Татьяна Буденкова - Женская верность
— Господом богом клянусь, Ванькин ребенок.
С тем и вышла.
Устинья вскочила с сундука, метнулась к окну, постояла, прижавшись лбом к холодному стеклу. Не такой невестки ожидала она от степенного и рассудительного Ивана. Боже милостивый, как людям в глаза-то смотреть тапереча? Ить с кем только Марья не крутила? А може и не крутила. Напраслину-то возвести недолго. Ну, а с другой стороны, дыма-то без огня не бывает. Кабы точно знать, что дите наше. А так… Откажись Иван, всю жизнь будет душа гореть, вдруг свово бросили? И Устинье представилась картина, будто малец, в детской рубашонке до пят, плачет и тянет ручонки, а личико всё в грязи измазано, рядом Марья с каким-то кавалером и внимания на дитё совсем не оборачивает. А ребенок слезами исходит.
— Свят, свят!! — Устинья упала перед образами. — Господи, прости душу мою грешную. Да, пущай лучшей чужого на ноги поднимем, чем своего на поругание кинем, — Устинья крестилась и вроде как на душе легче становилось. Предстоял ещё нелегкий разговор с Иваном. Была и слабая надежда, что может Ульяна что по-своему повернула. Кое-как Устинья дождалась возвращения Акулины. Та выслушала спокойно.
— Ты погоди решенья-то принимать. Жениться-то не тебе придётся. А Ванька уже не маленький. За ручку не поведешь. Только сам решить может. Да и може мы чего не знаем. Вот придет, поговорим. Дите, конечно, жаль. Да кабы так не получилось, что и ребенку та жисть не в радость будет, и Иван с такой женой намыкается. Уж кусала бы собака, да не знамая. А Марью, рядом живем, как облупленную знаем. И дело не в том, что люди говорят. Свои глаза во лбу есть. Нет у неё стремления к семейной жизни. Всё бы гуляла, да веселилась, да и выпимши её видали не раз. И энто незамужняя девка. Так что сама рассуди, чего путного можно ждать? — от такой длинной тирады Акулина даже запыхалась, щеки покраснели, и она нервно поправила кончики платка на голове.
Иван вернулся поздно. Хмурый, и Устинье с Акулиной показалось, что спиртным пахнуло.
— Вань, али что стряслось? — Устинья решила подождать другого момента для разговора.
— Спать я, мамань, хочу.
— Ты б лучшей нам сказал, с какого такого праздника приложился? — не вытерпела Акулина.
— Да, тверёзвый я. Уж если совсем чуток.
— Ну, коли тверёзвый, то уж знай, что Ульяна к нам приходила. Уж думаю, и сам догадываешься об каком деле говорила, — Устинья было приготовилась лечь в кровать. Да и все остальные готовились ко сну, свет в комнате был погашен. Поэтому лица Ивана не было видно.
— Ну, чего ж теперь?
— Как чего? Дитё-то твое щёль?
— Думаю моё.
— А когда делал то дитё об чем думал? — вставила свое Акулина.
— Ну, теть Лина, будто не знаешь, об чем в таком разе мужики думают, — хихикнул Илья.
— Цыц. Погодь, дойдет и до тебя очередь, — но голос у Ивана был совсем не сердитый.
— Иван, девки возле тебя роем вьются, а Марья, сам знаешь, чего уж тут.
— Роем вьются, да в руки не даются, — опять влез Илья.
— Да кабы в одни руки, и разговору бы не было, — Устинья повозилась в темноте, устраиваясь поудобнее.
— Тебе решать. Только, как подумаю — вдруг наш и вправду. Будет безотцовщиной горе мыкать, — голос Устиньи звучал тихо и жаластливо.
— А вдруг нет?
— Илюшка, чего тебе неймется?
— А чего я? Чего? Вань, девки они знаешь какие?
Дружный смех раздался в ночной тишине и тут же погас. Слышимость в бараке была та ещё. А Татьяне и Таврызовым утром на работу.
— Ладно. Чего уж таперь? Как сам-то решаешь? — Устинья глянула в окно. Но с её места виден был только кусочек ночного неба с отсветом от полной луны. Звезду их с Тихоном было не видно. Что бы он сейчас сказал сыну?
— Кулинка, энто мы с тобой ставни закрыть забыли? Слышь?
— Слышу, слышу.
— А ставни я счас мигом закрою. Фуфайку накину, да выскочу. И, мамань, я, ежели вы не против, то это… ну… Оженюсь.
— А вдруг не твой!
— Сказал тебе, цыц.
— Чей бы бычок не прыгал, а теленочек теперь его, — Устинья не знала, стало ли ей легче от этого разговора. Но уж хоть как-то определилось.
— Всё, давайте спать. Из утра всем на работу, — и Акулина завернулась в стеганное одеяло, под которым она спала даже летом. И уже почти засыпала, когда привиделся ей Тимофей.
— Мамань, вон Ваньку-то почитай принудительно оженили, а обо мне уж и речи нет?
— Ты, щё? Ополоумел? Я тебе оженюсь. Как возьму полено возле печи, да как оженю тебя.
— Чем же я-то хуже?!
— Спи. Сказано, спи. Вот, Кулинку разбудил.
— Давай местами поменяемся. Женись, а я за тебя ещё погуляю.
— Ага, нашел дурака.
— Доколе будете языками чесать? Спите, — Акулина взбила под головой подушку, повернув другой стороной, чтоб сон не перебился.
Иван негромко завозился, одеваясь в темноте. Осторожно прикрыл за собой дверь. Следом в комнате быстро потемнело, это он закрыл ставни. Вернулся, разделся, крякнул с холоду и быстро юркнул под одеяло.
Не прошло и пяти минут как послышалось ровное, чуть прихрапывающее дыхание спящего Ивана.
И только Илья ещё долго крутился, вздыхал, вставал водицы попить…
На следующий день Иван привел Марью домой, знакомиться. Марья сидела скромно потупив глаза, говорила мало. Черноволосая, кареглазая, статная, с ярко накрашенными и красиво очерченными губами, одетая в дорогое платье, словно диковинная птица, иногда поднимала длинные черные ресница и тут же гасила блеск своих глаз.
При ближайшем рассмотрении Марья понравилась и Устинье и Акулине. Не какая-нибудь, девка видная на зависть. Про таких редкий случай, чтобы зубы не мыли. Тут главное, чтоб в семейной жизни толк был. Чтоб руки откуда надо росли. Сварить, убрать, детей и мужа обиходить. Тут уж не угадаешь. Время покажет. А пока — решили, что Иван и Марья проедут по родственникам, пригласят всех, в выходной день накроют стол. С Марьиной стороны родственников — одна Ульяна. На том и разошлись.
Вечером, только отужинали, Иван, вместо того, чтоб пойти к Марье, уж и прятаться не надо, остался дома.
— Мамань, а где Надькина фата?
— Да она из неё кружевной уголок для Галины сшила. Вот тебе и вся фата.
— Мне-то фата — как корове седло, а вот хотелось, чтоб и Марья моя в фате сидела за столом.
— Иван, Марья дите под сердцем носит. А фату, только девки одевают. Толи не знаешь?
— Знаю, но дите моё и жена моя, значит месяц назад ей фату можно было надеть, а теперь нельзя?
— Выходит так, — Устинья присела на стул. — Она просила?
— Нет. Она молчит. А я хочу, чтоб у меня всё по-людски было.
— Может лучше венок из белых цветов, и видать, что невеста, и когда ребёнок родится — никто пальцем не укажет, — предложила Акулина.
— Где их взять-то? — Ивану понравился такой выход.
— Вон, в ателье, где платья шьют, там и их делают. Да она сама сообразит, где взять, — сказала Акулина.
Свадьба получилась весёлая и шумная. Илья играл на аккордеоне, а рядом с ним сидела пышногрудая красавица — хохлушка, Тамара.
— Ой, Кулинка, чует моё сердце, вскоре ещё одну свадьбу справлять.
— Дети твои, Устинья, выросли. Пора им своими обзаводиться. А нам с тобой — внуками. Всё в жизни идёт своим чередом. Может и мой черёд наступит, уж сколь лет жду.
Устинья неодобрительно глянула на Акулину. Ну, сколько можно? Всё ждет свово Тимоху.
— Мам, мам, чей-то Надьке плохо. Вон, Петро возле её хлопочет, — Илья говорил возле самого уха, мало ли, чтоб никто не слышал.
— Никак тебе худо, дочка?
— Всё в порядке. Надюша беременная. Вот тошнит немного, — Петро с соленым огурчиком на вилочке и мокрым платочком в руках склонился над женой.
— Это ничего, это пройдёт. Бог даст, все обойдется нормально.
— Ну, вот ещё двое внуков на подходе. Нам с тобой Устинья молится о здравии их и их родителей. Какого ж ещё людям счастья ждать — чтоб все были живы, здоровы, поддерживали бы, да уважали друг дружку, да чтоб дети родились и не болели, вот и счастлив человек.
— Предлагаю тост, за нашу тётю Лину, — Илья, с опаской косясь на мать, налил себе полстакана настойки.
Шум за столом прекратился. Все встали.
Акулина поправила кончики красивого головного платка, попыталась убрать со лба непослушный черный локон:
— Будет Вам, уж спели бы, али сплясали.
— Славное море, Священный Байкал… — зазвучал красивый сильный голос, все оглянулись — пела Тамара.
— Эй, баргузин, пошевеливай вал… — подхватил Еленин Петр, да так потом много лет на семейных праздниках Петр и Тамара пели, их слушали и не мешали.
А ещё через полгода после этого события у кареглазой и черноволосой Марьи родился мальчик — голубоглазый, русоволосый Сергей. Да так угораздило, что Устинье казалось, что это не внук, а её маленький сын — Ванюшка, до того сын был похож на отца. Таким похожим природа оставила его на всю жизнь. Изменившись с возрастом, всем своим внешним видом он оставался точной копией своего отца.
