Михаил Веллер - Самовар
Блестяще была операция спланирована, и блестяще проведена.
Ну, а наутро чехи просыпаются – ах! что такое: город занят русскими. Что, как? вот так… уже все, и совсем не больно.
На самом деле больно им было, конечно. Плакать стали, плакаты писать: В 45 – освободители, в 68 – оккупанты. Поначалу на тротуарах собирались, в дискуссии пытались вступать, листовки совали. Я говорю: Какой же я оккупант. Если б я был оккупант – я бы спал в твоем доме с твоей женой, а ты бы спал на улице. А так ты спокойно спишь в своем доме со своей женой, а я сплю на голой земле под танком.
Потому что в Чехословакии была контрреволюция, у них уже было готово обращение к НАТО, и если б мы туда не вошли – через сутки вошли бы западные немцы. И дело могло запахнуть Мировой войной. Вот потому так это было в секрете подготовлено и спланировано, и четко и молниеносно проведено. Мы вошли, все заняли, а соваться на открытое столкновение с нами ФРГ, конечно, уже не могла – это война с нами сразу [9].
А ведь это – немцы. Лучшие вояки в мире. Там ведь не только мы были – и румыны, и венгры, и немцы из ГДР. И когда пошли все беспорядки, бучи, бутылки с зажигательной смесью кидали, листовками закидывали – только в немецкой зоне был абсолютный порядок.
Немцы с ужасным удовольствием произносили (как это есть немецкое специальное такое слово?): Мы вторглисьв Чехословакию. Вот входит немецкая колонна – откуда-то выстрел. Шар-рах из всех стволов в этом на правлении – только брызги летят в стороны! Тихо? то-то; поехали дальше.
Заходят – вот им нужна водоколонка. Вокруг колонки проводят по асфальту белый круг: это – запретная зона. Где-нибудь сверху торчат часовые. Кто приближается – Цурюк!. Заходит за черту – очередь.
И все. Полный порядок был в немецкой зоне. Это они умеют [10].
– Ну? а ты чего?
– Чего-чего… Прострелили бочки с соляркой, что на броне, мать их еб. Потом еще накинули одеяло на триплексы. А потом еще сука какая-то кинула бутылку, бля. Ну, и загорелись. Встал я, все равно ничего не видно, дым в машине, горим на хуй. Стреляют ни стреляют, выскакивать надо. Я люк открываю, на нем одеяло, стягиваю его, а там стреляют. Ну, мы еще сколько-то времени дым поглотали внутри – выскочить-то недолго, может наши отгонят их, наконец. А ни хуя-то, бля.
Выскакиваю – а кругом асфальт горит. Солярка на него хлещет со всех дыр и горит, и асфальт уже плавится и горит: озеро.
Ну че. Прыгнул – и прилип с ходу. Прилип – и упал на четыре кости. И у меня сразу сапоги горят, и руки горят, и комбинезон горит.
А на руки сразу асфальт налип комьями – и горит, и ноги тоже, и сапоги, колени, все. Напалм, понял!
Ну, жить захочешь – пойдешь. Быстро! горишь! давай! вот я в запале, встать сразу трудно, то ли как, то ли на четвереньках, с рук мясо горящее с кусками асфальта отрывается, пошел тягом-скоком. До тротуара, газон, давай по траве кататься.
А там бабы визжат, страшно все же, как люди так горят живьем, и сам я ору, где уж ребята – не знаю, не до того. Ну, стали они гасить меня сами, все же не такие звери, чтоб вот так, когда увидишь-то рядом, хотеть нас живьем сжигать. Ну, погасили…
Вот такой историей знакомился с нами Чех. Это у нас он Чех, а звали его в миру Санька Колбовский. Безвреднейшее существо. Механик-водитель плавающего танка.
Плавать ему в том танке не пришлось ни разу, даже на учениях, а погореть довелось. И то, танкисты знают: танк сделан, чтоб гореть, а не плавать.
Рук и ног у него не осталось, но мозги от этой термической обработки, похоже, получшали. По совокупности сих двух причин из живых его, естественно, списали.
Теперь– то ему немного стыдно за свои взгляды. Не то чтобы раскаивается -солдат есть солдат, и кто солдатом не был, тот солдата не поймет. Да даже не стыдно. Обидно. Суки, что вы со мной сделали. Я же пацаном был, я ж не понимал, что я мог…
Примечательно: чехов он любит, и за врагов их не считает.
Они нас знаешь как любили. Что ты. Плакали. Мы, – говорят, – вас любили, как братьев, а вы что? Легко, думаешь, такое слушать? Они ведь к нам не лезли, в конце концов. И пусть бы себе жили, хули нам за дело.
– Что ж ты тогда на их сторону не перешел?
– Да пошел ты… Я че был? – я солдат.
– Вот и досолдатился.
– Ты на себя-то погляди, обрубок.
Все старухи были красавицы, все старики – удальцы.
Что, интересно, сказал бы милый наш Санька-Чех, если б ему сказали, что ни в каком танке он не горел? ни в какую Чехословакию не вступал? а заснул по пьяни на трамвайных путях.
Будущее неопределенно, настоящее диктуют обстоятельства, а вот над прошлым человек волен – думает-думает, вспоминает-вспоминает, грезит-грезит, и в результате устраивает себе такое прошлое, какое ему больше всего хочется, как ему роднее по нраву и уму.
Потому что прошлого он уже лишен – в том смысле, что былые события остались существовать только в его сознании. Конечно, в реальности есть каждый миг их следствия, но причины можно всегда подогнать под них, как условия задачи можно целым рядом вариантов подогнать под готовый, имеющийся ответ. Абы сошлось.
Спи спокойно, милый Саня. Сладко ль видеть неземные сны?
Одно время нас подтирали учебником современной истории для вузов. Да в любом учебнике истории сейчас можно прочесть, как все было на самом деле.
Товарищ Дубчек был товарищем что надо [11]. В свое время из венгерских событий он извлек хороший урок. И общение с товарищем Андроповым тоже не прошло зря [12].
Весь пакет документов он подготовил лично, самостоятельно и сохраняя полную тайну информации. Все было устроено заблаговременно.
Документы были сделаны в двух экземплярах, и один с предельной степенью секретности вручен чехословацкому послу в ФРГ.
В ту самую минуту, как ошеломленное и восторженное собственной храбростью политбюро ЦК КПЧ на закрытом заседании утвердило документы, Дубчек по прямому проводу позвонил послу. Через полчаса посол был принят вице-канцлером и министром иностранных дел ФРГ Билли Брандтом по чрезвычайной важности и не терпящему ни малейших отлагательств делу.
Политбюро сутки сидело в кабинете под охраной – во избежание преждевременной утечки любой информации: пользовались туалетом задней комнаты отдыха, пищу вносили в дверь.
В течение этих суток обращение к ФРГ и НАТО было рассмотрено в Бонне; Джонсон провел совещание в Овальном кабинете, госсекретарь вылетел в Европу; в разведках началась вибрация. Пентагон представил доклад. Решение было принято. Тяжелые военно-транспортные Геркулесы поднялись в воздух. Танковые дивизии прогрели двигатели и по трем главным направлениям – через Маркт-Редвий, Швандорф и Деггендорф – двинулись в Чехословакию, в течение часа пройдя соответственно – Рудные горы, Чешский лес и Шумаву. Через три часа после перехода границы быстроходные Леопарды входили в Прагу.
