Владимир Авдеев - Протезист
Бог умер, да здравствует Бог!!! Нам нельзя стоять на месте. Вперед к смене миров, цивилизаций, религий. Мир бесконечен — это его основное функциональное назначение. Это не кощунственные мысли, это чистые мысли, направленные в будущее. Кощунства боится только тот, кто не хочет двигаться вперед. Если человек не может жить без великой веры, пусть всегда над его головой будет Бог, всесильный и всемогущий, но у каждого свой. Бога ни с кем нельзя делить, это не трапеза. Ортодоксальные монотеисты не поняли этой простой истины, и потому священным войнам нет конца.
Люди, вас обокрали: вам дали на всех одного Бога!
Да расцветет бесконечное вселенское язычество, могучее, многообразное и прекрасное. Пусть каждый в душе своей, в самом чистом месте, создаст собственного Бога и поклоняется ему. Не нужно подражать. Копирование веры убивает Бога в душе. Бог — это великое открытие, и в душе каждого оно происходит по-своему. Изобретайте, смелее! Неповторимость Бога делает его могущественнее, уникальность веры делает ее значительнее.
Да расцветет вселенский сад разных Богов, которым не будет числа!
«Притязания на исключительность — это выражение фанатизма, высокомерия, самообмана, основанного на воле к власти, которое прежде всего проявляется во всех секуляризациях, а также в догматической философии и в так называемых научных мировоззрениях, может быть преодолено именно пониманием того, что Бог явил себя в истории различным образом и что к нему ведет множество путей. Посредством мировой истории Бог как бы предостерегает от притязаний на исключительность. На земле нигде нет ни полной истины, ни настоящего спасения».
Карл Ясперс.«Принято говорить, что в язычестве не было веры, но чтобы говорить это с некоторым основанием, надо бы немножко разобраться в том, что подразумевается под верой, а то ведь опять все сводится к фразам».
Серен Кьеркегор.«Любой подлинно здравый религиозный опыт может и должен приспосабливаться к любым верованиям, придерживаться которых мы сочли себя интеллектуально обязанными».
Джон Дьюи.«Великие религиозные концепции, которые владеют воображением цивилизованного человечества, суть сцены одиночества: Прометей, прикованный к скале, Магомет в пустыне, медитации Будды, одинокий человек на кресте. Глубинам религиозного духа присуще чувствовать себя покинутым даже Богом».
А. А. Уайтхед.«Каждый потенциально может стать Богом… Бог — это состояние сознания.
Есть Будда, есть Иисус, есть Мухаммед — такие совсем разные люди и все они правы. Каждый пусть сам по себе совершенен.
Любите Будду, Иисуса, Рамакришну, обогащайтесь их опытом, но им не поддавайтесь».
Шри Раджнеш.«У браманов не было ни церквей, ни святых; все это было введено буддистами. А вместо мифологической метафизики с ее неустанным развитием, с этим прекрасным древне-арийским представлением о Боге-человеке, постоянно вновь рождающимся ради спасения мира — выступает мертвая и непогрешимая догма: «Откровения Возвышенного».
Хаустон Стюарт Чемберлен.«Трансцедентной истории, основанной на христианской вере в откровение, ведомо сотворение, грехопадение, акт откровения, пророчества, явление сына божьего, спасение и Страшный суд. В качестве вероучения определенной исторической группы людей она остается неприкосновенной. Однако, основой, на которой может произойти объединение всех людей, не может быть откровение, ею должен быть опыт. Откровение — это образ исторически частной веры, опыт же доступен человеку как таковому».
Карл Ясперс.«Недостаток оригинальности есть, по-видимому, одно из самых замечательных свойств видений мистиков».
Эдуард Бернетт Тэйлор§ 19
ясно ощущаю теперь на себе дыхание карьеристов из параллельных миров, потому что теперь все эти миры пересекаются во мне. Я посещаю немыслимые для заурядного человека заведения, веду причудливо-несуразные разговоры и после долгих месяцев пребывания в загородной лечебнице, где меня истязал сенсорный голод, нынче подвержен влиянию сенсорного несварения. В горле не хватает звуков, чтобы выразить всю палитру ощущений, не покрываемых ни разумом, ни человекосоразмерными чувствами. Вокруг меня будут чертиться люди, иные в тонких линиях, другие в толстых, но все будут фабриковать мои настроения с завидным упорством и ненасытно впитывать мою паранормальную искренность. Я буду читать над скопищами людей содержимое двуцветного блокнота, разбрасывая над их головами синие и красные слова, будто хлопья сверхъестественных энергоемких прорицаний, отчего на улицах города возникнут массовые истероидные беспорядки. Проворная стража возникнет передо мной, защищая от безумной толпы, а я, умильно складывая руки в широкие рукава жреческих одежд, буду завороженно следить за событиями, катализатором которых и явился. В сутолочной чехарде времен, обстоятельств, людей, доктрин, демонстраций и просто всплесков обильного психического излучения буду одну за другой терять свои привычки, будто верных друзей. Встречи, диспуты, бриффинги, посещение военной верфи, мастерской по изготовлению фактов, мыловарни. На киностудии возрожденного немого кино мне предложат участие в кинопробах на немую роль Менелая, а статисты будут метаться у самых моих глаз, точно выскакивая из карманов телохранителей. В добровольном обществе реабилитации суеверий некто, назвавшийся дипломированным исследователем впадин, вдруг толкнув меня в грудь, крикнет: «Да кто ты такой?» — на что я доверительно, кротко взяв его лацкан пиджака, разглядывая пристально-брезгливо, как вредное насекомое, отвечу: «Я — вселенский анархист».
Надобно понять, что я новый тип человека: я супермен от метафизики.
Сейчас у меня новый этап: я делаю редакторские пометки на полях моей жизни, чтобы легче было ее разобрать когда-нибудь потом. Красные и синие слова будут сыпаться на головы неподготовленных людей. Кажется, именно этого и хотели Григорий Владимирович Балябин и Эдуард Борисович Смысловский, наделившие меня посредством нашей метафизической договоренности столь безнаказанными возможностями. Условия контракта и два этих государственных кукловода совершенно загнали меня в ничем не огражденную область морального помешательства.
Я пролечу на воздушном шаре над площадью со строительными лесами, заключающими в своем чреве титанический монумент, с желанием раздавить их. В самом углу площади увижу усиленно бранившегося человека. Как выяснилось позже, он просто высказывал свои убеждения. Где-то здесь, совсем рядом, на игрушечном ландшафте между конусами и кубами мизерных зданий разгляжу примостившиеся латентные оспины этических консультаций. В динамических медитациях полета на воздушном шаре мир будет чудиться мне месивом разноцветных проводов с вкраплениями драгоценных камней. Город же будет напоминать электронную плату с витиеватым монтажом микросхем, а ручейки людей — направления движения электрического тока. Буду держать в руках тома большой государственной энциклопедии, и все траектории вымирающих слов и вещей из нее устремятся в меня, будто в мишень (…)
Я постепенно становлюсь подделкой под человека (…) Шантаж всех органов чувств будет продолжаться.
Бархатная тишина мракобесия (…) Наркотические суеверия, информационный хлам, частые встречи с людьми, еще более частые расставания. Блюда с неусвояемыми названиями, женщины с одинаковыми сменными губами, одетыми поверх лица. Полусогбенные грезы телесного цвета, химически активные сплетни (…)
У меня болит Галлия.
Я живу в стране, похожей на комнату, в которой окна и двери гораздо больше самой комнаты (…)
У меня болит Византия.
Эстетический комбикорм средств массовой культуры, всюду замерзшие глаза, ртутный дождь мертвых соблазнов (…)
У меня болит Финикия.
Во всей инфернальной комбинаторике несоединимого, проступая чистыми водяными знаками несметного блаженства высвечиваются черты Лизиного лица, ее смех, от которого хочется спалить глаза, глядя на солнце, ее обтекаемые грациозные движения, в которых видны движения звезд и планет. А наше сказочное ненарочное знакомство мифологизируется в моем воспаленном мозгу, как одна из версий спасения мира. Ее киноварно-голубые глаза проведут самый пристальный обыск в моей обесточенной душе (…)
У меня болит Нумидия.
Я должен бороться с Балябиным, ведь он не имеет права на Лизу. Это право имею только я, ибо мое неистовое Неверие уже приговорило мне ее в качестве награды. Сказочная принцесса Неверующего царства, ты будешь моей, каких бы вселенских усилий это ни стоило. Во мне обидели не человека, во мне оскорбили животное — а этого я не прощаю никогда.
