Ирина Лобановская - После третьего звонка
— А оно уже давно закончено, — оживился Крашенинников. — Правда, обрастает с каждым днем новыми детальками и подробностями, но это мелочи. Песни, Танюша, делятся только на несколько категорий: во-первых, временны" е.
— Вре" менные? — не поняв, переспросила Таня.
— Нет, не поняла, — терпеливо пояснил Виктор, — именно временны" е. О быстротечности времени. Ну, например, "дни летят, не вернуть их назад" и "годы летят, наши годы, как птицы, летят". Всегда в полете! Но, с другой стороны, "мои года — мое богатство". Некоторое расхождение во мнениях. Ну, это пустяки. Слишком много внимания к седине, вот где беда: "Мои виски уже в снегу, а сердце снег еще не тронул…", "Поседею, побелею, как земля зимой", "Снегопад, снегопад, не мети мне на косы", "У тебя на висках седина, и моя голова стала белой", "Голова стала белою, что я с ней поделаю", "Пусть у меня на волосах лежит, не тает снег…" Кому что нравится, и каждому свое! И, безусловно, хрестоматийное "а за окном то дождь, то снег!"
— Надо же иметь такую завидную память! — усмехнулась Таня.
— Это не память, Танюша, это цепкость или хватка, — поправил ее Виктор и продолжал, вдохновляясь все больше и больше: — Теперь дальше: цветочные песни. Ну, обязательно, "лютики-цветочки", "расцвела сирень-черемуха в саду", "ромашки спрятались, поникли лютики". Затем "красная гвоздика", "золотые шары", "лаванда, горная лаванда", просто "городские цветы". Просьбы и просьбочки: "не дари мне цветов покупных, собери мне букет полевых", "купите фиалки". Кстати, ответ тоже имеется: "Куплю фиалки, без фиалок нет любви", а в завершение ставший просто классическим "миллион, миллион, миллион алых роз"!
Таня тихо смеялась. Облачко покачивалось и слегка расплывалось.
— Вникла? — поинтересовался Крашенинников и торжественно перешел к следующему пункту: — Утешительные песни: "не переживай, всякое бывает", "не грусти: все еще впереди", "не надо печалиться: вся жизнь впереди, вся жизнь впереди, надейся и жди", "Грустить не надо, пройдет пора разлуки", "Радость ли встретишь, горе ли встретишь — только тряхни озорной головой", "не унывайте, пройдет три года", "Радость у нас впереди, позади — печаль", "Верю, что увидимся с тобою мы, чтоб не расставаться никогда" и "Если верить ласточкам, завтра будет радостным, завтра будет радостным, завтра будет праздником…" Это все оптимисты высшего разряда, Танюша, не нам чета. В них жива святая и светлая вера в будущее! — Виктор взглянул на Таню. — Встречу они почему-то всегда назначают в одно и то же время: в девятнадцать ноль-ноль! "Жду тебя на том же месте в понедельник в семь часов" и "Завтра снова назначим мы встречу в семь часов у Никитских ворот"! Иногда они даже терзаются вопросами типа: "Что тебе подарить?", "А где мне взять такую песню?", "Ну как же так могло случиться, что мы не виделись давно?", "Зачем ты снова повстречался?" и "Куда уехал цирк?" Хотя на последний вопрос ответ как раз хорошо известен: цирк с Алексеем уехал на Волгу. Вообще ездить мы любим: то "сяду в скорый поезд", а потом "на дальней станции сойду", то "я еду за туманом", а то с серьезными намерениями "увезу тебя я в тундру!" Тебе не надоело?
— Продолжай! — сказала Таня. — Где и когда я еще смогу услышать подобный детальный анализ?!
— Нигде! — горделиво согласился Крашенинников. — Я могу болтать до бесконечности, но уже устал, поэтому заканчиваю. Остро ставится проблема начала. Тут и вопрошают: "С чего начинается Родина?", и утверждают: "Все начинается с любви" и "Утро начинается с рассвета" — ну, это у кого как! И просят: "Чтобы день начинался и кончался тобой!" Просьб и молений в песнях неслыханное множество. Видно, у нас очень неблагополучно обстоит дело с удовлетворением самых простейших человеческих потребностей. То и дело слышишь бесконечное: "Поговори со мною, мама", "Позови меня", "Позвони мне, позвони", "Пообещайте мне любовь хоть на мгновение", "Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко", "Возьми меня с собой", "Приходи, я все прощу", "Что-нибудь скажи по части отношенья нашего", а также "Дай мне руку, я в судьбу поверю", "Подари мне воскресенье", "Подари мне платок", "Подари мне лунный камень", "Подари мне добрый день"… С подарками все время напряженка. И варианты: "Ищи меня по карте" и "Если нам с тобою по пути, руку дай скорее". Ну, про руку, кажется, тоже было… Принцип прост, как кусок бумаги: "раз словечко, два словечко — будет песенка!" А из песни, как известно, слова не выкинешь.
Таня продолжала смеяться.
— Как хорошо ты смеешься! — прошептал Виктор. — Ты вообще все делаешь хорошо…
— Раньше это относилось только к Гере! — насмешливо заметила Таня. — Ты нас с ним случайно не перепутал?
— Да уж как-нибудь… — пробормотал Виктор. — Разве тебя перепутаешь? Кстати, мои разговоры с тобой не остались без внимания, и мне уже звонил Герка и справлялся о работе, успехах и творческих планах. Про Алексея и Аньку ты знаешь. Теперь по сценарию должна появиться Татка…
— Тата, — задумчиво повторила Таня. — Она по-прежнему любит тебя, Витя?
Крашенинников вздрогнул и отпрянул от облачка.
— И как давно ты догадалась об этом? — резко спросил он. — Раньше, чем начала со мной спать, или уже потом?
— А ты вообще делал вид, что не догадался, — отпарировала Таня. — Иначе не мог бы так себя вести.
— Это как же — так? — недобро спросил Виктор. — Выходит, я плохо себя вел? Таня, я знаю о себе все, но не нужно без конца тыкать пальцами! Ты-то уж могла и воздержаться! Как я себя вел… Да как всегда! Ничего оригинального! Но заметь, Танюша, — он вдруг засмеялся, — ведь подлянка как раз не в том, что я сделал, а в том, что я это делать перестал! Не продолжил! Самая страшная тупиковая ситуация в жизни, когда тебе без конца талдычат: "Ждите ответа…" И ты, как последний дурак, его ждешь… Хотя Татка в чем-то крепостная по характеру и зависимость ей даже кстати, — Виктор покосился на Таню. — Но она не знает, Танюша, и ты тоже, что я человек конченый. Перегоревший. Сломанный. Несостоявшийся в любом смысле. И женщины мне отныне больше не нужны… Вот такие пирожки с котятами…
— Что-то новенькое в твоем лексиконе, — заметила Таня. — А все остальное… Ты повторяешься, Витя, это становится неинтересным, уж извини. В попытках сбросить с себя тяжесть вины ты обращаешься к привычным и отработанным способам. Ты неизобретателен. Сейчас ты опять скажешь, что я умею быть жестокой?
— Это и паровозу понятно, — пробормотал Виктор. — Вчера я гадал на Пришвине, открыл книгу — два слова: "Ничего особенного". Вот и ответ. Полный атас…
Облачко стало медленно подниматься к потолку.
— Мне пора, Витя, — сказала Таня. — Как ты там говорил: "завтра будет радостным?"
— "Если верить ласточкам", — дополнил Виктор. — А ты веришь им, Танюша?
— Ласточек сейчас нет, они все улетели до весны, — логично отозвалась Таня. — Поэтому и верить пока некому. Но если ты мне дашь руку, я в судьбу поверю! Примерно так, кажется?
Виктор с готовностью протянул ладонь и блаженно закрыл глаза. Легкое, теплое, родное прикосновение… Мимолетное, как порыв ветра. И все…
Облачко исчезло, растаяв в воздухе.
Виктор вздохнул, с тоской огляделся по сторонам и бросился на диван, нащупав рядом сигареты. "Я тебя никогда не увижу, я тебя никогда не забуду…" Основные постулаты конца двадцатого века. Дожить бы теперь до утра…
Он опять ждал Таню.
Насчет Татки Виктор как в воду глядел. Она явилась прямо с солнышком, словно по заказу. Аккуратная, чистенькая, улыбающаяся во весь огромный рот. Живой укор его вовсе не больной совести.
— Как ты тут без меня, Витюша? — поинтересовалась она таким тоном, словно они расстались вчера за полночь после интимно и мило проведенного вечера, далеко не первого в их жизни, а сегодня утром, по обыкновению, встретились снова.
Крашенинников взглянул на нее с любопытством исследователя. Почему форма так часто и жестоко не соответствует содержанию? Природа не стремится к совершенству и гармонии? Но для чего, с какой целью? Разве не лучше претворить, наконец, в жизнь абсолютно все теории об идеальном человеке, оставшиеся до сих пор лишь на бумаге? Осуществить стремление народов и наций всех времен… Увы, не получается…
— Иди на фиг! — посоветовал Татке Виктор.
Он не успел еще с утра опохмелиться и поэтому был зол и опасен.
Татка дружескому совету не вняла. Вместо этого она села на табуреточку и достала сигарету.
— Давай я помою тебе окна, Витюша, — предложила Татка. — Сто лет немытые! Я очень люблю мыть окна. Трешь себе тряпочкой, трешь, и вдруг мир за окном становится совершенно другим, вроде бы незнакомым, в иных красках и тональностях.
— Тебе придется потерпеть до весны, Татусик, — сказал Виктор, с трудом сдерживаясь, и тоже закурил. — Зимой ни один нормальный человек окон не моет.
— А когда ты здесь видел нормальных? — резонно возразила Татка. — Над чем нынче работаешь?
