Александр Новиков - Записки уголовного барда
В этом я вскоре убедился сам. А пока, превозмогая боль в спине и во всех конечностях, взбирался с крючком в руке на свое рабочее место.
Процесс был в полном разгаре. Разделанный лес шел горой. По всей длине эстакады, над самым ее краем, был натянут трос, вдоль которого стояли люди и, держась за него рукой, вырывали крючками баланы из лотка. Трос был единственной помощью – он пружинил и потому помогал поднимать большие тяжести. А кроме всего, был единственной страховкой – высота эстакады доходила до трех метров, и нечаянное падение вниз ничего хорошего не предвещало.
Славка с Медведем стояли на «толстомере». Далее за ними, в самом конце, скакали двое – срывщики дров. «Дрова» – это откромсанные, бесформенные корневища, иногда циклопического размера. Обрезки бревен, кусков толстых веток и всего остального, что не пригодно для распиливания на доски. Это были не те дрова, о которых рассказывал Захар, а те, что горами ползли по лотку, требуя адских усилий и снороцкй. Как хочешь, так и успевай кидать их в металлический кузов – «банку». Один срывщик стоял вверху, второй – внизу, на укладке. Иногда верхний спрыгивал помогать, если попадалось огромное корневище. Примерно каждые полчаса кузов наполнялся доверху. Цепляли стропы, и кран тащил все это вываливать в огромную дровяную гору. Поэтому, пока «банка» путешествовала, пни и коряги приходилось укладывать прямо под ноги. Вернулась – поставили. Коряги – вниз. Опять укладка, опять бегом. И так до бесконечности. До конца смены. Потом, пока бригада переодевается – подбор разлетевшихся, упавших мимо или прошедших до конца и свалившихся за последним колесом лебедки. Эти приходилось таскать вручную, катая, кантуя или волоча.
Я почему-то приглядывался больше не к тому месту, где кожилились Славка с Медведем, а к дровяному углу, про который слышал неоднократно, но увидел воочию только сегодня. Будто чувствовал, что рано или поздно окажусь там.
По всей эстакаде стоял грохот и мат. Лязгала цепь, скрипел, шуршал, пищал и хрустел поток идущего леса. Орала гигантская пила, врезаясь в бока сосновых и березовых стволов. Звенели краны. Вниз градом сыпались ба– ланы, издавая беспорядочный раскатистый стук. Работал диковинный организм – механизм, цель у которого была одна – план.
Славка с Медведем пытались вытащить «за хвост» очередной толстенный балан. Весил он не меньше двух центнеров, поэтому, невзирая на все их усилия, не поддавался. Подцепив его крючками, они медленно бежали следом, выкрикивая: «И-и-и р-раз!.. И-и-и р-раз!..» Увидели меня, но, не останавливаясь, продолжали: «И-и-и!.. еб твою мать!., р-р-раз!..»
– Стой! Останови цепь! – заорал Славка.
Кто-то рванул рубильник. Все встало. Помогать в таких случаях – закон. Навалились еще двое, потом еще. Бревно нехотя вылезло и легло по диагонали через оба борта лотка.
– Кати! Отходи в сторону!
Бревно лениво грохнулось вниз.
– Включай! Поехали!
Все бросились по местам. Мне стало вдруг стыдно и грустно. В этот миг я возненавидел Захара, возненавидел себя. В этот самый миг я понял, как хитро, как ловко и подло Захар начал строить мою лагерную жизнь по своему усмотрению. «Все в лагере, Санек, делается чужими руками…»
Вбить клин между мной, Славкой и Медведем – лучшего способа, чем он придумал, не найти. Поставить всех троих на «толстомер», но Керин и Медведь пусть работают, а Новиков – сиди, кури. То есть можешь и ты, Новиков, работать, но я тебя не заставлял. А можешь в тепляке целый день торчать. Если Славку с Медведем это устраивает, ходи, понтуйся. Результат полезный в любом случае: либо все трое разругаются и станут врагами, либо Новиков добровольно начнет работать. А Захар – ни при чем. Чуть что: «Я же хотел как лучше, но ты сам выбрал, братан, какой с меня спрос?»
– Извините, мужики, с Захаром заболтался! Тот, как сел с утра на метлу, только сейчас спрыгнул! – прокричал я сквозь грохот, вставая рядом со Славкой.
– Тут все просто. Если толстомер вдет, мы с тобой его за хвост цепляем, вытаскиваем из лотка. Медведь – с другой стороны. И – вниз. Главное, его заранее, на подходе зацепить, а то мимо кармана проедет – тащить обратно придется. Это – не дай бог! – с ходу начал учить меня Славка. – Оно когда как бывает: лес тонкий привезут – у нас работы немного. А бывает – лиственница толстенная, машина за машиной. Тогда – беда! После смены с эстакады спуститься – сил нет.
Из будки вышел Мешенюк. Он не работал, и в его обязанности входило только следить, подгонять и стоять на выключателе. Не для того, чтобы выключать в экстренных случаях, а именно для того, чтобы не дать этого сделать, если мужики не успевают сортировать с ходу. Для таких, как Славка и Медведь, он щелкал рубильником, показывая особенное к ним отношение. Для срывщиков дров никаких выключений не полагалось. Никогда, ни по каким причинам. Разве что зацепило бревном и поломало ногу. Или оторвало ее в лотке поперечиной цепи.
Мешенюк шел вдоль по эстакаде с огромным дрыном в руке, выкидывая его перед собой, как посох. Остановился напротив одного из карманов и, замахнувшись дрыном на копошащихся внизу, заорал:
– A-ну, равняй торцы! Вы что, твари, не видите, что пачка кривая?! Где эта косая крыса – Буткин?!
Из-под эстакады вынырнул парень в оранжевой каске. Это был стропальщик по фамилии Буткин, выражением лица очень напоминающий героя фильма «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен», изрекающего в конце фильма историческую фразу: «А че это вы тут делаете? Кино-то кончилось…» Хитрющий до невозможности. Один глаз его слегка косил, зубов во рту было не лишку. Шельмовато озираясь, он разогнулся и задрал голову.
– Я тут!
– Видишь, концы торчат? Если эту пачку в штабель отправишь– будешь сам после смены ее там ровнять! Понял, сука?! – рявкнул на него Мешенюк.
Потом, повернувшись в сторону суетящихся внизу мужичков, он постучал палкой по настилу и назидательно проорал:
– Поубиваю, твари, если через пять минут не выровняете!
Один из мужичков начал быстро тягать баланы, разгребая их и выравнивая по торцу. В тот же миг Буткина как ветром сдуло под эстакаду.
Дойдя до нас, Мешенюк внимательно посмотрел на гору толстенных бревен и дежурно посоветовал:
– Поровней, поровней торцы, мужики… Понимаю, что тяжелые, но надо – Захар все равно проверит.
Тон, каким он разговаривал, менялся в зависимости от того, с кем он говорил. С Захаром – заискивающим, иногда до подобострастия. С серьезными мужиками, такими как Медведь, Славка и их друзья, – ровно, иногда повышая голос, но никогда не оскорбляя. От них можно было получить серьезную словесную оборотку, могли быть неприятные последствия. Мешенюк этого боялся. Чертей же и пидоров он глушил нещадно. Все, что он не мог или боялся высказать вслух одним, вдвойне вымещал на других. Разумеется, на самых слабых, забитых и запуганных. По складу характера он напоминал типичного «капо» – трусоватого и мстительного.
