Габриэль Маркес - Сто лет одиночества
– Помни, кум, – сказал он. – Тебя расстреливаю не я. Тебя расстреливает революция.
Генерал Монкада не поднялся с койки при его появлении.
– Дерьмо ты, кум, – отозвался он.
До этой минуты, с самого своего возвращения, полковник Аурелиано Буэндия ни разу не взглянул на генерала сочувственно или внимательно. Теперь он поразился, увидев, как тот состарился, как трясутся его руки, с каким спокойствием, даже равнодушием, встречает смерть, и вдруг испытал глубокое презрение к себе, которое принял за росток сострадания.
– Ты знаешь лучше меня, – сказал он, – что весь этот суд – один сплошной фарс, и ты просто платишь за преступления других, ибо на этот раз мы выиграем войну любой ценой. А разве ты на моем месте поступил бы иначе?
Генерал Монкада встал и протер полой рубашки толстые очки в черепаховой оправе.
– Кто знает, – сказал он. – Но меня беспокоит не то, что ты меня расстреляешь. В конце концов это – нормальная смерть для таких, как мы. – Положил очки на койку и снял с себя часы с цепочкой. – Меня беспокоит то, – добавил он, – что ты так ненавидел военных карьеристов, так бил их, так хотел с ними разделаться, и в конечном итоге им уподобился. Ни один жизненный идеал не стоит такого гнусного унижения. – Он снял обручальное кольцо и образок Девы заступницы всех скорбящих и положил рядом с очками и часами. – А потому, – закончил он, – ты не только станешь самым деспотичным и кровавым диктатором в истории нашей страны, но и расстреляешь мою куму Урсулу, дабы успокоить свою совесть.
Полковник Аурелиано Буэндия не проронил ни слова. Генерал Монкада вручил ему очки, образок, часы и кольцо и заговорил другим тоном.
– Но я позвал тебя не для упреков, – сказал он. – Хочу попросить тебя о любезности: передай эти вещи моей жене.
Полковник Аурелиано Буэндия рассовал вещицы по карманам.
– Она еще в Манауре?
– Да, в Манауре, – подтвердил генерал Монкада, – в том же доме за церковью, куда ты отправил письмо.
– Непременно все сделаю, Хосе Ракель, – сказал полковник Аурелиано Буэндия.
Когда он вышел на воздух, синий от рассветной дымки, его лицо повлажнело, как на той, на прошлой заре, и только тогда он понял, почему велел привести приговор в исполнение на дворе казармы, а не у кладбищенской стены. Расстрельная команда, выстроенная перед дверью, приветствовала его, как главу государства.
– Выводите, – распорядился он.
Полковник Херинельдо Маркес первым ощутил пустоту войны. Как правитель и комендант Макондо он дважды в неделю сносился по телеграфу с полковником Аурелиано Буэндией. Сначала в переговорах шла речь о войне, имеющей плоть и кровь и четкие контуры, что позволяло в любой момент определить, где она идет, и предусмотреть, куда она двинется дальше. Хотя полковник Аурелиано Буэндия не допускал панибратства даже в кругу ближайших друзей, он той порой позволял себе в общении с ними некоторые вольности, которые тотчас давали понять, кто отстукивает телеграфные послания. Не раз он сам затягивал беседу и даже позволял себе вспомнить о домашних делах. Однако, по мере того как война разгоралась и становилась неохватной, живой облик командующего начинал растворяться в заоблачных высях.
Точки и тире его «Я» с каждым разом становились все более далекими и невнятными и, соединяясь, превращались в слова, которые утрачивали всякий смысл. Тогда полковник Херинельдо Маркес только слушал, ибо создавалось жуткое впечатление, будто он общается по телеграфу с пришельцем из других миров.
– Ясно, Аурелиано, – отбивал он ключом конец разговора. – Да здравствует либеральная партия!
И в конце концов исчезло всякое представление о войне. То, что в прежние времена было жизненным действием, неодолимой страстью юности, сделалось чем-то страшно далеким, пустотой. Единственным прибежищем полковника Херинельдо Маркеса стала рабочая комната Амаранты. Он наведывался туда каждый день. Ему нравилось смотреть, как ее руки собирают в складки воздушный мадаполам под иглой швейной машинки, которую крутит Ремедиос Прекрасная. Они проводили долгие часы в молчании, довольствуясь обществом друг друга, но если Амаранта наслаждалась тем, что огонь его преданности не угасает, он никак не мог разобраться в тайных намерениях ее непостижимого сердца. Когда стало известно о его возвращении, Амаранта чуть не задохнулась от волнения. Но когда она увидела его в доме среди буйных приспешников полковника Аурелиано Буэндии, его, потрепанного бурями походной жизни, постаревшего от прожитых и канувших в забвение лет, пропитанного потом и пылью, пропахшего конюшней, с левой рукой на перевязи, она едва не лишилась чувств от разочарования. «Господи Боже, – подумалось ей. – Не такого ждала». На следующий день, однако, он пришел к ним выбритый и чистый – благоухающие лавандой усы, рука в белой, а не в окровавленной повязке. Он принес ей молитвенник, инкрустированный перламутром.
– Странный вы народ, мужчины, – сказала она, не зная, о чем говорить. – Занимаетесь тем, что бьете священников, а сами дарите молитвенники.
С той поры, даже в самые трудные дни войны, он навещал ее каждый день. Не раз, когда Ремедиос Прекрасная отсутствовала, вертел ручку швейной машинки. Амаранту трогали постоянство, преданность, благоговение перед ней этого мужчины, который, будучи военным комендантом города, тем не менее считал необходимым оставлять пистолет в гостиной и входить к ней безоружным. В течение четырех последних лет он не раз признавался ей в любви, но она всегда отвергала его, хотя и старалась не причинять ему боли, ибо, не пылая к нему страстью, жить без него она уже не могла. Ремедиос Прекрасная, которой, казалось, ни до чего нет дела и которую считали чуть ли не помешанной, и та не осталась равнодушной к такой преданности и однажды горячо вступилась за полковника Херинельдо Маркеса. Амаранта вдруг обнаружила, что взращенная ею девочка, юность которой только зацветала, уже превратилась в такое очаровательное создание, какого не видывали в Макондо. Она почувствовала, как в сердце вновь зарождается острая неприязнь, которую пришлось когда-то испытать к Ребеке. Моля Бога, чтобы он уберег ее от греха и не дал бы пожелать девочке смерти, Амаранта навсегда удалила Ремедиос Прекрасную из своей рабочей комнаты. Именно в это время полковник Херинельдо Маркес проникался отвращением к войне. Он пустил в ход все свое красноречие, свою необъятную и подавляющую нежность и был готов ради Амаранты отказаться от славы, которой принес в жертву лучшие годы. Но переубедить ее не смог. Одним августовским вечером, изнемогая от бремени собственного упрямства, Амаранта заперлась в спальне, чтобы до смерти оплакивать свое одиночество, после того как ответила решительным отказом упорному обожателю.
– Забудем друг друга навсегда, – сказала она ему. – Мы уже слишком стары для этого.
Тем же вечером полковнику Херинельдо Маркесу пришлось отвечать на телеграфный вызов полковника Аурелиано Буэндии. Это был праздный разговор, не открывший новых путей перед зашедшей в тупик войной. К концу беседы полковник Херинельдо Маркес увидел в окно безлюдные улицы, стеклянные капли на миндальных деревьях и почувствовал, что тонет в одиночестве.
– Аурелиано, – уныло отстукал он ключом, – в Макондо идет дождь.
Аппарат надолго затих. И вдруг прорвался потоком безжалостных точек и тире полковника Аурелиано Буэндии.
– Не распускай сопли, Херинельдо, – чеканили точки и тире. – В августе всегда идет дождь.
Они так давно не говорили по душам, что полковника Херинельдо Маркеса расстроил этот резкий отпор. Когда же два месяца спустя полковник Аурелиано Буэндия вернулся в Макондо, расстройство уступило место полнейшей растерянности. Даже Урсулу поразили перемены, происшедшие в сыне. Он вернулся один, без всякого шума, без свиты, закутавшись в плащ, несмотря на жару, и прихватив с собой трех любовниц, которых поселил в другом доме, где и проводил большую часть времени, лежа в гамаке. Изредка просматривал депеши, информировавшие о боях местного значения. Бывало, полковник Херинельдо Маркес обращался к нему за распоряжением об эвакуации войск из какого-либо приграничного пункта, грозившего стать местом международных трений.
– Не тревожь меня по пустякам, – приказал полковник Аурелиано Буэндия. – Обращайся к Божественному Провидению.
Это был, вероятно, самый критический момент восстания. Помещики-либералы, которые вначале поддерживали революцию, подписали секретные соглашения с помещиками-консерваторами, чтобы воспрепятствовать ревизии прав на земельную собственность. Либералы-политэмигранты, наживавшие капитал на войне, публично отвергли драконовские распоряжения полковника Аурелиано Буэндии, но даже такая неприятность не вывела его из себя. Он забросил свои стихи, заполнившие более пяти тетрадей, валявшиеся теперь на дне сундука. По ночам или в часы сиесты звал к себе в гамак одну из своих женщин и, получив мало-мальское удовлетворение, спал как убитый, не выказывая ни малейшего признака тревоги. Только ему одному было известно, что его неуемное сердце осуждено на вечные муки сомнений и колебаний. Вначале, опьяненный триумфальным возвращением и невообразимыми победами, он заглянул в пропасть величия. Ему нравилось иметь под рукой такого большого знатока военного искусства, как герцог Мальборо, чье одеяние из шкур, украшенное зубами тигра, вызывало уважение у взрослых и страх у детей. Именно тогда полковник Аурелиано Буэндия решил, что ни одно человеческое существо, даже Урсула, не должно приближаться к нему ближе, чем на три шага. Из центра мелового круга, который очерчивали его адъютанты всюду, куда бы он ни явился, и в котором только ему можно было находиться, он, издавая короткие и категоричные приказы, вершил судьбами ближних. Оказавшись в Манауре после расстрела генерала Монкады и желая выполнить последнюю волю своей жертвы, он отправился вручить вдове очки, образок, часы и кольцо, но она не пустила его на порог.
