Барбара Квик - Девственницы Вивальди
Она покосилась на дверь, в которую только что выскользнула сестра Лаура, — и вдруг улыбнулась. Улыбка была самая дружелюбная, так что мне подумалось, уж не решила ли Бернардина помириться со мной — и не этого ли она всегда искренне желала.
— Беги же за ней! — прошептала она. — Я прихвачу два лишних кусочка, если получится.
Я встала, а синьора Джелтруда, как назло, выкрикнула своим не в меру громким голосом, каким разговаривала даже сама с собой:
— Почему все уходят? Кухарка испекла чудесный миндальный пирог. Она на нас рассердится!
Я спряталась за колонну в коридоре. Ждать пришлось долго. Наконец показалась помощница настоятельницы с запеленатым младенцем на руках. Он был совсем крошечный, с лицом, словно у старичка, и жалобно пищал. Необъяснимым образом от его криков у меня на глаза навернулись слезы. Неужели я тоже так надрывалась? По крайней мере, на него не поставят клеймо, как на меня, и для этого бедного подкидыша кормилица найдется в самом приюте.
Пришлось еще подождать, прежде чем я увидела сестру Лауру, на ходу оттирающую с пальцев чернильные пятна. Я вышла из своего укрытия, и мы некоторое время молча смотрели друг на друга.
— Почему ты не в классе? — спросила она наконец.
— А я и не знала, что вы scrivana, Ziètta.
Иногда я называла ее «ziètta» — тетушка. Так заведено у девочек, которых берет под свое крылышко какая-то наставница.
— Меня не так давно назначили. Видишь, — она продолжала вытирать пальцы, — у меня неважно получается.
— У вас хорошо получается все, за что бы вы ни взялись.
— Вот здесь ты как раз ошибаешься, Аннина. Немало найдется такого, в чем я — совершенная неумеха.
— Вы говорите так из скромности.
— О, если не веришь мне, обратись к маэстро Менегине.
Я насмешливо фыркнула. Ла Бефана? Ну, эта очернит кого угодно! Сестра Лаура поглядела на меня с укоризной.
— Она ведь долгие годы была моей наставницей. И то, что я получила должность маэстры, — тоже ее заслуга.
Наверное, мне следовало говорить почтительнее, но я не желала:
— Простите, Ziètta, но я считаю маэстру Менегину и гнусной особой, и гнусной наставницей.
— Неужели? В таком случае ты к ней несправедлива. Она одна из лучших скрипачек за всю историю приюта.
Я вспомнила, что именно говорила мне Ла Бефана в башне — что некогда она считалась favorita.
— Наверное, она была не такая противная в былые дни, когда маэстро Гаспарини учил ее собственнолично.
— И здесь ты ошибаешься, дорогая. В те времена, как и теперь, здесь был наставник по классу струнных — брат дона Джакомо Спады, предшественник маэстро Гаспарини. — Она отвела взгляд и не сразу назвала имя того наставника: — Дона Бонавентура Спада.
Джакомо, Бонавентура — оба эти имени были мне совершенно неизвестны, а значили они для меня и того меньше. Какое мне было дело до священников, преподававших здесь в незапамятные времена? А вот сестра Лаура могла мне помочь сейчас. Мы стояли едва ли не у порога тайной комнаты — и были одни. Всего миг — и с ее разрешения я окажусь в хранилище, а ей только и нужно будет отвернуться на время. Сестра Лаура уже бессчетное количество раз доказывала, что ради меня готова нарушить правила.
Я торопливо подыскивала слова, которые убедили бы ее впустить меня в тайник или же самой просмотреть записи, пока я сторожу у дверей.
Но тут до меня дошло, что мы обе очень уж долго молчим. Она что-то говорила о прежнем маэстро, бывшем здесь еще до Вивальди.
— Мне казалось, — промолвила я, — что только священнику, или же евнуху, считается безопасным доверить преподавание в таком заведении, как наше.
Сестра Лаура снова перевела взгляд на окно, в которое просачивался скудный дневной свет. Для меня это были первые за долгое время солнечные лучи.
— Бонавентура Спада не был евнухом, дитя мое. Он был священником, но все же любил Менегину. Тогда это все знали. Все — кроме меня.
Теперь она глядела не на окно, а на меня, и я со смятением осознала, что не могу придумать ничего смехотворнее, чем любовь кого бы то ни было к Ла Бефане.
— В юности она была очень и очень недурна собой — пока чуть не умерла от оспы. В ту зиму многие в приюте поумирали. И на скрипке она играла, словно ангел. Ты еще увидишь, figlia, — время на всех оставляет свои следы, только одни видны глазу, а другие нет. Но полностью избежать отметин времени никто еще не сумел.
— Пожалуйста, сестра, — не выдержала я, — очень прошу вас: загляните для меня в libro dela scaffetta. Найдите там мое имя и все, что было записано обо мне, когда я попала в приют. Может быть, там есть хоть намек на то, кто я такая.
Сердце у меня колотилось так, что я едва могла дышать. Сестра Лаура легко коснулась моего лица и приподняла его, так что мне пришлось встретиться с ней взглядом.
— В книге скаффетты о тебе ничего нет. Я уже смотрела.
Всей душой я чувствовала, что это ложь. В тот миг я ненавидела сестру Лауру. Я ненавидела ее за то, что она такая эгоистичная, чопорная и нечестная. А еще притворялась, что любит меня!
Я оттолкнула ее руку:
— Как же так? Ведь о каждом ребенке там есть сведения.
— А о тебе записи нет, Анна Мария.
Мне стало так обидно, что на глаза навернулись слезы:
— Вы ведь знаете мою мать — вы передаете ей мои письма. Иначе получается, что вы заставляете меня верить в ложь!
Она глянула на меня так, словно я ее ударила:
— Я не посыльная для твоих писем, Анна Мария. Но ты должна мне верить.
— Вы говорите «верить», а сами мне не доверяете! Как же вы можете знать то, что знаете, а мне не говорить?! Даже Ла Бефана — и та, кажется, знает, кто мои родители! Разве справедливо, что они известны всем, кроме меня?!
Она крепко взяла меня за плечи и направила на меня пристальный взгляд ясных голубых глаз:
— Прошу тебя, перестань спрашивать и доискиваться правды. Есть вещи, которых лучше и вовсе не знать.
Я выдержала ее взгляд:
— Что же, мои родители — убийцы? Или моя мать — шлюха?
Сестра Лаура вздрогнула, но по-прежнему крепко держала меня так крепко, что делалось больно. Наконец она ответила, с трудом выговаривая слова:
— Поверь мне — и перестань их искать!
Я дернулась и вырвалась от нее:
— В жизни больше вам не поверю!
— Как же ты испытываешь мое терпение, дитя… В книге скаффетты нет о тебе ни строчки!
Она прерывисто вздохнула и разгладила складки на одежде, отчего тихо зашелестела шелковая нижняя юбка. Мне же этот шорох почему-то напомнил змеиное шипение.
Когда сестра Лаура вновь заглянула мне в глаза, ее лицо уже обрело прежнюю безмятежность.
— Нельзя считать, что знаешь правду, исходя только из того, что видишь своими глазами, Анна Мария. Думаю, тебе сейчас лучше пойти на урок. Ты и так провинилась — не стоит навлекать на себя более серьезное наказание.
Вскоре после этого меня вызвала к себе в кабинет настоятельница.
— Анна Мария, — начала она, взглянув на меня из-за стопки бумаг, возвышавшейся перед ней на письменном столе.
Я сделала книксен. Настоятельница сняла очки, изготовленные для нее в Швейцарии — подарок Великого Инквизитора, — после чего долго рассматривала меня.
— Садись, дитя мое, — наконец вымолвила она.
Так повелось, что все неприятные известия здесь сообщала именно настоятельница. Собираясь с духом, чтобы принять из ее уст любые новости, я перебирала в памяти все правила, какие нарушила за последнее время.
— Известно ли вам, синьорина, что все до единой ваши наставницы рекомендовали вас для зачисления в coro?
Я покачала головой.
— В таком случае вам, несомненно, неизвестно и то, что всякий раз, как ставили на голосование вопрос о вашем утверждении, вы совершали очередное серьезное нарушение, которое не давало нам это сделать?
— Нет, синьора. То есть да, синьора, — мне это тоже неизвестно.
Я устремила взор на картину Антонио Балестры, висевшую за спиной настоятельницы, а сама тем временем неустанно просила Пресвятую Деву не дать мне выказать, как расстроили меня ее слова.
— Figlia mia, — вздохнув, произнесла она и потерла веки, — у тебя явное дарование. Тем не менее несколько гораздо менее талантливых iniziate приняты в coro раньше тебя, и это меня огорчает. Я чувствую приступ боли вот тут, — она приложила руку к сердцу, — каждый раз, когда вынуждена голосовать против твоего продвижения.
Я видела, что она действительно удручена. Мне вдруг бросилось в глаза сходство между ней и святой Элизабеттой на картине. Вероятно, художнику специально так заказали.
— Меня это огорчает, Анна Мария, и беспокоит. Мы всегда возлагали на тебя большие надежды.
Я опустила голову, сдерживая ярость против нее и всех взрослых, распоряжающихся мною как захотят. Талант — вот на что должны они смотреть, а не на умение выполнять их дурацкие мелочные правила!
