Лаура Рестрепо - Ангел из Галилеи
Орландо, ее дядя Орландо, днем работает фотокорреспондентом в «Мы», а вечером заканчивает образование. Он все такой же мастер на все руки и так мне помогает, что я не знаю, что бы делала без него.
Сестра Мария Крусифиха поселилась в поселке под названием Беленде-Умбрия, где выращивают кофе. Говорят, она живет отшельницей, дни и ночи проводит в уединении, скрывшись от мира в бедной хижине. О Свит Бэби Киллер мы знаем лишь то, что она потеряла ногу и ходит с деревянным протезом, но это не мешает ей зарабатывать себе на жизнь, работая грузчицей в порту Буэнавентура. Марухита де Пелаэс все так же живет в Галилее, но она уже больше не носит накидку — ни синего, ни какого-то другого цвета. Падре Бенито умер насколько лет назад, но не от рака легких, вызванного страстью к Lucky Strike, как можно было бы предположить, а от инфаркта, случившегося по причине его гневливого нрава. С.Ф.А. распалась, потому что практически все ее члены уехали в Медельин, где пополнили ряды наркоторговцев.
С тех пор как я впервые привела Красотку Офелию в дом сестер Муньис, она стала постоянно обращаться к ним за советом. Обе старухи любят ее и готовят мази, чтобы навсегда сохранить ее кожу, гладкую, словно фарфоровую, а Офелия, в свою очередь, не принимает решений в любовных вопросах, не выслушав их мнения.
Донья Ара вяжет крючком покрывала и коврики и тем зарабатывает на пропитание. Она живет тихой и безмятежной жизнью, посвящая себя Орландо и отдавая своей внучке — моей дочери — всю любовь, которую не смогла дать старшему сыну. О нем ничего больше не было известно после его исчезновения, и даже послания перестали приходить, так что свою работу писца она считает законченной.
Она запретила мне публиковать содержимое пятидесяти трех тетрадей до дня ее смерти, за исключением тех шести фрагментов, которые после долгих упрашиваний я смогла включить в эти записи. Она ни за что не согласилась отдать записи Церкви, несмотря на то что сам епископ Сантафе-де-Богота поднимался в ее дом, чтобы потребовать их. Не в тот прежний дом, а в другой, поскольку донья Ара переехала на шесть кварталов ниже.
Предыдущий дом превратился в святилище и стал настолько посещаемым местом, что туда приезжают даже кандидаты в президенты во время своей предвыборной кампании.
Поэтому старая улица Нижнего квартала поднимается теперь вверх широкой цементной лестницей с теснящимися по бокам киосками, где продаются медали, марки, молитвы и всевозможные сувениры, имеющие отношение к ангелу из Галилеи, теперь весьма почитаемому как обычными священниками, так и епископами и другими церковными иерархами. Наибольшим спросом пользуются ладанки с кусочками его подлинной туники и кожей его сандалий. Фальшивые реликвии и фальшивая память о том, у кого при жизни не было ни рубашки, ни обуви.
Цементная лестница выходит к бетонной громадине новой базилики, построенной над тем, что раньше было Бетелем. Внизу, внутри того, что осталось от пещер, в основании базилики, существует целое подземное поселение нищих, наркоманов и уличных воришек, они живут на гроши, которые им бросают паломники. Есть и другие нововведения, например автобусная станция и пара пансионов, чтобы приютить тех, кто приезжает издалека.
Базилика называется базиликой Святого ангела, и рядом с алтарем в ней высится гипсовая скульптура белокожего юноши со светлыми волосами — пара гигантских крыльев спускает его с небес, на нем надета короткая римская туника, накидка из красного шелка, корона из фальшивого золота, а ногой, обутой в греческую сандалию, он решительно попирает мерзкое чудище. За статуей электронное табло — вроде тех, которые в «Макдоналдсе» сообщают о цене гамбургеров, — вспыхивающие красные лампочки буква за буквой печатают десять заповедей, семь таинств и оповещают о делах милосердия.
Вся эта бутафорщина не имеет к нам никакого отношения, и ангел, перед которым тут так преклоняются, — не наш. Донья Ара, Крусифиха и я с дочкой не играем никакой роли в сфабрикованной официальной версии. И Свит Бэби Киллер и Марухита де Пелаэс тоже остались в стороне. Дело в том, что новому священнику нравятся лишь божественные глянцевые истории, и он не хочет знать никого и ничего из того, что бы привязывало ангела из Галилеи к этой земле. Особенно если речь идет о женщинах. Чтобы поверить в ангела, Церкви пришлось лишить его чувств, плоти и крови и превратить в пресную и банальную сказку, выдуманную ею самою.
В остальном же квартал изменился мало. Если не считать «Звезды» — у нее сменились хозяева, и теперь она называется не лавка, а супермаркет. Мостовой и сточных труб так и нет, а потому каждую зиму вода уносит вниз какой-нибудь дом.
Я все так же работаю в журнале «Мы». Продолжаю писать все те же глупости, но теперь мне за них лучше платят. Я живу со своей дочкой и практически полностью посвящаю себя ей. Я так и не захотела выйти замуж, хотя через мою жизнь прошло несколько мужчин. Во мне все еще живет тоска по ангелу, это чувство приглушено, но в некоторые минуты — как, например, эта — оно охватывает меня с такой силой, что буквально съедает изнутри.
Я не перестаю благодарить людей из Галилеи, которые открыли мне глаза на такие вещи, которые я сама никогда бы не увидела. Распознать ангела нелегко, и без их помощи со мной бы случилось то же, что со многими другими, — они были рядом с ним, но не поняли этого.
Моей дочке очень нравится в Галилее. Прихватив котелок, она вместе с Орландо поднимается на холм, чтобы устроить там пикник у костра, играет и дерется на улице с другими детьми, иногда я по нескольку часов не могу найти ее, а потом обнаруживаю спящей перед телевизором у кого-то из соседей. Я хочу сказать, что, по счастью, жители квартала видят в ней обычного ребенка. Но вначале было не так.
Когда она должна была родиться, в роддоме Коунтри собралось по меньшей мере пятьдесят-шестьдесят человек со свечами и цветами. Остальные остались ждать наверху, в квартале. Говорили, что были явлены все благоприятные знаки: нужное количество звезд на небе, песня черного дрозда в положенный час, правильный узор на кофейной гуще.
Врачи и медсестры роддома не могли понять, что это за сумасшедшее столпотворение. Но я-то понимала, и меня буквально колотило от тревоги. То, чего ждали люди, было исполнением пророчества, появлением нового звена в цепи, рождением ангела, сына ангела, как случалось века назад и как должно происходить и впредь.
У меня уже было принято решение: я увезу сына далеко, в другой город, где он сможет расти без этого клейма. Конечно, узнав, что родилась девочка, я почувствовала безграничное облегчение. На людей из Галилеи новость, наоборот, обрушилась словно ушат ледяной воды: это значило, что реинкарнация не произошла, так как ангелов-женщин, по их мнению, быть не может.
Разочарование было огромным, и вскоре в квартале забыли и обо мне и о дочери. То есть они нас не забыли, а, наоборот, приняли. Лучше сказать, они забыли прошлые события, забыли о происхождении девочки. Ей самой об этом известно мало. Я только объяснила, что ее отец был особенным и что его звали Мануэль.
Откуда я знаю, что его звали Мануэль? Мне это открыли сестры Муньис. Они сказали, что дед ангела, кроме того что был человеком безнравственным, еще и фанатично исповедовал религию и что, прежде чем продать ребенка чужестранцам, успокоил свою совесть, велев его окрестить. Ему нарекли имя Мануэль. Это мне поведали сестры Муньис — точнее, Чофа, потому что Руфа по-прежнему предпочитает помалкивать, — и я решила поверить им. Я поверила им, во-первых, потому, что Мануэль значит Тот, кто находится с нами. И во-вторых, потому, что плохо представляла себе, как скажу дочери, что по разным обстоятельствам у ее отца не было никакого имени.
Это счастье, что моя дочь может расти в нормальных условиях, ведь она здоровая и обыкновенная девочка. Мне она кажется чудесной. А как же иначе? Я все-таки мать. Донья Ара тоже смотрит на нее глазами любящей бабушки каждый раз, когда бормочет: «Эта девчушка сияет!» Я никогда не замечала ни одной исключительной черты, которая бы отличала ее от сверстников. Она восхищается своим дядей Орландо и ставит его выше всех людей, собирает комиксы, ненавидит овощи, использует калькулятор, чтобы сделать задание по арифметике, наряжает кукол, одержима «Нинтендо». Хотя я крестила ее именем Дамарис — в честь моей матери, в жизни мы не называем ее так, потому что имя не слишком ей подходит, а каждый зовет малышку каким-нибудь прозвищем. Надо сказать, она очень красива, но не более, чем множество других детишек, бегающих на улице.
Лишь одна вещь беспокоит меня. Одна-единственная вещь лишает меня сна и заставляет задумываться — это бездонная глубина ее темных глаз, понимающих все без слов, иногда в них появляется такое выражение, что кажется, будто они смотрят, но не видят.
