, у нее имелся камин.
Но в данный момент Эдма руководствовалась не только стремлением к взаимопониманию, но и желанием поиронизировать и жалела, что разговор ведется без свидетелей.
– Дорогой Симон, вы поначалу предпочли бы Сен-Тропез? Вам все же, должно быть, немножко скучновато на этом судне без вашей привычной фауны… Поверьте мне, я не вкладываю ничего уничижительного в слово «фауна». У каждого из нас она своя…
– Понимаю… Вы не должны портить себе удовольствие, – проговорил Симон с излишней, как показалось Эдме, убежденностью.
– Это ведь ваша малютка Ольга любит великую музыку? Если я, конечно, правильно понимаю… Мне в моем возрасте уже свойственна привередливость, зависть ко всему, особенно к молодости, но я не пытаюсь скрыть это. В определенном смысле я даже горжусь своими предпочтениями, своими причудами… И кто знает…
