Юрий Поляков - Гипсовый трубач
— Ев… Евтерпа…
— Прекрасно! Шесть. Ну, напрягитесь!
— Э-э-э… Забыл… — ненавидя свою дырявую память, сознался Андрей Львович.
— Вы что заканчивали, я запамятовал?
— Пединститут.
— Ну что ж, для пединститута вполне прилично. Может, звонок другу?
— Не откажусь.
— Считайте, что вы мне уже позвонили. Запомните и передайте другим: Полигимния — муза сочинителей гимнов. Не путать с Полигамией! Музой измены. Семь. Эрато — муза лирической поэзии. Восемь. Вы же писали в юности стихи?
— Писал.
— Должны знать. Каллиопа — муза эпоса. Девять. И, наконец, Синемопа — муза синематографа! Десять. За Синемопу!
Выпили. Хрустнули огурчиком. И Кокотов почувствовал, как в животе затеплилась надежда на то, что жизнь все-таки не напрасна. Мысли пришли в веселое движение.
— Дмитрий Антонович, а как зовут одиннадцатую музу? — спросил он, улыбаясь.
— Одиннадцатую?
— Да, одиннадцатую.
— Хм… И что же это за муза?
— Не догадываетесь?
— Нет…
— Звонок другу?
— Пожалуй.
— Это очень важная муза. Может быть, самая главная теперь.
— Ладно, сдаюсь!
— Те-ле-мо-па! — победно произнес Кокотов и указал пальцем на телевизор.
— Неплохо, коллега! За Телемопу! Она нам скоро понадобится.
Выпили по второй. Потом и по третьей — уже без тоста. Доели огурчик. Жарынин вытер и убрал клинок в трость. Писатель, пережив прилив алкогольного энтузиазма, снова закручинился, а режиссер, посасывая нераскуренную трубку, некоторое время как загипнотизированный молча смотрел за окно на сияющий куполок дальней монастырской колокольни.
— А если она не погибла? — вдруг спросил он.
— Кто?
— Ваша Ника.
— Нет, она разбилась. Это точно!
— А все-таки!
— Допустим. И что же?
— Пока не знаю.
— Почему же тогда она не приехала к Львову? — растерялся Андрей Львович.
— А вдруг она страшно изуродовалась в катастрофе? Даже фронтовики, потеряв на войне руку или ногу, боялись домой возвращаться. Вдруг жена не примет калеку? А тут юная девушка! Представьте, коллега: звонок в дверь. Львов открывает и видит на пороге… Господи! Нет! О нет!! — Режиссер исказил лицо и закрылся растопыренными пальцами, будто увидал кошмар.
— Да ну вас к черту! — разозлился Кокотов.
— Напрасно вы обиделись! Вот я вам сейчас случай расскажу. У нас в доме, в первом подъезде на четвертом этаже, жила молодая семейная пара, офицер-танкист и учительница. Его звали Павел, ее — Анфиса Андреевна. Учительниц всегда, знаете, по имени-отчеству величают. Анфиса была хороша! (Имя, кстати, тоже отличное. Не то что ваша Ника!) Молодую Мирошниченко чем-то напоминала. Помните?
— Конечно!
— Вы, кстати, какого года?
— Шестьдесят второго.
— Мальчишка! Я — пятьдесят четвертого. Так вот, любил ее муж без памяти: вечно с цветами, тортами, духами — как жених. Знали они друг друга еще со школы, встретились на городской олимпиаде по математике. Так вот, день знакомства, двадцать пятое января, был у них самый главный праздник. В этот день Павел всегда тащил жене такой огромный букет, что еле в лифт с ним помещался. Сын у них рос, Миша — отличник. Офицерам в ту пору, при Грачеве, тяжко жилось — зарплата копеечная да и ту месяцами не выдавали. Но Павел смышленый оказался мужик и вот что придумал: он в своих танковых мастерских иномарки ремонтировал и неплохо зарабатывал. У меня тогда «Тойота» была, и разбил я ее вдрызг. Так он мне тачку как новенькую собрал. Мастер! Сколько раз ему говорил: «Паша, бросай ты службу! Гиблое дело! Пока у нас президент-белобилетник, ничего хорошего в армии не будет. Открой автомастерскую — озолотишься!» А он мне: «Я, Дмитрий Антонович, потомственный офицер. Мой прадед Шипку брал! Все скоро переменится, Россия без хорошей армии долго не сможет!» А тут как раз война с Чечней. Его танковый батальон на Грозный бросили. Последний раз он жене позвонил под Новый год, мол, завтра возьмем город. Скоро приеду. Жди! Люблю. Береги сына! А потом пришли из военкомата, глаза прячут… В общем, погиб он во время новогоднего штурма Грозного. Тогда этот баран Грачев танки без прикрытия на улицы загнал — их и пожгли. Павел, сказали, сгорел в броне без остатка. Мол, извините, можем дать какой-нибудь символический пепел. Дали. Похоронили черт-те где — возле Домодедова. Кладбище огромное, могилы экскаватором роют. Сунули урночку в мерзлую землю, стрельнули в небо — и разошлись. Как же Анфиса убивалась, как убивалась! Если бы не сын, может, что-нибудь с собой и сделала бы. Месяц вообще лежала не вставая. Моя супруга от нее не отходила, нянчилась с ней, как с маленькой. Потом вдруг Анфиса вскочила, глаза горят, кричит: «Не верю! Мы не его похоронили. Я чувствую!» Оставила сына соседям, помчалась в Ростов-на-Дону, там на запасных путях в вагонах-рефрижераторах неопознанные останки хранились. Что уж она там увидела — но вернулась покорная, снова стала на работу в школу ходить. В общем, успокоилась, притихла, стала жить… А через год у нас новый дворник появился. Поселился, как и прежний, умерший от пьянства, в пристроечке к котельной. Мужик был сильно пострадавший: руки обожженные, а лицо… Помните, как у Ющенки рожа перед выборами изволдырилась?
— Еще бы!
— Так вот, у нового дворника куда хуже. Ни волосинки на черепе — одни струпья фиолетовые. Чистый Фредди Крюгер! Голоса тоже нет — связки сожжены. Не говорил — хрипел, не сразу и разберешь. Кое-как объяснил: с Кузбасса он, в шахте обгорел, когда метан рванул. Дворником инвалид хорошим оказался: не пил, территорию в чистоте содержал, пацанам свистульки из жести вырезал, в сантехнике неплохо разбирался, ремонтировал лучше и дешевле, чем вся эта пьянь из ДЕЗа. Сначала из-за внешнего вида его приглашать в квартиры побаивались, а потом привыкли: руки хоть и страшные, обгоревшие, а золотые. Была у него, правда, одна особенность: как свободная минутка выдастся, сядет на скамейку возле своей каморки и смотрит на дверь первого подъезда. Смотрит, смотрит, смотрит…
А с Анфисой Андреевной стало тем временем происходить что-то странное: однажды она вошла в лифт и чуть не упала в обморок, потому что уловила отчетливый запах своего погибшего мужа. Потом вдруг двадцать пятого января нашла на пороге огромный букет цветов. Ну, с ней истерика! Мы стали успокаивать, мол, это кто-то из однополчан покойного решил сюрприз сделать — все ведь знали, как Павел ее любил. Но с ней все-таки нервный срыв случился: боялась из дому выйти, везде ей запах покойного мужа чудился… Посовещались мы по-соседски и нашли хорошего психотерапевта, видного мужчину лет сорока. Стал он к ней ходить: гипноз, анализ страхов, угнетенная женская чувственность, сознание-подсознание, либидо-подлибидо, разговоры о потаенном детстве и все такое прочее… Сперва он с ней, как положено, ровно час занимался, минута в минуту. Потом стал задерживаться, чаевничать. Затем с пакетами магазинными начал появляться — она ведь вообще из дому не выходила от страха. А там глядим: уже и Мишку из школы за руку ведет. Раньше-то пацана мы по очереди забирали…
