Леонид Бежин - Чары. Избранная проза
Когда же я вернулся, земля подо мной разверзлась. Весть о моем безумии облетела всех московских родственников, весь наш многочисленный клан. На меня, как желуди в дубовой роще, посыпались советы и предостережения от всяких тетушек и дядюшек: Клары Самсоновны, Сусанны Рудольфовны, Бенедикта Лазаревича, Гелия Вольфрамовича, Молибдена Евсеевича. Меня урезонивали. Меня старались образумить.
Меня спасали.
По мнению нашего клана, мне грозила самая страшная опасность — жениться и креститься. «Если что и произошло, ты ничуть не обязан…» — внушала мать и подставляла к моему уху телефонную трубку, в которой тоже слышалось, что я не обязан. «Все молодые люди когда-нибудь…» — ворковала Клара Самсоновна. «Это естественный ход вещей…» — с придушенной хрипотцой вторил ей Бенедикт Лазаревич.
В завершение телефонной атаки на меня мать набрала аварийный номер, иначе говоря, позвонила отцу, с которым советовалась лишь в самых экстренных случаях и просила денег, если больше не у кого было взять. «Твой ребенок висит над пропастью, ты должен вмешаться хотя бы потому, что сам подал ему пример… Сам! Сам! Сам!» — слышал я возгласы, стоны и ахи из-за стены.
Я был срочно вызван к отцу. Сначала он встретил меня в скверике у трамвайной остановки, мы расчистили от снега скамейку, сели, вздохнули, и я как на духу все ему выложил…
Дома его вторая жена Маруся — свой человек, умница, все понимает — накрыла на стол, накормила нас ужином, а потом я стал возиться с их пятилетним Егоркой, рыжим, веснушчатым, лопоухим, с дыркой вместо переднего зуба. Егорка вывалил на ковер все свои игрушки, явно ожидая от меня того восторга и вожделения, которое сам испытывал, когда их ему дарили, и теперь из ревности ко мне надеялся испытать снова…
Немного погодя, Маруся с отцом позвали меня в соседнюю комнату.
— Бедненький ты наш, ну живите с ней здесь! — сказала свой человек Маруся, кладя мне на плечо полуголую, испачканную мукой руку.
— Как?! — опешил я. — Вам же самим тесно! Вы даже новую мебель у знакомых держите, поскольку вам ставить ее некуда!
— Ерунда, брат, поместимся. — Маруся вторую руку положила на плечо отцу, ласковым подзатыльником побуждая его высказать свое мнение.
— Да, Борис, если все это у вас серьезно, имей в виду такую возможность… Вы же не мебель, чтобы держать вас, где попало!
— Но ведь ты, же знаешь, наше семейство… возникают вопросы… — Я выдержал паузу, выражавшую надежду на то, что отец лучше меня понимает, какие именно вопросы возникают в подобных ситуациях. — К тому же я имею в виду и другую возможность… — Я понизил голос в расчете, что отец поймет меня с полуслова, но он все же спросил:
— Какую?
— Уехать, если выпустят… на историческую…
— Ах, вот ты о чем! Ну, что же… святое дело, как говорится. Хотя я лично для себя все вопросы такого рода решил, и моя родина здесь. — Отец посмотрел на Марусю так, будто без этого взгляда его слова теряли часть своей убедительности. — А если у тебя возникают подобные вопросы, то тебе надо навестить бабушку Розу. Она, правда, мне крест на шею не вешала, но когда-то очень помогла. Поезжайте-ка к ней вместе… вместе с Таней.
— Хорошо, — пообещал я.
И мы поехали.
20— Здравствуйте, мои птенчики! Мои голубочки! Шолом!
Встретив нас этим возгласом, бабушка Роза, приодетая, причесанная, надушенная, грузная и тучная, вся просияла от радости, затряслась и заколыхалась под коконом платья, украшенного бантами и рюшами, и на нем стал волнами вздыматься креп с лиловыми мушками.
— Познакомься, это Таня, — сказал я, и она замерла, как замирают в тех случаях, когда не сразу находят слова, чтобы выразить внезапно нахлынувшую благодарность тем, кто осчастливил их своим визитом.
— Очень, очень приятно, — произнесла она, оглядывая гостью осоловелыми от умиления глазами. — Первый раз вижу моего внука с девушкой — дожила до такого счастья! Раньше-то он всегда с молодыми людьми, друзьями своими являлся, особенно часто с Ванечкой, который так чудно играет на скрипке Мендельсона, хотя я не поклонница его собственных сочинений… А теперь он привел вас, моя душенька! Наконец-то! Я так рада!
— Я тоже очень рада, — сказала Таня и посмотрела на меня с просьбой о поддержке, которая могла заключаться в том, чтобы я добавил несколько слов, свидетельствующих об искренности ее признания.
— Да, Таня давно хотела с тобой познакомиться…
— Вот! Это вам!
Она протянула бабушке Розе подарок — скамеечку для ног, изготовленную Гаврилычем и Федотычем по специальному заказу.
— О какое чудо! — воскликнула бабушка и вновь замерла под влиянием внезапно нахлынувших чувств, которым не удавалось облечься в слова.
— Вам нравится?
— Очень, очень!
— А это подушечка для головы. — Таня протянула бабушке еще один подарок и обернулась ко мне, словно я был участником его выбора. — А это мягкие подлокотники для рук…
— Подушечка! — в умилении всплакнула бабушка. — Подлокотники!
Стол был накрыт, и мы почувствовали себя людьми. Да, людьми, которым оказывают любезность и гостеприимство — наливают чай, накладывают в розетку абрикосовое варенье, угощают шоколадными конфетами и миндальными пирожными.
Выставила бабушка и бутылку мадеры, припасенную по такому случаю.
— Ну, за пропавшие десять колен, — сказала она, поднимая наполненную до краев рюмку и глядя на Таню с лукавством экзаменатора, скрывающего свое намерение устроить собеседнику невинный экзамен. — Как вы полагаете, найдутся?
— Найдутся. Как пропали, так и найдутся, — ответила Таня с уверенностью, показывающей, что знакомство со мной ее многому научило.
Разговор продолжился, и Таня, к моему изумлению, без запинки отвечала на каверзные вопросы, в которых сам я путался и плавал. Очевидно, в ее окружении нашелся некто, более просвещенный и осведомленный, чем я (поселочек есть поселочек!). Особенно удивило меня то, как Таня, сдержанно и деликатно намазывая на хлеб красную икру, поддевая лезвием ножа, упавшие икринки и угадывая очередной проверочный вопрос, сказала:
— Красную можно, можно, а вот черную — нельзя!
— Учись! — с укором воскликнула бабушка, ставя мне в пример Таню, как проигравшему партию мастеру спорта ставят в пример победителя-второразрядника. — Вот как надо знать Танах!
И тут победительница все-таки допустила невольный промах.
— А что такое Танах? — спросила она, теряясь в догадках, чего ей больше опасаться: знания того, что не нужно знать, или незнания того, что нужно.
— Ха-ха-ха, — рассмеялась бабушка, довольная тем, что наивная искренность гостьи не поставила под сомнение ее любознательность. — Танах — это та самая Библия, которую вы так внимательно читали. Но только наша Библия. — Она подчеркнула голосом слово, не столько разделявшее, сколько сближавшее их с Таней.
После этого бабушка рассказывала о своем одесском детстве, киевской юности, петербургских приключениях и московских светских знакомствах — даже с тогдашними обитателями Кремля.
— Я хотя в рядах не состояла, но знала многих, даже самого Якова Михайловича и Анатолия Васильевича, хотя они были не наши. — Бабушка вновь подчеркнула слово, на этот раз не сближавшее, а разделявшее.
Перед нашим уходом она мне шепнула, глядя на Таню, которая щипчиками заботливо снимала нагар со свеч, зажигавшихся в особые праздничные дни, и поэтому нас не слышала:
— Это настоящая Руфь. Женись. Все равно нас отсюда не выпустят.
21И я решил поступить по совету бабушки и примеру отца, — жениться. Набравшись храбрости, я сказал об этом матери и безучастно добавил, что жить мы будем у отца. «Так… сейчас начнется», — подумал я, чувствуя, что после оторопелого молчания, с которым были встречены мои слова (затишье перед бурей), мать обрушит на меня испепеляющие молнии и громы.
И действительно, она зловеще изменилась в лице, смертельно побледнела, затем покрылась неестественным румянцем, похожим на ожог от крапивы, и заголосила, заголосила. Голосом, острым, как кремень, она стала высекать искры из телефонной трубки.
Из перепуганных насмерть родственников (даже бабушка Роза притихла, пожалев о своем опрометчивом совете) был создан боевой штаб, который собрался для принятия стратегического решения. Обсуждались экстренные меры, способные воздействовать на меня, как ручка стоп-крана. Запереть в комнате? Спрятать паспорт? И тут мать с провидческим блеском в глазах изрекла: нет! В этой ситуации спасти безумца может только одно — уехать!
Да, подать документы и — была ни была! — рискнуть. Рискнуть в отчаянной надежде на то, что кого-то же выпускают! Есть же счастливчики, получающие визу и восходящие на трап самолета, как на вершину лестницы, ведущей из преисподней в рай!
