Андрей Левкин - Цыганский роман (повести и рассказы)
Тельца исчезли в ряби воды, а он понял, то есть ему что ли было рассказано, что все это означает Судный день, а ему так и положено безмолвно сидеть под мостом, потому что все, полагающееся при конце света, произойдет очень скоро - не долее получаса. Неудобств он не испытывал, ему только было непонятно, что именно он будет делать на этой земле, которая закономерно делалась все пустынней и пустыннее: было похоже на полчаса артобстрела на его последней войне, но та земля стала пустынной для него уже сразу после контузии.
Сюда должны были прийти чужие войска - думал он свойственные военному мысли о Судном дне. Или же - должны были прийти какие-то совсем другие люди, чьи перемещения не были бы отмечены ни в чьих штабных картах. Он, значит, уплывал отсюда в новый конец света, в какой-то новый свет, как Колумб; будто какой-нибудь строитель пирамид, Хирам новой России, воздвигнутой на поражении - если говорить словами, понятными ее истории. Но у него не было речи, которая могла бы описать движения этих бледных и почти прозрачных тел, которые продолжали елозить под мостом в воде.
Европейцы, те ведь после смерти говорят на латыни, а русские - на древнерусском, обретая заодно и мудрость, оставившую язык веке в 17-ом. Ему же, видимо, теперь надо учить язык заново, ну а поскольку он не мог об этом попросить, он вспоминал единственную книгу этого рода, - когда еще был взводным, то по долгу службы читал "Методическое руководство к учебному пособию "русский язык" для солдат, слабо владеющим русским языком".
Где? - на аэродроме. Откуда? - с аэродрома. Стрелять из чего? Ашот писал письмо, Илико написал письмо. О чем мы говорим? О ручном пулемете. Об индивидуальном оружии. О противотанковых гранатах. Использование в речи дательного падежа существительных, прилагательных и личных местоимений в значении адресата и с предлогом по (в конструкции стрелять (по кому?)). Это мой автомат - я беру мой автомат. Чтобы + неопределенная форма глагола синонимична конструкции с предлогом для + имя существительное в родительном падеже: для захвата=чтобы захватить. Стою рядом с ефрейтором Гобеляном творительный падеж в значении совместимости. Часовому запрещается передавать оружие. - Кому запрещается передавать оружие? Смена караула будет через час. - Когда будет смена караула?
Человек в виде дворника, шваркавшего метлой над ухом, то есть за окном, наверное возле входа, он, наверное, старательно наблюдал при каждом взмахе метлы за тем, что кругом происходит, - он запросто мог оказаться Богом думал генерал. А если бы была зима, и он бы разгребал снег - несомненно, был бы им.
Сила
В начале августа я начал ощущать раздерганность окружающего, какая бывает с людьми, специально уходящими в подобные состояния. В моем случае означало это лишь просто то, что я слишком давно жил в этой стране долго. Теперь вся она принялась составляться заново как бы из отдельных лиц и понятий, выдвигающихся отовсюду, в том числе из темноты и мозга.
Свести их вместе можно было только чем-то одним, простым, некой силой. Ну вот, взаимные оскорбления в России разумно доходят до констатации черты, присущей определенной личности. Не потому даже, что эта черта плоха, но потому, что выпирает - ты, в шляпе. Торчащие свойства и детали естественно опускают человека, делая его неправым и героем анекдота. Учитывая же сказанное ранее о том, что в России всякий имеет возможность не притворяться, а быть самим собой - что и делает с удовольствием - мы обнаруживаем вовсе не парадокс, а определение здоровой русской личности. Он, она, личность такова, какая есть, но при этом витальна настолько, что никакая отдельная ее черта - пусть даже самая рельефная - не определяет ее полностью. То есть, это как если бы воздушный шарик продырявился, а не сдувается.
Из логической дотошности следовало бы предположить, что видов такой силы может быть несколько, но зачем? Какая разница, сколько их и как они называются? Шарики не сдуваются, вот и ладно. Тем более, что в России давно уже существовал демонстрационный вариант типической здесь силы, водка. А что еще столь же апофатично из всего, что входит в человека? Питье здесь есть питье, а не употребление выпивки во вторичных, фоновых каких-нибудь цивилизованных целях - водка не предполагает размазанности или двусмысленности ситуации. Даже в конкретных обстоятельствах мороза, холода, усталости. Ее пьют, а не украшают ею жизнь.
Откуда следует, что жизнь состоит в России не из придуманных, к которым приучают, вкусовых предпочтений, но из конкретных жестких позиций. Да, жизнь здесь плотная, жесткая и опирается больше на силу, чем на вкус.
Эта жесткость имеет неприятные для постороннего следствия: да, булочками можно торговать среди грязи, как картошкой. Столики в кафе не обязаны быть вылизанными, то же и прочий мусор. Потому что, чтобы жить в такой истории, человек должен обладать сильным иммунитетом, а что его развивает лучше постоянной нестерильности? Нужно уметь обходиться сухарями и кильками в томате, при этом не считая, что "обходишься"; можно на ночь сойтись непонятно зачем - не важно. И эта сила стушевывает различия между типами продуктов или случаями из жизни.
Ежели по Гегелю, то в этот город на белом коне продолжал въезжать, особенно по пятницам, Абсолютный дух. И это, в соответствии со скопческой терминологией белого коня как полной кастрации (в отличие от коня пегого, это лишь усекновение ятр), означало доведенную до абсолюта сублимацию.
Превращения
Однажды едучи с "Октябрьской" до "Киевской" и далее за "Фили", я обнаружил, что по маршруту сзади как бы приклеилась особа неопределенных пожилых лет, в специальном каком-то одеянии - холщовый балахон выцветшего цвета, тяжелая, соответствующая балахону обувка и платочек. Морда особы была достаточно тяжелой и то ли испитой, то ли опухшей от переживаний, коим вполне отвечал и выбивающийся из под платочка седой локон. Шизой от нее несло, но миролюбиво.
Сначала она спутала выходы на "Киевской" - то есть вырулила в ту половину перехода, которая выводила к эскалатору, приезжавшему вниз. Это препятствие она преодолела просто - не по годам поднырнув, чуть ли не ползком, под трубками ограждения. Далее, когда уже эскалатор доехал до верха, она взгромоздила сумку на поручни и - когда сумка начала падать по окончании поручней - лихо ее подхватила.
Далее она оказалась уже в том же вагоне. Одну остановку осваивалась, ходила взад-вперед, а потом подошла к этому - не домофону, к экстренной связи с машинистом, нажала на кнопку и сказала: "Марину Цветаеву замучили". После чего отошла в другой конец вагона и села в углу. Машинист пару раз недоуменно аллокнул, но никаких мер воздействия - вроде ментов на "Кутузовской" - не произошло.
Тогда особа опять перестала быть тихой и голосом второй программы городской радиоточки заговорила длинную историю - все о той же Марине Ивановне. Переходя то и дело на изложение от первого лица, отчего имело место перевоплощение, которое было не столько даже театральным, сколько нутряным.
Вот то-то, - подумал я. Есть какая-то особенность в климате этой страны или, конкретнее, города. Тут - над ним или сквозь него - вечно ходят какие-то отдельные объекты или сущности, которые закручивают в себя, полностью себе подчиняя, любой человеческий материал. И нельзя же даже сказать, что эти сущности бесы, поскольку ну какой же бес та же Марина Ивановна - она же, по сути, вполне такая же эта старушка, подпавшая под некое воздействие тоже чего-то вычурного.
А ровно в тот же день, но еще засветло, я видел другую такую сущность: она подошла к зданию конторы (я курил на крыльце) в виде мелкого торговца. Росту около полутора метров, в какой-то сизо-зеленой куртенке, лет двадцати пяти-тридцати. У него была громадная челюсть, достававшая только что не до груди, очень узкий лоб с - нет, вроде бы, не вру - явственными надбровными валиками. Нос сползал прямо со лба и переходил в пухлые губы, нижняя была просто громадной. В руках у него была книга - большая, детского подарочного формата, глянцевая, красиво блестевшая внутри сумеречного дня - "Азбука".
Можно было даже ощутить на расстоянии как захватывает любое подобное уподобление: оно брало человека в охапку где-то за поясницу и начинало раскручивать, как что ли сектанта на радении, сминая в единое месиво все области его ощущений и производя что-то несказанно отдельное, что тоже жило в этой стране вечно.
Корабли
Начинало казаться, что в этой стране обрести хотя бы хоть какой индивидуальный покой можно лишь перейдя в разряд скопцов и проч. серебряных голубей. И это, уже не первое появление здесь безудых мальцов начинало настораживать: осознание устройства жизни, иными словами, оказывалось тут возможным только лишь при устранении всего плотского.
Но ведь я и находился тут практически в скопческом состоянии - по обстоятельствам семейной жизни, заводить временные отношения не было времени, да и представлялось стилистически некорректным. Кроме того, еще продолжал действовать и остаток моего внешнего состояния, все же я был еще извне, не вполне здешний. То есть, с точностью до анатомии, сейчас я был именно что серебряный голубь, пусть даже и не навсегда. Кроме того, хотелось отнестись к делу системно - не упускать же такой редкий случай.
