Василий Аксенов - Апельсины из Марокко
Я построю города, и время утечет. Я сбрею бороду и стану красавцем, а потом заматерелым мужиком, а потом… Есть смысл строить на земле? Есть смысл?
Потемнят меня ветра,
Дождиком окатит.
А она щедра, щедра,
Надолго ли хватит…
А пока мы еще не знаем печали, не знаем усталости, и по темному узкому берегу летят наши слепящие фары, и наши пузатые самолеты, теряя высоту, опускаются на маленькие аэродромы, и в шорохе рассыпающихся льдин, гудя сиренами, идут в Петрово и Талый ледоколы, и вот приходит «Кильдин», и мы с Катей танцуем в наш первый и последний вечер, а что здесь было раньше, при жизни Сталина, помни об этом, помни.
Катя была весела, как будто действительно поверила в эту условность. Она, смеясь, провела меня за руку к нашему столу, и я тоже начал смеяться, и мы очень удивили Сергея.
– Ты не джентльмен, – резко сказал он.
Пришлось встать и с благодарностью раскланяться. Какой уж я джентльмен? Сергей изолировался от нас, ушел в себя, и я, подстраиваясь под Катину игру, перестал его замечать, придвинулся к ней, взял ее за руку.
– Хочешь знать, что это такое?
– Да.
– Если хочешь знать, это вот что. Это – душное лето, а я почему то застрял в городе. Я стою во дворе десятиэтажного дома, увешанного бельем. На зубах у меня хрустит песок, а ветер двигает под ногами стаканчики из-под мороженого. Мне сорок лет, а тебе семнадцать, ты выходишь из-под арки с первыми каплями дождя.
– Простите, керя, – кто-то тронул меня за плечо.
Я поднял голову. Надо мной стоял здоровый парень с пакетом апельсинов в руках. Это был один из дружков Виктора Колтыги, один из партии Айрапета.
– Вечер добрый, – сказал он и протянул Кате пакет, – это вам.
Она растерянно захлопала ресницами.
– Спасибо, но у меня есть. Зачем это?
– Для вашего мужа Айрапета Нара… Нара…
– Нарайровича, – машинально подсказала Катя.
Он поставил пакет на стол.
– Есть такая инту… инду… индукция – не индукция, что нефть сегодня ударит. Может, в город приедет ваш муж, а ему фрукт нужен, как южному человеку. – Он помялся еще немного возле нас, но Катя молчала, и он пошел к своему столу. Я заметил, что с их стола на нас смотрят. Я увидел, что в Кате все взбаламучено, что в ней гремит сигнал тревоги, что ей нигде нет приюта, и я принял удар на себя. Я снова взял ее руку и сказал:
– Или наоборот – дожди, дожди, дожди, переходный вальс в дощатом клубе. Я пионер старшего отряда, меня ребята высмеивают за неумение играть в футбол, а ты старшая пионервожатая, ты приглашаешь меня танцевать…
Сергей ударил меня под столом. Я несколько опешил: что тут будешь делать, если человек начинает себя вести таким естественным образом?
В этот момент к нам протолкались с криками и шутками Стасик и Эдька Танака. Они свалили на стол апельсины, и Эдик стал жаловаться, что его девушка обманула, не ответила на чувство чемпиона, можешь себе представить, и, мало того, танцует здесь, на его глазах, с другим пареньком, танцует без конца под одну и ту же идиотскую пластинку.
– Понимаешь, я снимаю эту пластинку, а он подходит и снова ставит, я снимаю, а он опять ставит. Я его спрашиваю: нравится, да? А он говорит: слов не могу разобрать. А все остальные кричат: пусть играет, что тебе жалко, надо же слова разобрать! Дались им эти слова!
– Пейте, ребята, – сказал я, – коктейль «Загадка».
– Роковая загадка, – сказал Стасик, отхлебнув. – Жалею я, ребята, свой организм.
За столом воцарилось веселье. Пришла Эсфирь Наумовна и что-то такое принесла. Эдька и Стаська рассказывали, с какими приключениями они ехали и какой ценой достались им апельсины, а я им рассказывал о своей богатырской схватке с Костюковским. Сергей все доказывал ребятам, что я сволочь, они с ним соглашались и только удивлялись, как он поведет назад свой мотоцикл.
А Катя тихо разговаривала с Эсфирь Наумовной. Я прислушался.
– Он был такой, – говорила Эсфирь Наумовна, – всякие эти танцы-шманцы его не интересовали. Он только книги читал, мой Лева, и не какие-нибудь романы, а всевозможные книги по технике. У него даже девочки не было никогда…
Я не знал, о чем идет речь, но понимал, что не о пустяках. Катя внимательно слушала подвыпившую официантку. Она была бледна, и пальцы ее были сжаты, не было сил у меня смотреть на нее, и в это время из толпы танцующих выплыло заросшее черной бородой лицо Айрапета.
Катя вскочила. Ее муж, медленно переставляя ноги, подошел к нам.
– Здравствуй, девочка, – сказал он и на секунду прижался щекой к ее щеке.
– Арик, дружище! – заорал Сергей, тяжело наваливаясь на стол и глядя, как ни странно, на меня.
– Привет, ребята! – весело сказал Айрапет и опустился на стул. – Дайте чего-нибудь выпить.
Я видел, что усталость его тяжела, как гора, что он прямо подламывается под своими улыбками.
– Коктейль «Загадка», – сказал я и подвинул ему бокал.
– Что я вам, Угадайка, что ли? – сострил он. – Дайте коньяку.
Сзади медленно, деликатно приближались люди из его партии. У них прямо скулы свело от нетерпения.
– Ну, Арик? – спросила Катя.
– Ни черта! – махнул он рукой. – Сернистая вода. Все напрасно. Завтра встанем на новый маршрут.
17. А завтра…
Кончился апельсиновый вечер. Будьте уверены, разговоров о нем хватит надолго. А завтра… Впереди пойдут бульдозеры, за ними тракторы-тягачи потащат оборудование – вышку, станок, трубы. Может быть, вертолет перебросит часть людей, и они займутся расчисткой тайги для буровой площадки. К вечеру люди влезут в спальные мешки и погрузятся в свои мечты. Может быть, Витя Колтыга найдет время полистать журнал «Знание – сила», а уж Базаревич-то наверняка поваляется в снегу, а Кичекьян закроет глаза и услышит гремящий фонтан нефти.
Синоптики предсказывают безветренную погоду.
– Больше верьте этим брехунам, – ворчат на «Зюйде».
Вслед за ледоколом в шорохе размолотого льда пойдет флотилия сейнеров. Ледокол выведет их к теплому течению и даст прощальный гудок. У Геры Ковалева руки, как доски, трудно ему держать карандаш.
– Талант ты, Гера. Рубай компот, – скажут ему вечером в кубрике Иван, и Боря, и Валя Костюковский.
Может, кому-нибудь и помогает крем «Янтарь», но только не Люсе Кравченко. Поплывут по ленточному транспортеру кирпичи. Все выше и выше поднимаются этажи. Кран опускает контейнеры прямо в руки девчат.
Еще один контейнер, еще один контейнер, еще один этаж, еще один дом, магазин или детские ясли, и скоро вырастет город, и будет в нем памятник Ильичу, и Люся после работы со своим законным мужем Витей Колтыгой пойдет по проспекту Комсомола в свою квартиру на 4-м этаже крупноблочного дома. Вот о чем думает Люся.
