Владимир Войнович - Два товарища (сборник)
– У меня нет жены, Зоя, – повторил я. – И детей тоже нет.
В забегаловке ничего не было, кроме холодных котлет.
Расплачиваясь, я вместе с деньгами вытащил из кармана билеты и только сейчас вспомнил про кино.
– Зоя, в кино хотите сходить? – неожиданно для самого себя предложил я.
– Я бы с удовольствием, – сказала Зоя, – но вы, наверное, шутите.
– Да нет, Зоя, серьезно, – сказал я. – Вот билеты.
Зоя согласилась. Мы вышли вместе, и я помог ей запереть дверь. До начала сеанса оставалось около часа, и мы решили побродить по улице.
Я не знал, с чего начать разговор, и спросил:
– Зоя, а что вы делаете в свободное время?
– Когда как, – сказала Зоя. – Иногда с девочками на танцы хожу или в кино. А то просто сижу дома, выражения переписываю.
– Что?
– Выражения. Ну вот знаете, например, такое выражение: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях»? Это Долорес Ибаррури сказала. Или вот выражение Гюго: «Жизнь – цветок, любовь – мед из него». У меня этих выражений уже целых два альбома есть. Если иметь их много, никаких книжек читать не надо!
– Скажите! Это интересно… – сказал я. – Значит, вы храните в этих альбомах всю мудрость в чистом виде?
– В чистом, – согласилась она. – Вы знаете, у меня почерк очень красивый, хотя даже среднюю школу я не закончила. А вот у моей сестры высшее образование – учительница она, – так вы не поверите, как напишет что-нибудь, сама не разберет. А у вас высшее образование?
– Да вроде бы высшее, – сказал я.
– А правда, что вы очень сильный?
– С чего это вы взяли?
– А мне один мальчик рассказывал. Он с нашей поварихой дружит. Говорит, что с вами вместе работает. Его Сашей зовут.
– Не знаю, – сказал я, – со мной много Саш работает. Как фамилия?
– Фамилию не помню. Русый такой, волосы длинные-длинные.
– А, – догадался я, – Писатель?
– Как, он разве писатель? – удивилась Зоя.
– Ага, – сказал я. – Писатель. Знаешь что, давай будем на «ты». Так как-то проще. Правда?
– Правда, – согласилась она. – Лучше дружеское «ты», чем холодное «вы».
– Вот именно, – сказал я. – И так холодно. Давай зайдем в фойе. Погреемся, журнальчики посмотрим.
Она согласилась. Мы вошли. Посмотреть журнальчики нам не удалось, в фойе выступал режиссер, поставивший эту картину. Стоя у стены, мы слушали его. Режиссер рассказывал, как был поставлен фильм, как героически работал весь съемочный коллектив, какие надежды они возлагали на эту работу. В конце своей речи он сказал:
– Если наш фильм заставит вас над чем-то задуматься, если, посмотрев его, вы станете хоть чуточку лучше и умнее, мы будем считать, что наша задача выполнена.
Ни лучше, ни умнее после этого фильма мы не стали.
Когда мы шли из кино, Зоя долго молчала и вздыхала, думая о чем-то своем. И наконец спросила:
– Женя, а что такое любовь?
– Не знаю, – сказал я.
Она вздохнула и сказала задумчиво:
– Любовь – это бурное море, любовь – это злой ураган.
Я с ней согласился.
Мы дошли до ее дома. Я быстро попрощался и ушел, решив, что теперь придется завтракать в другой забегаловке.
20
И вот наступил этот день, которого все ждали в нашем управлении. Утром меня вызвал к себе Силаев. Он сказал, что приказ о моем назначении утвержден и что после праздника я могу принимать дела. С Клавой я до сих пор не помирился. Настроение у меня было отвратительное, мое назначение меня не радовало.
– Ну что, Евгений, выходишь в люди, – бодро сказал Силаев. – Скоро вообще большим человеком будешь. Сегодня сдашь дом, а после праздника примешь дела. Ты чего хмуришься?
– Сами знаете чего, – сказал я. – Халтурить не хочется.
– Что делать? – сказал Силаев. – Не всегда мы можем делать то, что хочется. Райком требует сдать – и против него не попрешь. Теперь такое дело. Первая секция у тебя вроде бы лучше всех отделана?
– Вроде.
– Ну вот. И асфальт возле подъезда есть. А возле других нет.
– Ну и что же? – не понял я.
– Да как же – что? Первый день на стройке, что ли? – Силаев развел руками. – На улице грязно, а комиссия придет в ботиночках, люди интеллигентные.
– Думаете, по грязи не захотят ходить?
– Не захотят, – уверенно сказал Силаев. – Я их знаю. Сам такой.
Мне было уже все равно. Делайте, что хотите, и я буду делать, что хотите, – так будет спокойней.
Я вышел из кабинета. В приемной толкалось много народу. Секретарша Люся бойко стучала по клавишам машинки – печатала акт сдачи-приемки объекта. Возле нее на стуле сидел Сидоркин и объяснялся Люсе в любви.
– Значит, не пойдешь за меня замуж? – спрашивал он с самым серьезным видом.
– Нет, – ответила Люся, – ты уже старый и худой.
– Это хорошо, – сказал Сидоркин. – Помру, скелет сдашь в музей – большие деньги получишь.
– Ты чего здесь торчишь? – спросил я его.
– Богдашкина жду. Поговорить надо, хороший он больно уж человек.
В это время в приемной появился Дроботун – представитель райисполкома, бессменный председатель всех комиссий по приемке зданий. Я его не видел месяца три. За это время он еще больше погрузнел, раздался в плечах, и его военный костюм, в котором он несколько лет назад вышел в отставку, уже расползался по швам. В руках он держал тяжелую от дождя плащ-палатку.
Дроботун кивнул мне и Сидоркину, потом посмотрел, что печатает Люся.
– Готово уже? – спросил он.
– Сейчас будет готово, – ответила Люся. – Оценку поставим сейчас или потом сами напишете?
– Давай сейчас, – сказал Дроботун. – Чтобы не от руки. Официально. Пиши: «Здание принято с оценкой «хорошо».
– А может, оно сделано на «отлично»? – спросила Люся.
– Такого не может быть, – уверенно сказал Дроботун. – На «отлично» Растрелли делал или Росси какой-нибудь. Сейчас все делают на «хорошо».
21
Вскоре пришли еще двое – члены приемной комиссии. Санинспектор, маленький, худой человек с впалой грудью и золотыми зубами, и представитель райкома комсомола, какой-то студент. Должен был прийти еще один представитель от какой-то общественной организации, но Дроботун его дожидаться не стал.
– Ладно, – сказал он, – захотят – потом подойдут. Праздник на носу, жена велела продуктов купить.
– Мне бы тоже поскорей, – откровенно сказал санинспектор. – Костюм надо взять из химчистки.
Студенту, видно, ничего не надо было, он промолчал. Мы вышли на улицу. Дождя не было, но он мог вот-вот пойти: низкие тучи неслись над землей. Было холодно. На пустыре глинистая почва размокла, пришлось идти в обход по асфальту. Дроботун в развевающейся плащ-палатке шел впереди, глядя под ноги и осторожно огибая сиреневые от машинного масла лужи. Я смотрел на его чистые ботинки с войлочным верхом и подумал, что Силаев был прав: ботинки председатель комиссии пачкать не захочет.
