Рене Баржавель - Дороги Катманду
Оливье не сдвинулся с места. Он не сводил взгляд с Ивонн, одетой по-походному. Было очевидно, что она только что вернулась из очередной экспедиции.
— Мой отец тоже вернулся? — поинтересовался он.
Внезапно он почувствовал себя ребенком, которому нужна помощь взрослого, сильного мужчины, который все на свете знает и все может. Ведь это его отец, он всегда найдет выход.
— Нет, — пожала плечами Ивонн, — я вернулась одна, самолетом. Жак появится не раньше чем на следующей неделе со всем караваном, после того как рассчитается с туристами. Но вы обязательно должны завтра же заглянуть ко мне! Слышите? Обязательно!
— Он придет, обязательно придет, — вмешался Тед. — А теперь. Нашего героя ждут.
Он подтолкнул Оливье к выходу, лучезарно улыбаясь.
— Так вы зайдете ко мне завтра? Это точно? — с беспокойством переспросила Ивонн.
— Зайду, непременно зайду, — ответил Оливье.
***
Апартаменты Теда и Ивонн на втором этаже состояли всего из двух комнат: небольшой спальни c кроватью, застеленной великолепным вышитым покрывалом из Кашмира, и выходившей на лестничную площадку просторной гостиной, с креслами, диваном, баром, неизбежными рогатыми трофеями на стенах и шкурой тигра на полу. Придвинутый к стене стол был завален ружьями и прочим снаряжением, привезенным Ивонн из экспедиции. На полу возле стола стояло несколько чемоданов.
Ивонн и следовавший за ней Тед вошли в гостиную.
— Надеюсь, ты не втянул этого мальчика в свои грязные махинации? — холодно поинтересовалась Ивонн.
— Какие махинации? У меня и в мыслях не было ничего такого. Неужели ты можешь представить это невинное дитя замешанным в чем- нибудь подобном? Ведь он даже глупее своего отца!
— Я познакомил его с одним типом из Эн-Би-Си, пару недель назад заглянувшим в Катманду. Он заказал парню съемки религиозных непальских праздников. Это выгодное дельце. Американское телевидение не жалеет денег на такие фильмы, но. Что это ты делаешь?
Ивонн сняла с дивана сатиновое покрывало и принялась расстилать на нем простыни.
— Как видишь, я устраиваю постель для себя.
— Но. Как. Постель для себя?…
— Теперь моя постель — это не твоя постель. Хватит! Я бросаю тебя! Я ухожу от тебя!
Тед побледнел.
— Ты уходишь с Жаком?
— Да, с ним! Мы уезжаем в Европу. Как только он вернется из экспедиции, мы улетаем отсюда.
На столике рядом с Тедом стояла большая ваза со свежими цветами. Он выхватил цветы из вазы, скрутил букет в жгут своими толстыми руками, поросшими белесыми волосками, разорвал его на части и швырнул на пол.
— Идиотка! Я ведь знал, что ты спишь с ним!.. Я решил не мешать вам. Ну и что ты выиграешь, если уедешь отсюда?
Ивонн перестала разглаживать простыню и повернулась к Теду.
— Я хочу жить честно! С честным человеком! Ты способен понять это?
На лице у Теда мелькнуло удивление, тут же сменившееся иронической усмешкой.
— Жить!.. Интересно, на что ты собираешься жить?
— Мне перешли по наследству земли моих родителей. Я буду получать доход. У меня есть деньги в банке. Потом, я могу продать свои драгоценности.
— Какие деньги? Какие драгоценности? Все это принадлежит мне! За твои побрякушки заплатил я, и они лежат в моем сейфе. Твой счет в банке открыт на мое имя! У тебя есть только доверенность, которую я аннулирую завтра же утром, как только откроется банк. У тебя ничего нет! Ни одного цента! Нет даже этого!
Он схватил сумочку Ивонн, лежавшую рядом с ружьями, раскрыл ее и вывалил содержимое на стол. Подобрав несколько выпавших из нее банкнот и два золотых кольца, он сунул все это в карман.
— Вот видишь, у тебя ничего нет!.. И у твоего Жака нет ничего!.. Что касается меня, то если ты похож на свинью, но женишься на красивой девушке, которая тебе нравится, то приходится терпеть и на многое закрывать глаза. Я знаю, что был противен тебе, начиная с того дня, когда я подобрал тебя в Калькутте, где ты выступала вместе со своей труппой. Ты играла отвратительно, но ты была такой красавицей! Ваша жалкая труппа тогда пыталась собрать деньги, чтобы было на что вернуться во Францию. Надо же придумать такое: играть Мольера в Калькутте перед умирающими от голода! Вы не могли заработать даже себе на обед! Я тогда пригласил тебя в ресторан со свечами, с шампанским, подарил ожерелье, машину, платья. Потом попросил твоей руки. Это показалось тебе таким волшебством, что ты согласилась. Но когда мы занялись любовью. Нет, будем точными: о любви не могло быть и речи, по крайней мере, с твоей стороны. Я просто овладел тобой, и ты не сопротивлялась, но не могла скрыть выражение на своем лице, лице прекрасной парижанки. Ты закрыла глаза, чтобы я не смог прочитать в них отвращение. Этот толстяк с огромным брюхом на такой изящной женщине. Ты думала обо мне, как о мерзком борове. Хуже того, швейцарском борове! Должен признать, ты не пыталась жульничать, изображая наслаждение. Ты удержалась от тошноты, и каждый раз, когда я хотел тебя, ты не отказывала мне. Ты не ссылалась на усталость или на головную боль, как это делает большинство опытных супружниц. Ты честно расплачивалась, отдаваясь мне. Все правильно. Когда я взял этого кретина Жака в компаньоны, я прекрасно представлял, что я делаю. Ты должна была иметь компенсацию в его лице. Тебе нужно было получать хоть немного удовольствия. Я считаю, что это нормально. Но я все же рассчитывал, что у тебя есть хотя бы минимум рассудительности. Неужели ты думаешь, что этот тип способен на нечто большее, чем только трахать женщин и палить из ружья?… Как этот замечательный стрелок будет обеспечивать тебе достойную жизнь? Может быть, охотой на соловьев?
Тед вырвал из рук Ивонн простыню, сдернул вторую с дивана.
— Я буду спать в своем кабинете. Твоя спальня пока еще остается твоей спальней. Ты у себя дома. Ты пока еще не уехала отсюда.
Обогнув стоявшее на пути к дверям красное кресло, он обернулся к Ивонн, сидевшей на краешке дивана и смотревшей на него с выражением ужаса и беспомощности. Он облокотился на спинку кресла. Брошенные им белоснежные простыни свесились на красный бархат.
— Кстати, что это неожиданно нашло на нашего великого охотника? Ему здесь было не так уж плохо, его устраивало существующее положение. Определенные способности позволяли ему очаровывать принцев и миллиардеров; к тому же, у него была женщина, ничего ему не стоившая. И вдруг он бросает все это, чтобы заняться навозом на твоей земле?
Ивонн встала, сдержанная, напряженная и презрительная.
— Ты никогда не поймешь этого. Повстречавшись со своим сыном и увидев, каким он предстал в его глазах, он почувствовал стыд. Он собирается начать жизнь с нуля. Он хочет наконец-то стать мужчиной.
Тед расхохотался.
— Боже мой!.. Стать мужчиной!.. Послушай! Я буду играть с вами в честную игру. Я дам вам денег на самолет. На два билета. Туда и обратно! У вас будет время, целый год! Но я гарантирую, что он вернется через три месяца! И ты тоже это знаешь. Здесь он был заметной личностью! Там он станет нулем! Этого он тебе не простит! Он возненавидит тебя! Он бросит тебя и примчится назад! Он будет умолять меня снова взять его!.. И ты прибежишь вслед за ним, как последняя дурочка.
Он сгреб простыни, чтобы уйти, но снова остановился, улыбаясь.
— В конце концов, несмотря на инфантильность, он неплохо выполнял свои обязанности. Он всегда ухитрялся вести жизнь, которая его устраивала. И при этом сам ничего не тратил на свои удовольствия. На это у него всегда хватало чужих денег. Когда ты ему скажешь, что у тебя, вопреки его надеждам, нет ни одной рупии, у него пропадет всякое желание уезжать отсюда. Готов поспорить с тобой на первую брачную ночь. Согласна на такое пари?
Ивонн ничего не ответила. Он вежливо пожелал ей спокойной ночи и вышел.
Медленно подойдя к зеркалу, висевшему над столом, на котором лежало снаряжение, она посмотрела на себя, и в ее взгляде не было жалости. Климат Непала разрушал ее так же, как разрушали кошмар супружеских обязанностей и борьба в ее сердце между любовью к Жаку и жалостью к нему. Зеркало показало, как пожелтела ее кожа, как впали щеки, как прорезались морщинки в углах рта, как поблекли глаза, обвисли груди, стала дряблой плоть. Она ощутила на себе отвратительный груз тела Теда, почувствовала звериный запах, когда он обливался потом, лежа на ней, услышала смех и разглагольствования Жака, увидела, как он расхаживает павлином перед ней, всем довольный, ни о чем не задумывающийся, безразличный, даже не ревнующий. Она знала, что Жак никуда не поедет. Тед был прав. И она будет продолжать гнить здесь, между этим боровом и этим эгоистом, а когда станет негодной для любовных утех Теда, он вышвырнет ее, оставит где-нибудь в Калькутте, и Жак ничего не сделает, приняв случившееся спокойно, хотя и проявит к ней сочувствие.
