Инна Гофф - Юноша с перчаткой
— На «Кольцове»!
— «Кольцов» слушает!
— Командир отряда напоминает: впереди провода, не забудьте «срубить» мачту. Повторите, как поняли…
— Понято, понято, — басил «Кольцов». — Есть «срубить» мачту!
— Вот видите: на Онежском лед, — сказал Прямков, когда Лучников и Андрей скрылись в рубке. — Выходит, мое радио тоже справно работает.
Надя думала о Лучникове. Она вдруг поняла, что этот человек никогда не забудет о своей работе: даже рядом с любимой женщиной он будет думать о всех этих ледовых обстановках, об уровне воды, количестве узлов…
«Бедная его жена», — думала Надя и чувствовала, как эта женщина, его жена, будь она здесь, полюбила бы его еще сильней.
Матросы уже положили мачту, когда за поворотом реки показались тонкие, как нити осенней паутины, провода, и корабль осторожно прошел под ними.
5Поздним вечером караван пришел в Вознесенье — портовый поселок на Онежском озере. Мерцали, отражаясь в воде, огоньки свайных построек. Улочки были темны, пересечены каналами с разводными понтонными мостками. С приходом кораблей поселок оживился, словно проснулся от спячки. Матросы ушли на базу за хлебом. Они вернулись с мешками, полными свежих буханок, и опять ушли, на этот раз уже с гармошкой. Звуки гармошки долго звучали, затихая, в темноте улиц.
Надя ждала Андрея. Он вместе с Лучниковым ушел на берег в диспетчерскую выяснять обстановку!
Вечер был свежий, но безветренный, и приятно было стоять на палубе, смотреть на мерцающие огни, думать о незнакомой жизни поселка. Темнота делала ее еще таинственней и незнакомей. Пахло сыростью, свежей рыбой и почему-то мокрым тесом: наверно, от новенькой пристани, к которой пришвартовался «Машук».
— Скучаете? — К Наде подошла буфетчица. — Что ж на берег не пошли? Я и то хотела сходить, молочка купить… Страсть как люблю молочко! А потом, думаю, темно, и не вынесет никто… Я его в войну привыкла пить, когда донором была. Нам дополнительно на карточки давали… Всю войну кровь сдавала и потом еще пять лет. А теперь не могу… — Помолчав, добавила: — Здоровье не позволяет…
— И нравится вам на воде? — спросила Надя больше из желания быть любезной.
— Привычка. — Мария Петровна подняла воротник пальто. — Вот вы летом плаваете, а зимой работаете где-нибудь? — в свою очередь спросила она.
— В школе.
— Какой предмет?
— География.
— Ну что же… Географию надо знать, — одобрила она. — А то как я… Кильским шла в первый раз. Думаю, где ж он, Кильский, такой? От кильки, что ль, происходит? — Она хрипловато засмеялась, достала папиросу из пачки. — Вот вы с нами на Севере побываете и ребятам потом все доложите…
Они прошли вдоль палубы на корму. Корабли зажгли бортовые огни, на «Кольцове» заиграла джазовая музыка.
— Хорошо сейчас на берегу, — мечтательно сказала Мария Петровна. — Погуляют наши матросики. Раньше я тоже погулять любила… — Она чиркнула спичкой, и быстрый огонь на миг осветил ее обветренное, морщинистое лицо. — Вам, наверно, не верится, — сказала она, перехватив взгляд Нади. — Но было так. Жизнь, дорогуша, ломает человека… Овдовела я рано. Гришу своего я любила, не гуляла от него ни с кем. А как убили его семнадцатого июня сорок второго года, так и пошло… А теперь, кроме Гриши, и не вспомню никого, как их и не было.
Она помолчала, изредка затягиваясь, и вдруг с живостью обернулась к Наде.
— А вот я вам скажу. Есть такие, что их жизнь ломает, а они не ломаются… Вот я вам историю расскажу. Про нашего командира отряда, про Лучникова, Сергея Николаевича. Говорят, перед войной он в Архангельске служил. Недолго. Может, год или два… И была там одна женщина, хирург. Полюбил он ее страшно, и она его тоже. А потом война, он на Севере воевал, она тоже на фронт ушла… Ну и растерялись. И вот, представьте, сколько прошло лет, а он все надеется ее встретить. Как идет этим маршрутом, на Архангельск, волнуется, друзей в Архангельском пароходстве расспрашивает: ну как, мол, ничего про нее не узнали? И опять просит: «Найдите мне ее…» А разве найдешь? Может, ее на фронте убило. Или замужем, фамилию сменила.
Мария Петровна бросила папиросу за борт.
— Вот какая история, дорогуша!.. Лет-то сколько прошло, а он все любит. А ведь всего и было у них, что повздыхали. Ну, может, поцеловались разок. А ничего такого платонического промеж ними, говорят, и не было!..
— Что ж он?.. Так и не женился? — с невольным волнением спросила Надя.
— Почему не женился? Жениться — дело нехитрое. Пожил с одной. Худо, говорят жили. Ну и разошлись. Может, сам виноват. Характером он очень тяжелый. А может, и она… Гриша мой так говорил: женой моряка не становятся, а родятся…
Надя смотрела на огни поселка. К ним не шла джазовая немецкая мелодия, долетавшая с «Кольцова». Поселок был такой северный, русский. Иной музыки просила Надина душа — печальной и светлой, как ее мысли о жизни.
«Ее убили на фронте, — подумала она вдруг с уверенностью о незнакомой женщине. — Она не могла разлюбить его. Потому что… его нельзя разлюбить…»
Она была уже у себя в каюте и лежала с книжкой, когда вернулся Андрей. Он был не в духе.
— Что случилось? — спросила она.
— К черту! — вместо ответа буркнул Андрей. Он стал расстегивать китель. — Спи, — сказал он. — Почему не спишь?
— Хочу понять, что с тобой…
— Со мной ничего. Просто он мне надоел. Понимаешь? Надоел!
— Кто?
— Твой Лучников.
— Почему мой? — Надя удивленно подняла брови.
Андрей не ответил. Он лег с размаху, и койка жалобно скрипнула под ним.
— Спать, спать, — повторил он строго. — Через два часа снимаемся, тогда не поспишь…
— А как же лед?
— Что нам лед? — И добавил: — Ледокол заказали…
— Он уже здесь?
— Нет, в Повенце. Пойдет нам навстречу.
— Когда же мы встретимся? На полдороге?
— Примерно.
Ей стало жаль «Машук». И Андрея.
— А подождать нельзя?
— Лучников не желает. — Андрей зло усмехнулся. — Ему что? Сойдет на Соколе, махнет в Вологду — и на скорый, в Ленинград… А мне на «Машуке» плавать. Я его новеньким получил, с иголочки…
Андрей не мог рассказать Наде о стычке в диспетчерской, где Лучников при всех назвал его мальчишкой. А за что? За то, что Андрей жалел свой корабль и не хотел выходить из Вознесенья без ледокола. Впрочем, теперь он больше думал о себе, о нанесенной обиде. Он мечтал о том, как по прибытии на Волгу напишет жалобу на Лучникова, и уже складывались первые фразы…
— Ничего… Я его научу меня уважать! — только и сказал он вслух.
Надя долго не спала. Лежала, глядя в темноту… «Твой Лучников…» Почему Андрей сказал так? Неужели он почувствовал что-то? Да и что он мог почувствовать? Ничего нет…
Вот он обидел Андрея. И Надя уже готова броситься на него, — защищать мужа, даже если он неправ. «Если он неправ», — повторила она мысленно. Ей вспомнился Лучников на мостике с радиограммой в руке, его отрешенный, углубленный в себя взгляд.
Романтическая история, рассказанная буфетчицей, показалась ей сейчас вымышленной.
Надя проснулась, словно кто-то толкнул в бок. Она была одна в каюте. За плотно занавешенным шторой окном то нарастал, то затихал глухой, скрежещущий шум. Казалось, там бушует буря. Но странно, корабль не качало, лишь короткие толчки сотрясали каюту. Надя босиком подбежала к окну, отодвинула штору и зажмурилась от яркого света. До самого горизонта сверкал, искрился на солнце белый лед. Теплоход двигался медленно, почти ползком, врезался в лед и раздвигал его корпусом, вызывая странный скрежещущий шорох. В медленности его движения, в коротких толчках-ударах льдин было что-то угрожающее, тревожное. И все же нельзя было оторвать глаз от сияющего под солнцем льда.
Надя быстро оделась, повязалась платком и вышла на палубу. Здесь было пустынно, безмолвно. Только скрежет корабля о лед стал явственней. Казалось, все на корабле замерло, оледенело, как и на сотни верст кругом. Но она знала, что это лишь кажется. Там, в рубке, сейчас все напряжено до предела, четкие команды ежеминутно поступают по машинному телеграфу вниз, в машинное отделение. За спиной штурвального, вглядываясь в сияющую белизну, стоят командир отряда кораблей и третий помощник. И каждый раз, когда с новой силой возникает скрежет льда о борт корабля, сердце капитана «Машука» обливается кровью. А Лучников, что чувствует он сейчас? Жалеет о принятом решении или уверенно смотрит вперед, навстречу ледяной пустыне?..
Медленно, один за другим, ползут во льду речные теплоходы. «Кольцову» легче: «Машук» прокладывает ему дорожку.
Обогнув палубу, Надя лицом к лицу столкнулась с Прямковым. Старик, невзирая на холод, нес свою добровольную вахту. Воротник его пальто был поднят, кепка с пуговкой на макушке нахлобучена на самые глаза.
