Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2007)
— Мне мама писала, посадили и Тимура, — напомнил я новым пасечникам.
— Да. Тут такое дело. — И земляки поведали конец этой истории.
На суд в райцентр, когда судили Васила, явился его брат Тимур.
Его не хотели в зал с портретами и красным знаменем впускать, но он был прилично одет, побрит, спокоен. Сказал:
— Я дам показания.
Кое-кого смутила сумка у него в руках, в ней что-то глухо жужжало.
— Приемник купил, — объяснил Тимур. — Щищас выключу.
И когда начался суд и человек, издевавшийся над Василом, Саватеев, принялся лгать: дескать, Васил, алкоголик, не умеющий владеть собой, напал на него только потому, что он, Саватеев, покритиковал его мед, — Тимур поднялся с места:
— Земляки! Кто из вас скажет, что у нас мед плохой? Если кто-то скажет, я сто рублей дам... а сам щищас залезу на крышу и прыгну!
В зале зашумели, судья потребовал немедленно вывести из зала гражданина Тимура Салахова.
— Хорошо, я уйду, — сказал Тимур, — но я оставлю моих заместителей. — И он раскрыл сумку.
Рой пчел — там был именно рой — он, как шаровая фиолетовая молния, выкатился и, поднявшись, грозно гудя, поплыл над всеми. Толпа закричала.
Тимура арестовали. Суд продолжил свою работу через неделю и постановил: по статье “угроза убийства” присудить Васила Салахова к семи годам исправительно-трудовых работ в колонии строгого режима, а его брату дать, как сообщнику, три года.
Их отправили в Сибирь, в поселок Громадск Уярского района Красноярского края…
Выслушав земляков, я попросил передать женам осужденных мой запоздалый подарок — привезенные для пасечников грубые, как из мрамора, синие американские джинсы.
— Пусть перешлют. Может, там пригодятся.
— Если не отберут милиционеры, — печально ответили мужики. — Хорошо, если обменяют на еду.
Прошло около тридцати лет. Насколько мне известно, Тимур и Васил в родные края из Сибири не вернулись.
Надеюсь, что, если старики сейчас живы, они держат пасеку. У них всегда был настоящий мед. Они были честные люди. Сахаром пчел не кормили. Манной каши для густоты не подмешивали. И конфетной патокой для объема мед не заливали.
Сегодня две трети меда на базарах — подделка.
По ветру языком
Саед-Шах Анна Юдковна родилась в Москве. Поэт, журналист, сценарист. Закончила филфак Московского областного педагогического института. В периодике публикуется с середины 80-х годов. Автор двух поэтических книг. Живет в Москве.
Вместо молитвы
Четвертый день
по пустякам не сердится,
за все благодарит или молчит…
Скажи, мой Бог,
его больное сердце
зачем Тебе?
Пускай себе стучит.
Зачем Тебе такой упрямец бедненький,
Ты без него не понесешь урон,
там у Тебя хватает собеседников,
здесь, у меня,
всего лишь — Ты да он.
Пускай он здесь живет,
со мною мается
и, как дитя, пузырит пену дней…
Там, у Тебя, такие собираются! —
и старше,
и красивей,
и умней.
* *
*
Общая память на лица, на книги,
на переезды и даже моря, —
бедный мой, бедный,
какие вериги
носишь и носишь
из-за меня.
Сентиментальный! Забудь, что нас двое,
я — то, что справа,
все прочее — ты.
И не таких разливали водою,
в разных могилах сажая кресты!
Что удержу я рукой обожженной? —
Тяжесть вина не удержит лоза.
…В солнечной спальне свет абажурный
режет глаза.
* *
*
Ну что ты, пустяки —
я не переживаю,
я просто вышиваю
по ветру языком.
Я с некоторых пор
ранимой не бываю,
давай поедем к папе —
ты не был с ним знаком.
Давай поедем к маме!
Возьмем с собою кошку
и цифровой серебряный фотоаппарат,
присядем у оградки
и дернем на дорожку,
и вспомним понемножку,
как угодили в ад.
Ну что ты, все прошло,
я не переживаю,
я так фотогенична,
особенно весной!
Гляди, я получилась
ну прямо как живая,
и ты, со мной и с кошкой,
ну прямо как родной.
* *
*
Притворился дураком —
муж мой ходит женихом,
и бегут невесты:
где тут свято место?
Говорю им: “Дуры,
он ведь шуры-муры,
он ведь сивый мерин,
без зубов передних,
лысый и ленивый,
пьющий-некрасивый”.
А они хохочут —
целоваться хочут.
* *
*
Тот мужчина с улыбкой широкой,
тот мужчина с глазами клошара
смотрит так непривычно тревожно,
так бессонно, бессовестно так:
— Твои губы дадут еще сока,
твое тело даст еще жару,
нужно только качнуть осторожно
сердца маятник с мужнин кулак.
Два припева
А что позабыла —
на то и забила:
на горстки находок,
на свалки потерь.
Все лучшее — было,
все худшее — было!
А то, чего не было,
будет теперь.
А что позабыла,
на то и забила:
еще на потерю,
еще на успех.
Все лучшее было,
все худшее было.
А то, чего не было, —
будет у всех.
* *
*
Вот отец
на коленях у деда,
это я
у отца на коленях,
это сын
у меня на руках.
Это внук
на коленях у сына,
это сын
на коленях у внука,
это внук
у него на плечах,
это…
Вот бы это — пускай и без звука! —
в запредельных увидеть лучах.
Меганом
Зоберн Олег Владимирович родился в 1980 году в Москве. Студент Литературного института им. А. М. Горького. Рассказы публиковались в журналах “Новый мир”, “Октябрь”, “Знамя” и др. Лауреат премии “Дебют-2004”. Живет в Москве.
Что делать двум симпатичным парням на пустынном крымском берегу, если испортилась погода? Штормит, прохладно... Палатка в бухте поставлена. Фисташковое деревце срублено на дрова. В пещере рядом — свои имена маркером начертали. Ужин — тушенка с кетчупом, хлеб.
Мы с Мишей слышали, что здесь обитают хипы. Не те, которые в драных клешах валяются по вокзалам от Владивостока до Новгорода и цыганят мелочь на Арбате, а настоящие — диковатые и честные. Миша хотел понаблюдать за ними, впечатлиться и написать что-нибудь.
По пути встретили мы на горной тропе детей — мальчика и девочку, стали расспрашивать; они ответили, что живут в бухте неподалеку, с группой, приехавшей на семинар йоги, и что больше в округе никого нет. Общаться с нами дети явно не хотели и быстро ушли.
— Персонажи колоритные, — сказал Миша.
Я спросил — почему.
— Их невысказанность меня будоражит. — Миша снял рюкзак, сел на него, потуже затянул на подбородке ремешок своей колонизаторской шляпы и стал вдумчиво смотреть на море. Внизу там вспенивались барашки, вдалеке шел катер.
Я тоже снял рюкзак, сел на него и стал думать о колорите, о йогах, о том, что запасов еды и выпивки нам хватит примерно на неделю, о том, что Мишка хоть и писатель, а с выразительностью у него все-таки неладно; я вот если бы писал вообще серьезно, то уж точно не об этих детях.
