Лев Кассиль - Вратарь Республики
Но правобережные играли лучше луговых. Сразу зрителям стало казаться, что на поле правобережных больше. Всюду мелькали их зелено-черные полосатые, словно арбузные, майки. Среди них терялись и бестолково кружились красные. Ворота Кандидова подвергались ураганному обстрелу. Разгром был, казалось, неминуем. Кандидов едва успевал выбросить мяч в поле, как снова надо было принимать его. Но Антон был непробиваем. Ему порвали майку, подбили скулу. Правобережные нападали неутомимо, но потом они стали иссякать. Они выложили сразу слишком много сил и рвения. Их стало брать отчаяние. Ворота казались заколдованными. Мяч не входил в них. Случалось, что бивший был уже уверен в своем ударе с пяти шагов. Он своими глазами видел мяч уже почти в сетке. И вдруг опять на самой грани желанного очка мяч останавливался в вездесущих руках этого дьявола. И, не веря своим глазам, нападающий восклицал: «Взял?! Черт!..»
Кандидов чувствовал, что противники устали. Удары ослабели. Мячи уже не отбивали ладоней, много мячей шло мимо. Правобережные были теперь одержимы одним лишь желанием — вбить, обязательно вбить хотя бы один мяч этому длиннорукому детине. Забыв о всякой осторожности, их команда целиком сгруппировалась у ворот Кандидова. Антон увидел это и, поймав очередной мяч, выбил его с руки ногой что было силы. Удар у Антона был вообще могучий, а тут мяч хорошо лег на ногу. Поле было маленьким, ветер дул в ту сторону. Высоко пробитый мяч описал длинную огромную дугу. Он перекрыл все поле и упал почти в самые ворота противника. Вратарь правобережных, не ожидая мяча, едва успел вытолкнуть его… Но на него набежали близко стоявшие нападающие луговых, последовал удар, и мяч вошел в ворота правобережных.
Когда пропела финальная сирена, зрители, балдея от пережитого, колотя друг друга по плечам и спинам, кинулись на поле, опережаемые девушками из «Чайки». Кандидов взлетел на воздух. Антон был тяжел, но качали его с энтузиазмом. И первым схватили его противники — правобережные. Они не могли сдержаться. Им не приходилось видеть такой игры.
Когда прокричали «Физкульт-ура!», перед разгоряченными и счастливыми зрителями появился председатель исполкома. Он влез на дамбу.
— Граждане, минутку! — сказал председатель, приготовившийся быть как можно красноречивее. — Товарищи, вот наш голкипер товарищ Кандидов защитил ворота, как говорится, всухую, но, товарищи, каждый из нас сегодня должен стать голкипером, чтобы ворота нашего любимого города остались сухими…
Его не все поняли.
— Все присутствующие мобилизованы на укрепление дамбы! — пояснил тогда председатель. — Лопат хватит. На дамбу, шагом марш!
— По-о-озволь! — вскричал Кандидов и первый схватил заступ.
За ним двинулись победители. Потом шли правобережные. Наступая им на пятки, с лопатами в руках, звонко крича «По-о-озволь!», подпрыгивали гордые девушки из артели «Чайка». А за ними, на ходу разбирая лопаты, повалили болельщики-зрители, еще не совсем. соображая, что произошло. Но марш грянул. Рассуждать уже было некогда. А кроме того, после полуторачасового сплошного кипения клапаны сердца готовы были взорваться, и каждому хотелось совершить подвиг.
Городок был спасен. Через две недели Волга сняла осаду и ушла от земляных стен города. Подсыхающие лужи остались, как павшие кони капитулировавшей армии. Городские власти не знали, как отблагодарить Кандидова. Ему преподнесли медаль «За спасение на водах». Под этими традиционными строчками местные граверы вычеканили слово «города», и получилось: «За спасение на водах города». Об этом написали в местной газете. Кандидову обещали, что к осени его отпустят учиться в Москву. Но осенью опять пошла дубовка-дыня. Потом начались осенние перевозки, и уехать Антон смог только зимой.
На широких пароконных санях с дышлом, со всех сторон обсаженный девушками из артели «Чайка», Антон перебрался через замерзшую Волгу. Девушки пели. Звонкоголосая Груша запевала, остальные подхватывали:
Погоди, машина, ехать,
Погоди свисток давать,
Надо с милкою проститься,
Еще раз поцеловать…
Антон вырвал из рук возницы вожжи. И, стоя посередине прыгающего ящика саней, он свистнул в два пальца:
— Э-э-эх, давай, не задерживай!..
Гривастые кони легко понесли сани. Сани взлетали на ухабах, как на большой волне.
— Даешь девятый вал! — кричал Антон.
Девушки, свесив ноги в валенках за высокие борта саней, взвизгивали.
Глубоким грудным голосом пела Груша:
И в минуту расставанья,
Отправляясь в дальний путь,
Утоли мои страданья —
Расскажи чего-нибудь.
И Антону казалось, что он переваливает через Волгу, как прежде, на большом дощанике со своими девчатами…
На перроне грузчицы совсем расстроились. Когда настала минута прощания, девушки откровенно всплакнули.
— Ну, буде! Буде вам, наводнение опять…
Антон моргал и отворачивался. Потом он расцеловался со всеми по очереди, просто и строго.
Глава ХХVII
НИКОЛА-НА-ОСТРОВКЕ
Карасик возвратился из похода загорелый, выпрямившийся. Нос перестал лупиться, и вид у Евгения Кара был отличный. Все его корреспонденции, статьи, очерки были напечатаны. Отличные волжские пейзажи крепко были спаяны в них с точным техническим описанием машины. Не удержался Карасик, как всегда, и от философии. Принцип глиссера, умение использовать сопротивление воды, стремительное скольжение судна через препятствия он подкреплял историческими метафорами. Скромный поход экспериментальной машины в его очерках превратился в увлекательнейшее путешествие. Читатели, открыв газету, искали очередную корреспонденцию Евгения Кара.
Он шел по коридору редакции. Все двери открывались справа и слева, и из каждой неслось иронически-торжественно: «О-о-о-о!.. А-а-а!..» Сейчас же в тесном проходе у отдела информации собрались литературные сотрудники. Карасика плотно окружили. Его расспрашивали о приключениях, об ощущениях, щупали, целы ли у него кости. Потом его вызвали к редактору.
— О, другой вид, — сказал редактор, — совсем другой вид!
— Все другое!
— Ну, нашли свой мужественный коллектив?
— Нашел и вошел…
Еще в походе Баграш и Настя договорились, что связь с Гидраэром у Карасика останется теперь постоянной. Он будет работать по совместительству в заводской многотиражке. Карасик не представлял себе, как после крепкого волжского ветра, который раздирал ноздри и обтачивал скулы, он вернется в пропахшую йодоформом духоту чужого кабинета. Он с ужасом думал, что все, с таким трудом накопленное им во время похода — это ощущение хорошо продутой, свежей жизни, мужества, скорости, — он растеряет в неуютной своей комнатке… И ему хотелось, чтобы поход никогда не прекращался.
