Александр Горшков - Отшельник. Роман в трёх книгах
— Тогда мы сами…
— Не пустят, — упрямо повторил старец, — не готовы еще. Отмыться надо. Тогда сами пойдете.
— Куда это еще «сами пойдете»? — злобно взглянул на монаха-отшельника Курган.
— Откуда пришли — туда и возвратитесь, — бесстрастно ответил старец. — Только малость отмыться нужно. В таком виде вас не примут.
— Дед, — Курган начинал свирепеть, — я ведь не посмотрю, что ты такой старый. Я твой век тебе быстро укорочу. Одним выстрелом.
Старец повернулся лицом к Кургану:
— Куда стрелять будешь? В голову?
Он откинул наброшенную монашескую мантию и пряди седых волос.
— Или в грудь?
Он расстегнул пуговицу под подбородком — и все увидели спрятанные под мантией тяжелые вериги, которые тот носил для измождения плоти.
— Гля, бронежилет, — злоба, кипевшая в глазах Кургана, сменилась на искреннее удивление. — И что, вы все так?
— Не все, — старец запахнул мантию и надвинул куколь. — У других потяжелее были.
Все трое бандитов дружно захохотали.
— Старый, — Кирпич фамильярно ткнул старца в висевшую на немощной груди многопудовую стальную кольчугу, — а для чего весь этот маскарад?
— Чтобы легче было от земли оторваться, когда в нее лягу, — тем же тихим невозмутимым голосом ответил тот.
Троица расхохоталась еще громче.
— С этим?! Дед, никак совсем рехнулся! Ты по земле ноги еле волочишь, а хочешь куда-то оторваться? С этим бронежилетом?
— Вы тоже оторветесь. Когда сами туда ляжете. Только отмыться надо, хотя бы малость. Такими черными вас и земля-матушка не примет. Никак вам такими нельзя к Судье идти.
Все трое переглянулись сначала между собой, потом вопросительно взглянули на молчавшего и не принимавшего участия в этом разговоре отца Игоря:
— Может, ты что-то понимаешь, святой отец? Мне кажется, дед заговаривается. Такое бывает в старости. Бронежилет, какой-то отрыв, баня, судья, могила… Какая связь между всем этим бредом?
— Почему бредом? — отец Игорь с улыбкой взглянул на отшельника, понимая, о какой бане он говорит.
— Тогда сказкой. То была бабушкина сказка, а это — дедушкина.
— И не сказкой.
— Тогда как нам все понять? — всплеснул руками Курган. — Хоть объясни толком.
— Сами поймете. Только перед тем отмыться надо.
Все трое теперь уставились на отца Игоря:
— И ты туда же! Да ведите вы нас, в конце-концов, в эту вашу баню! Мыться — значит, будем мыться, раз так заведено. Дурдом какой-то. Во попали в вагон для некурящих! Во влипли!
— Сначала покушать надо. Вы с дороги, — остановил их старец.
— О, это уже другой базар! — Ушастый потер от удовольствия руки. — А потом и баньку не грех принять на душу населения.
Старец молча вышел наружу и возвратился с небольшой плетеной корзиночкой, в которой лежали лесные орехи.
— Что Бог послал, — он молча поставил их перед гостями и прочел «Отче наш».
Все трое снова изумленно переглянулись.
— Дедуля, — Ушастый первым пришел в себя, — спасибо, конечно, за щедрость, гостеприимство и все такое прочее, но хочу заметить, что твой Бог немного скуповат. У нас… ну, там, откуда мы… на небольшом курорте за колючей проволокой хавка посытнее будет. Супец, кашка, чаек не переводятся, а к праздничкам хмырь наш, повар то есть, и рыбки подкинет, мяска, маслица добавит. С воли тоже харч нормальный временами перепадает. А с такой жрачки, как у тебя, ноги быстро протянуть можно.
Старец молча поднялся, снова вышел и тут же возвратился еще с одной корзинкой — лесными ягодами.
— Вот еще, угощайтесь на здоровье… Вы с дороги, силы еще пригодятся назад возвращаться.
— Тьфу ты, — про себя выругался Кирпич, — каркает и каркает. Все, сыт по горло. Пошли мыться. Показывай, дед, где твоя баня.
Тот молча поманил к себе всех троих и завел в небольшое углубление, устланное сухими ветками и листьями.
— Ну, веники вижу, — обескураженно промямлил Ушастый. — А баня, баня-то где? Мыться чем будем? Мочой, что ли?
— Нет, слезами, — остановил их веселье отшельник.
И, по-отечески обняв их, сказал:
— Я вижу: многое вам не понять. И как удалось бежать, и как сюда попали, и что это за место, и кто вы сами… Можно рассказать еще больше, но вы совсем запутаетесь. Поэтому сделаем так: сегодня у вас было много переживаний, а впереди их — еще больше. Нужно набраться сил. Ложитесь отдыхать, но держите в уме одну простенькую молитву к Богу: «Господи, дай мне зрение греха моего» Ее не трудно запомнить. И я, грешный, буду просить Господа о том же. Пусть эта коротенькая молитовка для вас будет всем: и едой, и сном, и баней для души… Спите с Богом, дети. Вы не оставлены Господом… Помните это, что бы ни случилось. Спите…
И каждого перекрестил, перед тем ласково погладив по голове, шепча со слезами:
— Дети, совсем дети беспризорные…
Беглецы хотели спросить еще о чем-то, но их вдруг объяло странное тепло, веявшее от этого лесного отшельника: его ласковых, тихих слов, прикосновения ладоней, даже от его единственного глаза, который сейчас вовсе не казался им таким страшным, чудовищным, как вначале. Они стали быстро погружаться в это тепло, начиная впервые в своей жизни творить молитву, подсказанную старцем: «Господи, дай мне зрение греха моего». Один шептал ее, другой молился умом, а третий творил ее замирающим от волнения сердцем. И где была молитва, а где начинался сон — они и сами не знали.
Они молились, забыв обо всем, что было, и не думая о том, что ожидало их впереди.
Ночь
Отцу Игорю совершенно не хотелось спать. Рядом с этой живой легендой он забыл и про физическую усталость, и про душевные переживания. Почему-то стал спокоен и за Елену, которая, конечно же, забила тревогу, не дождавшись его возвращения с грибной охоты. Ему хотелось расспрашивать и расспрашивать сидевшего рядом старца:
вопросы наперебой лезли в голову и были готовы сорваться с языка. Но отец Игорь молчал, понимая, что старец сам обо всем знал, читая его сокровенные мысли.
Отец Агафадор тяжело поднялся и, опираясь на толстую палку, служившую посохом, позвал отца Игоря следовать за ним. Выйдя из своего убежища, они берегом прошли к другой пещере, что была неподалеку и, перекрестившись снова, старец первым протиснулся внутрь, а за ним и отец Игорь. Маленького огонька, что горел под низким сводом в полной темноте, было достаточно, чтобы разглядеть семь земляных холмиков с деревянными крестами, бывшими могилами предшественников нынешнего отшельника. Подходя к каждому, отец Агафадор лобызал кресты, благоговейно называя имя, кто был под ним упокоен:
— Отец Серафим, мой святой старец, наставник духовный, Царство ему Небесное.
Отец Прокопий, его покойный наставник. Упокой, Господи, душу сего праведника. Отроком был призван в эти святые места, а отошел к Богу почти в девяносто лет. Вся жизнь в лесу отшельником, в полном безмолвии.
