Го Босен - Современная проза Сингапура
— Да знаю, знаю… Скажи «четыре»! Скажи «четыре»!
Фокусник повернулся ко всем спиной и стал совать согнутый палец через решетку клетки. Это вконец взбесило режиссера. Он опять заорал на фокусника, тем самым показывая всем свою значительность:
— Слушай, ты! Здесь я хозяин! Пока что ты у меня служишь! Попридержи язык здесь! Я хозяин!
— Знаю, знаю. Скажи «четыре»! Скажи «четыре»!
Господин Чао, раздраженный поведением Мей Фэн, решил вмешаться:
— Ваш фокусник, по-моему, большой наглец. Надо бы его проучить как следует.
Фокусник снял очки и медленно двинулся к кучке людей. Угроз господина Чао он не испугался. Его голос задрожал от скрытого бешенства:
— О, наш высокий гость все еще с нами?! И, как всегда, поучает! Да, он дает нам уроки! Как делать деньги на черном рынке, как покупать хорошеньких девочек… Не успеет он открыть рот — и мы уже слышим его поучения. Он такой важный, все должны бояться его, низко кланяться! Надутый пузырь! Вот-вот лопнет от важности!
Господин Чао в ярости замахнулся на фокусника.
Тот сделал едва уловимый жест — и в поднятой руке господина Чао вдруг возник портсигар. Крышка распахнулась, и посыпались сигареты. Господин Чао оторопел. Одна сигарета попала ему в рукав, и он, извиваясь, старался ее вытряхнуть. Это было настолько потешно, что все захохотали. Даже приятели, которые звали его прочь, и те не могли сдержать улыбку.
Фокусник вернулся к клетке, согнулся над ней и как ни в чем не бывало стал опять уговаривать попугая сказать «четыре».
Режиссер злобно сверкал глазами. Уходя с господином Чао, он погрозил пальцем фокуснику.
— Не волнуйтесь, он заплатит за оскорбление! Завтра же я его уволю. Вот увидите! Завтра же!
Толпа разбрелась. Мей Фэн стояла у кулис, готовая к выходу.
Режиссер дал сигнал, осветитель притушил огни, оркестр грянул. И вот она на сцене!
Выбегая на сцену, она успела посмотреть по сторонам. Господин Чао прислонился к щиту декорации и, пыхтя сигаретой, следил за ней взглядом. Фокусник качал головой, и глаза его за очками были печальны.
Мей Фэн словно вошла в иной мир. Прожектор выхватил ее из темноты и заключил в прозрачный белый шар. Публика в темном зале шуршала, как шелк. Мей Фэн возникла на сцене в полной тишине, потом послышалась музыка, тихая и нежная, как дыхание волны. Она быстро пошла вперед, кланяясь и улыбаясь. Взяла два маленьких блюдца — в каждом из них горела тоненькая свечка.
Осторожно поставила блюдца на ладони и начала свой танец.
Наконец-то она одна! Танцуя, она думала о фокуснике. Как странно он себя вел… Даже сквозь музыку ей слышался его мягкий голос. «Скажи „четыре“! Четыре!» Она плавно двигала руками по кругу — и пламя свечей дрожало. Она улыбалась. Свет прожекторов резал глаза. Она сделала поворот. Блюдца в ее руках медленно кружились, свечи стояли прямо, и язычки их пламени вытянулись в неподвижном жарком воздухе. Серебристо-черный мотылек неожиданно выпорхнул из темноты и затрепетал крылышками перед огнем. Крошечный, почти невидимый. Пламя свечей едва заметно вздрагивало, как будто кто-то дул на него. Мотылек исчез.
Постепенно музыка менялась, и Мей Фэн танцевала быстрее и быстрее. Помост еле различимой полосой тянулся в глубину зала. Как дорога к неведомому. Она приближалась к нему, но какая-то сила влекла ее назад. Поток незнакомых ощущений обрушился на нее. Безысходность и одиночество. Сомнение шевельнулось в ней. Захотелось убежать, но яркий свет прожекторов сковывал волю. Громкая музыка усилила беспокойство, и она нетвердыми шагами двинулась в сторону зала.
Она ступила на помост, и мгновенно все фонари — розы и лотосы — по его краям ожили и бросили в пространство красные, желтые, зеленые огни.
Слева и справа от нее ряды публики поднимались плавными волнами. Но различить она могла только сидящих у самого помоста. Они безмолвно смотрели на нее застывшими глазами. Ни проблеска радости, ни намека на веселье не было в их лицах. Они смотрели и смотрели. Неподвижно.
Тихо. Так много мужчин. Так много лиц. Ряды, ряды, надвигающиеся, сплошные, словно камни в безбрежной пустыне.
Дряхлый старик с седой головой и отвислыми трясущимися щеками назойливо пялился на нее.
— Мей Фэн, иди сюда! Сюда!
Кто-то звал ее из зала.
Она посмотрела через плечо. Господин Чао. Каким-то образом он успел занять место у помоста и теперь размахивал тлеющей сигаретой в нескольких футах от нее. Она покачала головой.
Она дошла уже до последних рядов и, танцуя, медленно двигалась назад, к сцене, когда старик внезапно вскочил с места и судорожно вцепился в сверкающие ленты у ее талии. Мей Фэн испуганно отшатнулась. Как безобразно он выглядел в жалком и тщетном порыве, со своими толстыми пальцами. Мужчины, сидящие рядом, загоготали, подпрыгивая в креслах. Словно подбадриваемый общим смехом, господин Чао с криком влез на помост. Он был пьян. Приятели старались стащить его вниз, а он все орал: «Я хочу ее! Я ее хочу!» Казалось, отовсюду к ней тянутся руки, тянутся, чтобы хватать, гладить, душить.
Вдруг до нее дошло, что ей надо улыбаться этим чужим, этим странным мужчинам и добиваться аплодисментов. Ноги ее уже не могли больше грациозно ступать. Она застыла как вкопанная с блюдцами в руках прямо посреди помоста, с трудом подавляя рыдания. Это вызвало взрыв дикого хохота. Хохот этот не могли заглушить ни музыка, ни барабанная дробь. С плачем она бросилась на сцену и пропала в глубине кулис.
Фокусник поднял глаза, когда она прибежала, и скорбно покачал головой. Потом снова наклонился к своему попугаю и произнес мягко, но настойчиво:
— Скажи «четыре»! Четыре! Четыре!
А все зрители сошлись на том, что новая звезда была чертовски мила и зрелище, конечно же, окупило истраченный доллар.
День Рождения
перевод М. Елагиной
Она покраснела, когда ребенок увидел ее в окне. До чего же мил, думала она. Ножки пухленькие, как булки. Только грязный. Все понятно. Играет, наверное, на полу, подбирая щепки и остатки еды, и ни разу в жизни его не мыли как следует. Если б она следила за ним, он бы у нее блестел, как хорошо протертая тарелка. Но, говорят, грязные Дети растут толстенькими, а чистые худыми…
Бабушка звала ее. Она еще раз поглядела на ребенка, который сидел на спине у матери — торговки рыбой, закрыла ставни и быстро сбежала вниз по ступенькам.
Бабушка восседала на жесткой деревянной скамье. Скрещенные ноги туго натянули на коленях саронг. Она жевала бетель.
— Вот что, дитя. Поздоровайся-ка с дядей Тэном из северной деревни, дитя.
Повинуясь взмаху Бабушкиной руки, она опустилась на холодный пол и сидела, кивая дяде Тэну.
Дядя Тэн смотрел на нее. Он улыбался. Зубы у него были желтые оттого, что слишком часто жевал бетель. Все лицо — в мелких морщинках. Он кивал головой и то и дело поворачивался к Бабушке.
Бабушка вела беседу. Спрашивала о фруктовой плантации дяди Тэна. Сколько кокосов он снимает с каждой пальмы? Не вредят ли белые муравьи?
Если вредят, пусть пойдет в лавку к «рыжему» [10] и купит ядовитую жидкость. Не хватит денег — она одолжит, немного, конечно.
Говоря это, Бабушка улыбалась ей. Дядя Тэн тоже кивал и улыбался.
Дядя Тэн поддерживал беседу. Рассказывал Бабушке, что его братья собираются построить несколько новых хижин у реки. Одному из них посчастливилось, вырастил хорошего сына. Ему уже около двадцати трех лет. Очень смелый и сильный. Бережливый и трудолюбивый.
Говоря это, дядя Тэн улыбался ей, Бабушка кивала и тоже улыбалась.
Икры у нее свело судорогой, и она села поудобней.
Было уже не так жарко, не то что днем, когда она мыла тарелки и чистила горшки.
Дядя Тэн и Бабушка продолжали беседовать, и дядя Тэн то и дело посмеивался. Их голоса жужжали, как москиты.
Темнело. Лицо дяди Тэна было уже трудно разглядеть, но Бабушкино лицо со стекающими из углов рта красными струйками бетеля она видела отчетливо.
«Сегодня мне двадцать пять лет», — думала она. Никто не помнил дня ее рождения. После обеда, убрав со стола, она поднялась на чердак и вытащила темную кокосовую шкатулку. На дне ее перекатывались красные бусинки. Она высыпала их на ладонь и пересчитала — двадцать четыре. Из кармана кофты извлекла еще одну. Стало двадцать пять.
На чердаке было темно. Темноту прорезал тоненький луч солнца, пробившийся на чердак из маленького люка в крыше. В луче плясали пылинки. Если посмотреть через люк вверх, увидишь ярко-синее небо. Надо бы снять паутину как-нибудь на той неделе… И, закрыв шкатулку, она спустилась по приставной лестнице.
В своей комнате она зажгла свечу. Электрические лампочки в доме были вывернуты — так Бабушка распорядилась. Она придвинула свечу поближе. Зеркало поймало ее отражение.
