Анне Рагде - Раки-отшельники
Прочь от всех. Кроме Кристера.
Вовсе не курсы на работе удерживали ее от поездки на север, а Кристер. У нее было полно знакомых собаководов, которые могли бы ее подменить, даже на курсах для щенков. Их она дрессировала смотреть в глаза, ждать перед миской с едой и отпускать хозяина, когда тот не хочет больше играть. Щенки продвигались вперед уверенно, впрочем, не без временного регресса. Она ими гордилась. И лишь Неро был исключением, только подтверждавшим правило, его целью было исключительно самоутверждение. Если его хозяева продолжат баловать его, будет уже невозможно заставить его поменять свою роль, и придется его усыпить. Она даже думала забрать его к себе на пару недель, чтобы переломить его самоуверенность, но понимала, что, пока хозяева сами не возьмутся за ум, это только отложит решение проблемы.
Она заперлась в квартире. У Маргрете было темно, ее не было дома. Что она только что сказала маме о подругах? Как легко давать советы другим. Если с Кристером ничего не получится, она приползет к Маргрете за утешением, при том, что сейчас почти с ней не видится…
Она запустила стиральную машину, немного попылесосила, сварила чашку кофе, села за компьютер и оплатила счета через Интернет, прибралась на кухне, отдраила унитаз, вышла на веранду, посмотрела на падающий снег, на замерзшие ветки в цветочных ящиках и зашла внутрь.
В одиннадцать она вышла из квартиры и спустилась на лифте в подземный гараж.
На последних поворотах перед его дачей она заметила следы маленькой узкой машины на свежем снегу. За домом стоял только его «Лэндкрузер», гости уехали. Снег приглушал звуки, она припарковалась рядом с его машиной, заглушила двигатель и тихо сидела, проверяя, не услышал ли он ее. В гостиной горел свет, его мерцание выдавало растопленный камин. Собаки залаяли. Черт! Свежий снег их не обманул. Она поспешно выбралась из машины и помчалась мимо ограждения.
— Тсс! Это я. Тише. Тише…
— Эй! Кто здесь?
— Только я.
— Турюнн?
Он развернулся и первым зашел в прихожую. Чего раньше никогда не делал, всегда пропуская ее вперед.
— Мне не надо было приезжать, — сказала она ему в спину. — Я знаю. Но я испугалась. Ты так… странно говорил со мной по телефону.
— Потому что не хотел разговаривать. Хотел только предупредить. Чтобы ты не приезжала.
Его широкая и немного сутулая спина пряталась под серым вязаным свитером. Он сел за обеденный стол, она тут же заметила, что за столом сидело двое, и гостем была женщина. Она не знала, как догадалась, возможно, по сложенной салфетке на одной из тарелок. Салфетка лежала очень красиво и аккуратно.
— Она беременна, — сказал он.
— Кто?
— Садись. Хочешь чего-нибудь?
«Мне все это снится», — подумала Турюнн.
— Воды, — ответила она. — Холодной.
Он встал. Она слышала нескончаемый звук льющейся воды. Зачем-то он давал воде как следует протечь, хотя, как она знала, здесь холодная вода шла сразу же. Он принес стакан и поставил перед ней, отводя взгляд.
— Кто?
— Я был с ней на собачьих бегах в конце ноября, так что не думай, что я… Просто какой-то вечер. И вот…
— Она беременна.
— Да.
— И рассказала тебе об этом только сейчас? В конце февраля? Она же знала об этом целую вечность.
— Да.
— Но, Кристер, — сказала Турюнн и протянула руку через стол, чтобы схватить его. Он сложил руки на груди, откинулся на спинку стула и уставился на огонь в камине.
— Я же сказал, что поговорим завтра, — ответил он. — А ты все равно приехала. И это мне кажется как-то…
— Но мы же вместе! И ты должен рассказать мне, что происходит!
Он посмотрел ей прямо в глаза, уперся локтями в стол и сказал:
— Она не хотела мне говорить, пока не будет слишком поздно, чтобы делать аборт. Она хочет ребенка. Не важно, от меня или нет, просто хочет ребенка. И об этом она и решила мне рассказать. Я даже не знал, как реагировать, но она просила меня не беспокоиться, уверяла, что это — ее личная ответственность. Черт возьми! Бабы думают, что… только потому, что у них есть матка, они могут так просто играть чужими жизнями! Не беспокоиться… а моя ответственность… Полная жопа!
— При чем тут жопа? По-моему, очень разумно.
— Конечно, я собираюсь разделить ответственность! Сказал ей, что она, черт возьми, может указать меня в качестве отца.
— Ты так сказал, Кристер?
— Естественно. Я хочу ее поддержать.
— И поддерживать ее во время… беременности и дальше?
— Это же мой ребенок, Турюнн! Она носит моего ребенка! Конечно, я буду ее поддерживать, чтобы все было благополучно! И стану общаться с ребенком, буду ему или ей отцом.
Она допила воду, почувствовала, как холод опускается по пищеводу мимо легких, до самого желудка. Он раскраснелся и был так красив. Волчьего взгляда не было, глаза были круглыми и блестящими. Она встала.
— Ну, я поехала. Все было… прекрасно, Кристер.
— Сядь. Дурында. Нас это не касается, — сказал он, но язык жестов не соответствовал словам. Он сидел, не обнимал ее, не выказывал страсти. Он просто сидел, и собирался стать отцом, и думать мог только об этом.
— Неужели? Нас это не касается? Пока, Кристер. Удачи. Ты будешь замечательным отцом.
Он не стал ее провожать, даже не подошел к окну, когда она уезжала.
Никто не подрезал ее на практически пустынной дороге. Левый дворник потрепался посередине и оставлял следы слипшегося снега как раз там, куда падал ее взгляд.
Она заплакала только дома, стоя голышом перед зеркалом, с зубной щеткой во рту. Чистила зубы она совершенно механически, белая пена капала с подбородка. Ее довело отражение плеч в зеркале. Они были такими узкими и бледными. Одинокими, никто их не обнимает, никто не гладит. Ее плечи, это были ее плечи. Сейчас они завернутся в ночную рубашку и лягут под холодное одеяло, а завтра утром она проснется, и нечему будет радоваться, и по-прежнему с ней будут эти узкие белые плечи.
…
Ему пришлось сдержаться, чтобы не завопить, а только сказать:
— Нет, спасибо, я сам справлюсь.
— Хотела бы я посмотреть, Тур Несхов, как у вас это получится, — сказала Марит Бонсет.
Дело в том, что он еще ни разу не пробовал переодеть трусы. Было довольно утомительно их снимать, когда он ходил на биотуалет, а тут надо снять их совсем.
— Я справлюсь, — сказал он.
— Я работала нянечкой в больнице много лет до того, как стала домработницей. И видела стариковские пиписьки сотни раз. И столько же раз их подмывала.
Отец закашлял в гостиной, Тур же раскраснелся и не мог ни кашлянуть, ни сглотнуть. Он заерзал на кухонном стуле, отодвинул занавеску и долго и внимательно разглядывал градусник. Опустив занавеску, он уже забыл, сколько на улице градусов. Марит Бонсет, по счастью, опять развернулась к столу, где она резала овощи с таким усердием, будто ей за это платили. А ведь и в самом деле платили. Как хорошо, что работало радио.
— Сделайте погромче, — сказал он.
— Вот как, вы интересуетесь саамскими новостями?
На это он не смог ничего ответить и еще раз проверил температуру на улице. В больнице все по-другому. Когда женщины ходят в форме, то кажется естественным, что они возятся с больными, надо было только закрыть глаза и пережить это. Но когда баба, которая стоит посреди твоей собственной кухни заговаривает о пиписьках и попах, будто это совершенно обычное дело… Всему есть предел. Он почувствовал, как внутри закипает ярость, но взял себя в руки ради Маргидо, который послезавтра собирался в Данию. Наверняка они разговаривали с Марит Бонсет по телефону, так что не стоит сильно тревожить брата.
— Когда я закончу с готовкой, у вас будет суп на два дня, — сказала она.
— Спасибо.
Он услышал, что отец стоит у окна в гостиной, переступая с ноги на ногу, тапки шуршали по доскам. Он никогда не был в состоянии постоять спокойно, вечно топал, и это дико раздражало и слух, и зрение. Из одного окна видно было краешек дороги, в дальнем конце липовой аллеи, там, где стоял почтовый ящик, прикрепленный к деревянному шесту. И машина почтальона всегда была узнаваема. Сейчас оба они очень ее ждали. Вчерашняя газета тоже лежала в ящике, и им обоим будет сегодня по газете, так что не придется сидеть и слушать отцовские вздохи, медленно пролистывая страницы и примечая статьи, которые следует потом внимательно прочитать.
— Это она! — услышал он отцовский голос.
— Отлично, — сказал Тур. — Может, Марит Бонсет…
— Хватит называть меня по фамилии! — сказала она, не оборачиваясь. — Звучит по-дурацки. И я буду делать то же самое, пока вы оба не перестанете.
— Фру Бонсет, — сказал он.
— Марит! — сказала она.
— Мы к такому не привыкли.
— К чему не привыкли? — спросила она и обернулась. С рук капала вода.
