Норман Мейлер - Олений заповедник
Раздался стук в дверь, и появилась Бобби. Было известно, что двери у него никогда не запираются, и он твердо держался этого правила. Однако немало было людей, которых Фэй боялся: достаточно он всего натворил, и его не отпускал страх. Много ночей он лежал без сна, прислушиваясь к звукам, доносившимся из пустыни, к рыку редко появлявшихся зверей, вою ветра, шуршанию шин автомобилей, и сердце его усиленно билось от злости на свой страх. В наказание себе он никогда не закрывался на засов. Мысль, что он никогда не должен запирать дверь, пришла к нему однажды ночью, когда он ворочался без сна в мокрой от пота постели.
— О нет, — вслух произнес он, — неужели я должен так поступать?
И обдумывая, как проявить снисходительность к себе, решил никогда больше не запирать дверь.
Бобби чмокнула его в щеку. Так было принято у бесталанных девиц по вызову. Им нравилось изображать из себя королев в студенческих сообществах, и Мэрион наблюдал, как новенькие перенимали манеры старожилов.
— Какую чудесную я провела ночь, Мэрион, — сказала Бобби.
— Еще бы, — произнес Мэрион, — получила пять сотен.
— О, я не об этом. Он был так со мной мил. Сказал, что дает их мне взаймы. И, знаешь, Мэрион, если подфартит, — пообещала Бобби, — я ему их верну. — И не отрывая от него взгляда, принялась кружить по комнате, пересаживаясь со стула на стул. Бобби была высокая и, пожалуй, слишком тощая для девицы по вызову, лицо у нее было бледное, серьезное, несовременное. — Чудесная у тебя берлога, — сказала она.
А он снимал меблированный дом и считал, что тут совсем не много от него. Современная мебель, на его взгляд, была такой же безликой, как камни и кактусы в пустыне.
— Так как же все прошло? — спросил он.
На самом-то деле это его не интересовало — он собрал такую информацию обо всех в Дезер-д'Ор, что новый человек едва ли мог внести изменение в статистику. Фэй задал вопрос по обязанности, как профессионал.
— Просто чудесно. Я по-настоящему переживала, — сказала Бобби.
Вот в этом Мэрион сомневался. Последнее время ему стали нравиться холодные женщины, но Бобби он находил не просто холодной — самый акт был для нее кошмаром, и хуже всего, что она даже не осознавала это. Губы ее тронула сухая улыбка маленькой девочки.
— Пережила на всю катушку, — подсказал Мэрион.
— Взмыла до небес.
— Да, — сказал Мэрион. — Айтел знает много всяких штучек.
— Дело не в штучках. По-моему, Чарли неравнодушен ко мне. Ты и представить себе не можешь, какой он милый.
— Он в самом деле милый мужик, — сказал Мэрион.
— Он такой был смешной, когда увидел детей. Вейла проснулась и начала плакать, так он взял ее на руки и стал качать. И, клянусь, у него были слезы на глазах.
— Это было до того, как он тебе заплатил?
— Да.
— Ну, что тут скажешь? — произнес Мэрион.
— А вот тебя славным не назовешь, — сказала Бобби. — Ты не понимаешь. Я была сегодня в такой депрессии. Думала: не умею я, наверно, как следует заниматься этим делом, и Чарли Айтел так здорово меня подбодрил. С ним чувствуешь себя… человеком.
— Когда, сказал он, снова увидится с тобой?
— Ну, он ничего точного не сказал, но по тому, как улыбнулся, когда уходил, я думаю, через денек-другой.
— Пять сотен, — произнес Мэрион. — Учитывая, что одна треть идет мне, а две трети тебе, ты должна мне сто шестьдесят семь. Могу дать сдачу.
— Мэрион! — в изумлении воскликнула Бобби. — Я считала, что должна тебе всего семнадцать долларов. Ведь он же должен был оставить только пятьдесят, верно?
— Одна треть мне, две трети тебе — так положено.
— Но ведь я не обязана была говорить тебе, сколько он мне оставил. Ты наказываешь меня за то, что я такая честная.
— Крошка, ты просто не могла не похвастать. За это ты и расплачиваешься. Честолюбие. Во всем виновато честолюбие. У меня тоже есть честолюбие, которое должно быть оплачено.
— Мэрион, ты ведь не знаешь, что значат для моих детей лишние деньги.
— Слушай, — сказал Мэрион, — можешь пойти и утопить их. Мне без разницы.
И он подумал, не врезать ли ей. Он редко такое себе позволял, но она раздражала его. До того провинциальна и к тому же еще мазохистка. Считает, что уж очень опустилась. Вот какие типажи, подумал он, составляют его конюшню. Нет, ударить ее будет ошибкой. Через неделю Бобби будет с удовольствием этим заниматься.
— Мэрион, мне кажется, я должна кое-что тебе сообщить.
— Может, перестанешь объявлять о своих намерениях, а будешь просто говорить! — взорвался он.
— По-моему, я сильно втрескалась в Айтела, — напрямик заявила она, — и в связи с этим возникла определенная проблема, о которой тебе следует знать. Мэрион, я не создана для того, чтобы ходить по вечеринкам.
— Ничего подобного — создана. Я еще не встречал девчонки, которой это было бы не по плечу.
— Я подумала, что если у меня получится с Чарли Айтелом, ну, в общем, тогда я хотела бы бросить этим заниматься и считать мою работу маленьким эпизодом, который был в моей жизни, когда я сидела на мели. Я, понимаешь ли, думаю при этом о детях. — Бобби положила руку Мэриону на плечо. — Я надеюсь, ты не огорчишься и не будешь считать, что зря потратил на меня время. Понимаешь, я действительно сильно влюбилась в Чарли. То, что было сегодня ночью, случается не часто. На те деньги, что он мне дал — минус семнадцать долларов тебе, это из пятидесяти, — я могла бы начать добропорядочный образ жизни.
Мэрион не слушал ее. Он вспомнил о попугае, которого она держала, и представил себе, как она стоит перед клеткой в убогой гостиной своего коттеджа и, по-детски картавя, разговаривает с птицей; при этом он подумал, не перебрал ли марихуаны, потому что ему казалось, это птица разговаривает с Бобби, а теперь Бобби превратилась в птицу и разговаривает из клетки с ним.
— Послушай, — вдруг спросил Мэрион, — ты что, думаешь, Айтел зациклился на тебе?
— Уверена, что зациклился. Иначе он бы так себя не вел.
— Но он ведь не сказал, когда снова с тобой увидится?
— Я просто знаю, что это будет скоро.
— Давай выясним, — сказал Мэрион и потянулся к телефону.
— Не станешь же ты звонить ему сейчас, — запротестовала Бобби.
— Он не будет против, если я его разбужу, — сказал Мэрион, — просто примет еще одну сонную таблетку.
Он слышал на линии гудки телефона. Через минуту, а то и больше раздался звук рухнувшей на пол трубки, и Мэрион усмехнулся, представив, как Айтел, отупевший наполовину от сна, наполовину от нембутала, шарит в темноте по полу в поисках ее.
— Чарли, — бодрым тоном произнес Мэрион, — это Фэй. Надеюсь, не потревожил.
Бобби примостилась к нему, чтобы слушать ответы.
— А-а… это ты… — Голос у Айтела был хриплый. Последовало молчание, и Фэю передалось по проводам, как старается Айтел понять, что к чему. — Нет-нет, все в порядке. А в чем дело?
— Ты можешь говорить? — спросил Мэрион. — Я хочу сказать, твоей подружки нет рядом?
— Ну, в определенном смысле, — сказал Айтел.
— Ты все еще не проснулся, — рассмеялся Мэрион. — Скажешь своей подружке, я звонил, чтобы подсказать тебе, на какую лошадь ставить.
— Какую еще лошадь?
— Я имею в виду девчонку по имени Бобби, с которой ты встречался. Помнишь Бобби?
— Да… Конечно.
— Ну так вот: она только что ушла отсюда, и она все время говорила о тебе. — И нейтральным тоном, как судья на поле, добавил: — Чарли, не знаю, как обстоит дело с тобой, но Бобби клюнула на тебя. Бог мой, еще как клюнула-то.
— В самом деле?
Он все еще не пришел в себя, подумал Мэрион.
— Послушай, Чарли, постарайся собраться с мыслями, потому что мне надо планировать. — И очень отчетливо спросил: — Когда ты хотел бы видеть Бобби? Завтра вечером? Или через вечер?
Тут Айтел сразу проснулся. Сон исчез, как будто телефон был радиопроводником, стало хорошо слышно, и на другом конце теперь был напряженный, нервничающий и совершенно проснувшийся Айтел. Прошло, пожалуй, десять секунд, прежде чем он откликнулся.
— Когда? — повторил Айтел. — О Господи, да никогда.
— Что ж, спасибо, Чарли. Спи дальше. В следующий раз пришлю тебе девчонку другого типа. Привет твоей подружке. — И, состроив гримасу, Мэрион положил трубку.
— Он был сонный, — сказала Бобби. — Сам не понимал, что говорит.
— Я ему перезвоню.
— Мэрион, это было нечестно.
— Да нет, честно. Слыхала когда-нибудь про подсознание? Это оно говорило.
— Ох, Мэрион, — всхлипнула Бобби.
— Ты устала, — сказал он ей, — пошла бы поспала.
— То, что он говорил мне, было не с бухты-барахты: он так чувствовал, — выпалила Бобби и заплакала.
Фэй целых десять минут успокаивал ее и наконец отослал домой. На пороге, сконфуженно улыбнувшись, она протянула ему сто шестьдесят семь долларов, он похлопал ее по руке и велел отдыхать. Когда она ушла, он подумал, не стоило ли задержать ее подольше, и пожалел, что этого не сделал. Жизнь — вечное сражение с чувствами, и потренировать Бобби, когда она все еще лелеяла мысль, что влюблена в Айтела, было бы чем-то неизведанным.
